"Робинзоны" не верили охотникам и думали, что их слова - некое изощренное коварство, имеющее целью выманить их с острова. Мужчина был вооружен винтовкой и все время держал ее в руках. Наконец, охотникам удалось убедить их, что перед ними - не враги, а друзья. Видя, что "робинзоны" больны, охотники стали настаивать, чтобы те немедленно отправились с ними в больницу, но "робинзоны" отказывались. Девушка при этом повторяла "я не покину остров, где лежат мои дети". Однако силы быстро покинули "робинзонов", и те не смогли противиться охотникам, переправившим их на берег, а оттуда - в С.
В настоящее время "робинзоны" находятся в С-ой больнице. Они больны пневмонией, их состояние оценивается как умеренно тяжелое. По их просьбе имена не оглашаются. Много ли еще подобных "робинзонов", раскиданных по лесам и болотам Мазурского края, скрывается от давно поверженного врага? Эти осколки недавней войны напоминают нам, как боевой сигнал, о том, что… (концовка статьи менялась в зависимости от места и времени публикации).
2. Разоблачение
(пассакалия)
Пассакалия - музыкальная пьеса, в которой тема, звучащая в басу, повторяется, как навязчивая идея, а на нее накладываются другие голоса и темы.
У домика Горпа вновь стоял автомобиль.
Старый Торссон давно чуял неладное. Он пробыл лесником 27-го квартала всю жизнь и застал еще времена, когда старый домик лихорадило контрабандой, и сам Горп орал на носильщиков, таскавших серые тюки. Торссон многое видел из-за кустов…
Горп давно отбыл к праотцам, его компания расточилась по миру, и домик пустовал лет двадцать, а то и больше.
С неделю назад Торссон вновь забрел сюда - и помянул дьявола: развалюха преобразилась. Вместо косматой обивки и гнилья белели чистые стены. Рядом пестрели следы работ - мятая трава, мусор, штабеля.
Торссон побоялся подойти к домику, хоть тот и выглядел безлюдным. Он не спешил обращаться в полицию. Всему свое время.
Повторный визит, однако, нанес жестокий удар его любопытству: мусор убрали. Сплюнув в бурьян, Торссон поклялся не прозевать ни единого события в тайной жизни домика.
В следующий раз ему повезло: не успел он выкурить и полтрубки, как вдали заурчал невидимый мотор.
Торссон быстро выбил курево и прыгнул жабой в кусты. Обманчивое горное эхо томило его несколько минут, и он уже устал ждать, - как вдруг рокот стал ближе, предметнее, и на поляну выкатился урчащий автомобиль.
За ним, погрюкивая, ехал прицеп, накрытый брезентом. К домику вела старая дорога, забытая еще со времен Горпа. Автомобилю пришлось нелегко - его оплели вьюнки, паутина, облепили комья грязи, и он был похож на медведя, выползшего из чащи.
Торссон замер. Задняя дверца, щелкнув, открылась, и оттуда выпрыгнул тот, кого меньше всего можно было ждать: мальчишка лет пяти.
Затем открылась передняя дверца, явившая юнца, тонкого, смазливого, с чувствительными девичьими глазами и смутным намеком на усы. Торссон, мысленно чертыхаясь (доверили авто молокососу), недоумевал: такая публика никак не вязалась в его уме с Горпом и контрабандой.
За мальцом, однако, вышел высокий мужчина в плаще. Лицо его показалось Торссону знакомым, но он не смог связать с ним никаких воспоминаний. Привычный ход мысли подсказал ему, что он мог видеть его в компании Горпа. Укрепляясь в догадке, Торссон вычленил в его облике черты преступной воли - крупные, властные линии лица и фигуры, скупую пластику движений, настойчивый взгляд. Погоди у меня, думал Торссон, припадая к земле, - небось ни сном ни духом, что бурьян имеет глаза и уши…
Молокосос-шофер сладко потянулся, что-то бормоча себе ("…хорошо!", услышал Торссон), сверкнул улыбкой и отдал высокому честь:
- Приехали, капитан! Гей-гоп!
Торссон сморщился. Голос был бархатным, девчачьим - даже и не начал еще ломаться. Вековое презрение тертых волков к молокососам, не имевшее объяснимых причин, отпечаталось на физиономии Торссона, кислой, как его ватник.
- Отлично, Билли! - Капитан весело сощурился. - Здорово сработано! Вез нас, как китайские вазы.
- О да, премного благода… Юнга! - крикнул вдруг Билли, - нет, взгляните на него!
- Засиделось младшее поколение. Да и старшее, между нами говоря…
- Иди сюда! Юнга! Как лист перед травой!.. А вокруг-то - засада! шпиёны! враги! а он - скачет… Поррррхает, - рычал Билли на "юнгу", делая страшные глаза.
"Юнга", топтавший траву, прибежал к Билли и схватил его за штанину.
- Где влаги?
- Везде. Но мы победим их вместе. Нам будет скучно, если ты их всех один победишь, - сказал капитан, подходя к ним.
- Я их всех один победю!
- Ты, кровь геройская! - Билли ткнул пальцем в курносый нос. - Пока Юнга занят врагами - займемся-ка мы с капитаном… контрабандой. А, кэп?
При слове "контрабанда" Торссон вздрогнул. Недоумевающий ум вцепился в этот клочок-зацепку.
Ухмыльнувшись, Торссон стал усиленно глядеть в оба.
Капитан и Билли принялись разгружать прицеп. Это занятие сопровождалось подмигиваниями, смехом и мудреными фразами, половину которых Торссон не слышал, а другую половину не понял. Прицеп был гружен свертками; вот оно, шепнул себе Торссон, соображая, что же в них запаковано.
Контрабандисты вели себя в высшей степени странно. Билли вдруг закружился в обнимку со свертком, выделывая изящные па, и Торссон брезгливо сплюнул в траву. Капитан не позволял Билли поднимать тяжести, стирая в пыль все представления Торссона об отношениях хозяина и прислуги. Юнга носился вокруг и путался под ногами, пытаясь помогать (ему торжественно вручали веревки и тряпки), затем нашел себе "винсцестел" в виде большой палки, ухватил его наперевес и отправился разбираться с "влагами".
Капитан в это время нес большущий мешок. Билли безуспешно пытался помочь ему, ухватив за край, - и наблюдение за Юнгой временно ослабло. Подпрыгивая и выражая всем видом суровость, впитанную от взрослых, - суровость, явно изобличающую принадлежность к преступному миру, - Юнга обходил поляну, оглашая ее криками "ллуки ввелхь!", "ни с места, полисия!", "ты у меня поплатисса!" и т. п.
Торссон сжался: разведчик подбирался прямо к его засаде. С каждым его воинственным пыхканьем жилка на шее Торссона вздувалась все сильней; мысленно ругаясь, он завозился, пытаясь слиться с землей - и громко хрустнул веткой.
Хруст отозвался гадким холодком в ногах.
Юнга застыл, как собака в стойке. Торссон понял, что тот увидел его серый ватник, и старался не дышать.
Потрясенный Юнга тихо спросил у ватника:
- Ты кто?
И тут же опрометью кинулся к старшим, крича:
- Смотлите! Смотлите! Там! Смотлите!..
Торссон окаменел. Юнга кричал, показывая в сторону Торссона, затем схватил Билли за руку и поволок его к зарослям.
Но капитан что-то сказал Билли - и тот развернул Юнгу к себе. Торссон услышал внятные, внушительные слова:
- Почему "влаг"? А может - "длуг"? Это какой-то зверь лесной; не пугай его, а то он подумает, что мы страшные, и не станет дружить с нами…
Капитан тоже что-то сказал Юнге, но тот рвался к зарослям, одержимый своей тайной. Тогда Билли вдруг вскочил и крикнул:
- Иииых! Смотри - лужа! Лужа! настоящая лужа! Зеле-е-еная! Уррра-а-а-а-а!!!
С криками "Ура! Лужа! Лужа!" Билли сбросил сапоги и принялся плясать в грязи, поднимая брызги до небес. Его ноги и костюм немедленно покрылись бурым слоем. Юнга, заверещав, забыл про врагов и ринулся к луже, сбрасывая обувь на ходу.
Через секунду они с Билли скакали в эпицентре бурых брызг, взявшись за руки, вопили хором "Лу-жа! Лу-жа!" и швырялись комьями грязи в капитана. Лица их были пятнистыми, как у леопардов.
Торссон, наконец, очнулся - и, подгоняя себя ругательствами, отполз в сторону. Затем вскочил и рванул в лес. Его преследовали крики "Лу-жа! Лу-жа!.."
…Он бежал долго, пока не запыхался. Вместе с усталостью на лице его очертилась торжествующая улыбка. Он едва унес ноги, но он ЗНАЛ - в его голове составилась картина, объясняющая, как ему казалось, все.
Торссон ухмылялся: и до него донеслись мифы о цене китайских ваз - упоминание о них разрослось в догадку, и он уже не сомневался, что именно они скрывались под обертками свертков. Стало понятно и отстранение Билли от помощи: капитан просто не доверил молокососу ценный груз. Явная похожесть лиц заставляла предположить родство: Билли с Юнгой приходились капитану детьми, или, может быть, Юнга - сыном, а Билли - племянником. Этим Торссон объяснил и странное их веселье, которое так отличалось от хмурой деловитости дружков Горпа.
Неясным оставалось только присутствие Юнги. Но Торссон и здесь вывел логику, радуясь своей смекалке: что может быть лучшим отводом глаз, чем дитя? Которое к тому же, как оказалось, охраняет лучше сторожевого пса? Да и веселее, пожалуй, всем выводком идти на дело… Ничего, повеселятся они у меня, потирал руки Торссон, - поднакоплю улик, а там и в участок…
В нем хрипели трубы торжества, будто он уже всех повязал и сдал. Было только одно-единственное "но", отнимающее у торжества полноту: Торссон не понимал - отчего же ему так явно дали уйти?