Дырка
Фантасмагория
Артем Ляхович
На кого похож Леонардо да Винчи?
спросила учительница, желая услышать «на Бога».
На кота! крикнула девочка.
На собаку! поправила её другая. На ризеншнауцера!
(Из школьных будней)© Артем Ляхович, 2017
Глава 1. Здесь
Впервые о Дырке он услышал в детстве, когда остался ночевать у дяди Лекса.
Лёник тогда мелкий был, восемь лет, и не очень понимал, почему у дяди Лекса, а не дома, с мамой-папой, как всегда.
Так безопасней, говорил папа.
Почему?
Почему-почему
На него смотрели, как на дурачка, и объясняли, как дурачку медленно и детскими словами: «злые дяди сделать плохо» Лёник дурачком не был и поэтому, наверно, ничего не понимал.
А вы со мной тоже там будете?
У дяди Лекса кроватей не хватит, отвечала мама.
У дяди Лекса полно кроватей, возражал Лёник, хоть и знал, что зря. Они с родителями говорили на разных языках, в которых были почему-то одинаковые слова.
Вообще-то он был не против ночевать у дяди Лекса там красиво, как в аэропорту, и мечи висят, самурайские и всякие, и тигр ещё есть. Чучело, в смысле. Лёник его Жориком прозвал, а почему и сам не знал. Наверно, потому, что тигры рычат, а «Жорик» очень рыкучее имя.
Вот под этим Жориком он и услышал о Дырке. Ему постелили на диване, и Жорик скалился на него сверху, и мог запросто перегрызть Лёнику горло, хоть он и чучело, и Лёник сто раз повторил себе «Жорик чучело, Жорик чучело» И вообще это же не Шер-Хан какой-нибудь. Это добрый тигр. Добрый Тигр
И Лёник прыгал с ним по джунглям, тыкался в тигрячью шерсть дыбом и спрашивал то ли мысленно, то ли вслух «ты же Добрый Тигр?» и всё никак не мог этого понять, хоть Жорик-Хан вроде бы и не делал Лёнику плохо
Потом он выпрыгнул из джунглей обратно. В этом «обратно» не было ничего, кроме темноты и голосов за стеной.
Никто с ним церемониться не будет. О Дырке забыл?
Тихо! Охренел вслух о таком?
А кто слышит?
Аввы Дворского сын дрыхнет в соседней комнате
Та ну
Голоса стихали, а потом снова возобновлялись, как радио с помехами. Они были и знакомыми, и незнакомыми каждый был похож на дяди-Лексин, и Лёнику казалось, что много дядь Лексов говорят сами с собой. Поэтому он и думал потом, что ему всё приснилось.
Коту под хвост! Что останется, а? Вот скажи мне что останется? А? Одна Дырка?
Ну что ты за человек-то? Пасть свою перекрести
Вначале Лёник решил, что он успел набедокурить и где-то в чужом доме сделал дырку. Или что они нашли эту дырку и подумали на него.
Но потом понял, что он тут вообще ни при чем. Сон куда-то делся, и Лёник слушал, ничего не понимая и не желая понимать:
Не докопаются. Эт тебе не Дырка.
Тихо ты!.. А если они сами?..
Та ладно!
Потом всё исчезло, и дальше уже было утро в большой и чужой, как аэропорт, дяди-Лексиной комнате. И Жорик скалился на месте.
И мечи висели, где им надо.
И мамы с папой не было.
Папы не было и после. Его забрали в какое-то предварительное, пока Лёник скакал на Жорик-Хане и слушал про Дырку.
А мама была, заплаканная, как рёва-корова. Она нервно гладила Лёника, и это было неприятно будто её руки били током. Лёник дергался и хотел удрать, а она всё равно держала его и гладила.
Точно так же она гладила его и потом, когда папа умер в этом предварительном.
И Лёник точно так же дергался, но уже не пытался удрать.
***
С тех пор утекло много воды. Так много, что Леонард иногда задумывался, можно ли того мелкого Лёника считать собой. Ему казалось, что в память каким-то макаром проникли воспоминания совсем другого существа с другими мозгами, чувствами и другим всем.
Настоящий Леонард начался, когда Лёнику было лет пятнадцать-шестнадцать. Так чувствовал настоящий Леонард или Лео, как его чаще звали. Он тогда стал слушать ту музыку, интересоваться теми вещами и вообще вариться во всем том, что ощущал как свое «я». «Я это» и дальше можно было подставить любую часть нового мира Лео группы Kawai Hunts, SuperБожичи, Радосмак, сагу о Бобромире и волнующую высоту Боброго Дела, совершенно новую, взрослую и серьезную, не похожую ни на что прежнее.
Лео не фанател, как некоторые, не носил бобриный хвост, не забивался родовыми татухами, не пел, выпучив глаза, «Мы вам ещё покажем». Такие вещи не стоит петь где попало, считал он. И вообще быть бобронавтом несерьезно. Это как к новому и взрослому подходить по-старому, по-малышовому. Будущее Боброго Рода не показуха и не шутки; и уж тем более не шутки мировая опасность. У Лео даже холодело где-то внутри, когда он думал обо всем об этом.
К Великому Бобру он старался относиться без бабского обожания и даже иногда поругивал его за вялость. (Все-таки Лео был уже пацан будь здоров, и у него были свои мозги, а не только повторялка, как у многих.) Но то, что шевелилось и щемило в нем, когда он соприкасался с родным, бобриным, было ново и пронзительно высоко иногда даже слезы подпирали.
Лео знал, что это лучшая его часть, самая взрослая и благородная; она же оживала в фильмах, когда кто-то умирал или целовался, или встречался после разлуки, или прощался навсегда. Это была очень внутренняя, интимная часть, и о ней, наверно, не знал никто, кроме хозяина. И жаль, потому что другие части нравились ему гораздо меньше.