ТЫ МАЛЕНЬКИЙ И ТЫ МУЖЧИНА
"Ты маленький и ты мужчина", - твердила ты мне снова и снова. Что означало: "Ты тупица - тупица во всех мыслимых смыслах".
Не буду спорить. Мне достаточно моей способности наблюдать, достаточно твоей хорошей памяти, достаточно четырех портретов на стене коридора. И описаний мне тоже вполне достаточно - немного здесь, немного там. Мой возраст и пол отделяют меня от понимания, моя слабая память заслоняет от меня целостность и точность, и даже методично перелистать семейный альбом я не способен. Как Рыжая Тетя в своей комнате, я сижу в своем доме, вытаскивая - наугад - фотографии из старой коробки.
Пять женщин за закрытой дверью кухни. Сидят вокруг стола, упражняют свои памушки: "Раз, два, три, четыре. Пять, пять, пять, держать… не отпускать…" Зачем вам все эти крепкие памушки? А? Зачем они вам?
Пять женщин за закрытой дверью ванной, учат мою сестру, как должна подмываться женщина: "Тут и вот тут, и еще раз так… это совсем не смешно, раскрой… каждый, кто понимает, сразу увидит по лицу женщины, кислая у нее памушка или сладкая".
Слепые пальцы ныряют в темноту коробки - как в тот мешочек с буквами словесного лото, помнишь? Тебя всегда злило, что я могу вытащить "С", и "Л", и "Т", и "О". Ты помнила все слова, но мои пальцы лучше находили нужные буквы.
Я УЖЕ РАССКАЗЫВАЛ, ЧТО МЕНЯ
Я уже рассказывал, что меня назвали в честь Дедушки Рафаэля, отца Матери, который повесился на балке своего коровника, оставив по себе такие огромные долги, что это могло показаться расчетливой местью, и столь принципиальный вопрос, что это могло показаться продуманной провокацией.
- Что ты так волнуешься, Рафауль? - сказала сестра. - Это всего лишь вопрос количества. Когда барабан заполняют шестью пулями и выстреливают себе в голову одной из них, это называется самоубийством. Когда в барабан кладут всего одну пулю, это называется русской рулеткой. А когда кладут четыре? Или две? А когда вкладывают одну пулю в барабан, рассчитанный на тысячу? Что тогда? - У меня нет ответа. Я молчу. - Кстати, Рафауль, а что с тобой?
Когда Бабушка или Мать спрашивают меня: "Что с тобой, Рафаэль?" - я всегда вздрагиваю, но сестра - это другое дело. Когда-то мы играли с ней в "пять камешков", а сегодня она развлекает меня, запоминает для меня и насмехается надо мной.
- Со мной все в порядке, - отвечаю я. - Я осторожен. Я не засыпаю рядом с танками, не дразню племенных быков, не ставлю ловушек для кротов и не глажу платья своих подросших дочерей. Так что же может со мной случиться?
И ты улыбаешься, и отпиваешь глоток чая с лимоном, и говоришь:
- Я тоже, как ты, я тоже осторожна. - И замолкаешь.
- Время от времени я кого-то встречаю, влюбляюсь, решаю выйти замуж, а потом, в последнюю минуту, опять отменяю свадьбу, - говорю я безжалостно от ее имени. - Она продолжает молчать. - А почему, собственно, ты с ними так поступаешь? Ты ведь сама говоришь: они знают, что их ждет, и нечего мешать им, если они обязательно хотят покончить жизнь самоубийством. Дай Бог каждому мужчине такую понятливую жену.
- Зачем ты так поступаешь со мной? - взрывается она, подчеркивая "ты" и "со мной".
- Как - так?
- Почему ты толкуешь все так буквально? Я тоже выросла в этом доме. Ты что, думаешь, только ты рос самым лучшим способом, каким может расти мужчина?
Теперь и я замолкаю, и она молчит. Зачем говорить, когда все слова известны?
КТО СКАЗАЛ И КОМУ?
Кто сказал и кому: "В моем возрасте уже приятно сознавать, что в доме есть кто-то старше тебя?"
Кто сказал и кому: "Если я научусь читать, она перестанет читать мне книги".
Заполни пропущенное: "Мне достаточно посмотреть на эти мои пальцы, которые гладили его, коснуться своей шеи, которую… его губы" - и они хором восклицают: "Целовали… целовали…"
Дополни предложение: "Мы, мужчины, должны помогать друг другу против женщин, что, только…" - и они смеются, и десять рук барабанят по десяти коленям, и они хором восклицают: "…что, только женщины должны помогать друг другу против нас?"
Дополни предложение: "Я жду не потому, что у меня есть терпение, я жду, потому что у меня нет…" - и все поднимают головы и заходятся от смеха: "Я жду, потому что у меня нет выхода".
И вдруг, в этой буре хохота, слышится - вдруг - тоненький, дрожащий голосок Рыжей Тети: "А кто сказал кому…"
- Хорошенько подумай сначала, что ты хочешь спросить, - сказала Бабушка.
- Пусть спрашивает, пусть спрашивает! - закричала моя сестра.
- Кто сказал кому, - спросила Рыжая Тетя, - ты пойдешь к нему и сделаешь все, что ты должна?
Стало совершенно тихо.
- Как это так, что никто из вас не знает ответа? - И после короткого ожидания добавила: - Подсказать вам? - И поскольку все продолжали молчать, прошептала: - Вы все знаете, и ни одна из вас не отвечает.
Черная Тетя сказала:
- Хватит. Она снова испортила нам игру.
И Большая Женщина встала, и разошлась по своим комнатам, и улеглась на пять своих кроватей, натянула пять одеял на пять подбородков и притворилась спящей.
Потом я услышал, как снаружи погудела машина и Черная Тетя поднялась и вышла, и тогда я прокрался к тебе и прошептал, что знаю секрет про Рыжую Тетю.
- Какой секрет?
- Я видел ее у Авраама.
- Ну и что?
- Она любит его. Она сидела на нем и обнимала его руками и ногами.
Моя умненькая маленькая сестричка сбросила одеяло и уселась на кровати.
- Мне страшно за тебя, Рафауль, - сказала она. - Ты все время что-то такое слышишь и видишь. Что будет, если в один прекрасный день ты еще и понимать начнешь?
- Мне достаточно, что я видел, - сказал я. - То, что я видел, я помню и знаю. Зачем мне еще понимать, а? Если я пойму - я забуду.
ШЕСТЬ ЛЕТ
Шесть лет подряд мы каждый Божий вечер расстилали подстилки и делали "массаж". А потом Мама, и Бабушка, и обе Тети стали спорить, то ли я стал слишком тяжелый, то ли слишком неловкий, то ли слишком злобно по ним ступаю. Но что бы там ни было, прикосновение моих ног перестало доставлять им удовольствие, и однажды, когда я вошел в комнату с подстилками и снова принялся ходить по их спинам, Мать вдруг перевернулась и сообщила мне, что они решили прекратить эти занятия.
Моя сестричка тут же крикнула, что готова сменить меня, мигом сбросила туфли и чуть было не встала ногами на их спину. Но Черная Тетя, именно она, поднялась с подстилки и прогнала ее.
- Ты делаешь больно, - сказала она, и я не понял почему, ведь моя сестра была моложе и легче меня.
- Мужчины и женщины, - объяснила ты мне много лет спустя, - весят по-разному. Но и это знаем только мы, женщины, и только мы способны это понять.
Я очень любил этот "массаж", и то, что они решили его прекратить, очень меня рассердило. Я пошел в коридор, чтобы начистить стекла на портретах и порасспросить Наших Мужчин. И тут я обнаружил, что глаза Отца, Дедушки и обоих Дядей смотрят прямо перед собой и уже не следят за мной, когда я прохожу мимо них, как бывало.
Ночью я пришел в "комнату-со-светом" и рассказал об этом Матери, и она сказала:
- Это признаки, Рафи. Тебе уже двенадцать лет, и ты скоро станешь настоящим мужчиной.
Я пошел к дяде Аврааму, чтобы рассказать ему, что мне уже двенадцать лет, что моя Мама видела "признаки" и что скоро я буду настоящим мужчиной.
- Какие признаки? Нет у тебя никаких признаков, - сказал Авраам и стал вглядываться в мое лицо, не переставая при этом работать.
Я снова спросил его, как он ухитряется работать, не глядя ни на камень, ни на зубило, и Авраам объяснил мне, что в первый год все смотрят, но потом учатся и перестают.
- Но уже в начале можно различить. Тот, кто смотрит на рукоятку зубила, из него получится плохой каменотес, потому что он боится за свою руку, а тот, кто смотрит на острие зубила, тот будет хорошим каменотесом, потому что он боится за камень, - сказал он и снова забеспокоился: - Что за признаки? У тебя нет даже тени усов! - и спросил меня, что думает об этом моя Тетя.
- О чем?
- О том, что скоро ты будешь настоящим мужчиной?
- Она думает только о себе, думает, и кушает, и обижается, и бежит в уборную вырвать.
- Я хочу показать тебе кое-что, - сказал Авраам. - И поскольку женщины умнее нас, запомни, что это между нами, мужчинами, и не рассказывай никому.
- Мой рот закрыт, как камень, - поклялся я.
- Не нужно, как камень! - воскликнул Авраам. - Камень можно открыть. Камень можно допросить. Камень, если подойти к нему, как нужно, может рассказать много секретов. Твой рот должен быть закрыт, как рот человека, который умеет хранить секрет, да, Рафаэль?
- Хорошо.
Он со стоном поднялся на ноги и проковылял вдоль той тропки в десять шагов, которая вела к каменному ящику. Одной рукой поднял тяжелую крышку, а другую запустил внутрь.
- Вот оно.
- Что?
- Подойди ближе-ближе, Рафаэль, подойди и посмотри.
Я подошел и, наклонив голову, увидел тоже. Дядя Авраам держал в руке волос. Длинный и рыжий, он пылал, как тот раскаленный тонкий прут, на который Черная Тетя насаживала картофелины для посиделок квартальной детворы.
- Это ее?
Мое сердце застучало сильно-сильно.
- Это мое.
- Откуда это у тебя?
- Оттуда, - сказал Авраам, поднес волос к лицу так близко, чтобы он коснулся кожи, и медленно-медленно - вглядываясь, вдыхая, осязая и обжигаясь - провел кончиком волоса по своему лбу, и щекам, и носу, и губам, улыбнулся и снова положил его в каменный ящик, потом пошарил там еще и вытащил белый "пакет".
- Возьми это, отдай своей бабушке.