Исаак Башевис Зингер - Мешуга стр 6.

- Мама, часы были на металлическом браслете, и он плотно обжимал мое запяс­тье. Они отскочили и упали, когда браслет был еще цел. И ты забыла сказать, что это случилось в тот самый момент, когда Илиш испустил свой последний вздох. В тот самый момент. Это факт.

- И то, что мне надо пойти на кухню и приготовить покушать для наших дорогих гостей, тоже факт.

- Миссис Шмелкес, простите, мне надо идти, - сказал я.

- Мне тоже, - сказал Макс.

- Как - вы оба хотите уйти? - спросила Ирка. - Ладно, я не могу упрекнуть гостя, приведя которого ты оказал мне честь. Я зна­ла его еще по Клубу Писателей в Варшаве, по его произведениям здесь, хотя он меня не знает. И так...

- Но я вас знаю. Нас однажды знакоми­ли в Варшаве, - сказал я.

- У меня даже мысли не возникло, что вы меня так хорошо запомнили. Да, нас действительно знакомили. Вы были тогда очень молодым человеком, начинающим. Я как-то написала вам письмо здесь, в Америке, хотя и не ожидала ответа. Наши еврейские писа­тели не отвечают на письма. Некоторые из них, возможно, не могут позволить себе за­ниматься перепиской. Но ты, Макс, ты не можешь оскорбить меня уходом!

- Мама, я пойду к себе в комнату, - сказал Эдек.

- Да, мой мальчик. Я позову тебя позже, когда будет готова еда.

- Мама, не отпускай их! - сказал Эдек уже около двери.

- Что я могу сделать? В моем распоряжении нет казаков, как имел привычку гово­рить мой отец - пусть он покоится в мире. Все, что я могу сделать, это умолять их.

- Не уходите, Макс. Мама так часто говорит о вас. Она стоит у окна и высматривает, как они привыкли в Польше, в маленьких местечках. Потом она говорит: "Удивляюсь, где этот Макс? Куда он запропастился?" В Яблоне, если ты стоял у окна полчаса, все местечко проходило мимо. Но здесь в Нью- Йорке пытаться увидеть кого-нибудь в ок­но - как бы это сказать? - анахронизм. Шансы, что кто-нибудь, кого ты знаешь, пройдет мимо, даже человек, живущий по соседству, один на миллион, а то и на милли­ард. Я не математик, но я интересовался ста­тистикой и вопросами вероятностей. Каковы были шансы, что будет существовать этот мир? До свидания.

Эдек закрыл дверь. Ирка Шмелкес покачала головой.

- Мальчик болен, болен. Через что он прошел, через что я с ним прошла, никто никогда не узнает. Даже Бог, если Он существует.

- Ирка, мне пора! - воскликнул Макс.

- Не ори. Я не глухая. Когда я тебя снова увижу? Если ты будешь ждать до следующе­го чека, может оказаться слишком поздно.

- В чем дело? Ты не заболела, Боже сохрани?

- Я всегда больная и усталая.

- Я буду здесь завтра. Приду обедать.

- Ты в самом деле собираешься прийти или просто разыгрываешь меня?

- Я никого не разыгрываю. Ты знаешь, что я люблю тебя.

- В котором часу ты придешь?

- В два часа.

- Хорошо, надеюсь, что ты не строишь из меня дурочку. Мистер Грейдингер, это был сюрприз и большая честь. Когда моя соседка услышит, что вы были здесь, и что я не задержала вас и не представила ее вам, она никог­да мне не простит.

- С Божьей помощью мы еще увидим­ся, - сказал я.

- Недавно каждый из нас взывал к Господу. Я начинаю верить, что пришла Мессианская эра.

Ирка улыбнулась нам. На минутку она снова показалась молодой. Такой, какой я запомнил ее в Клубе Писателей в Варшаве.

Примечания к главе 2

[27] - Люфтменшен (идиш, букв. "люди воз­духа") - люди, живущие неизвестно на что, витаю­щие в облаках.

[28] - Дадаисты (от фр. "dada " - деревянная лошадка; детский лепет) - авангардистское течение начала XX века в поэзии и живописи.

[29] - Бэбиситтер (babysitter, амер.) - приходящая няня.

[30] - ... "иа, иа"... - разговор идет на идише; на этом языке "да" звучит как "йа".

[31] - Диббук - злой дух (или душа умерше­го), который вселяется в человека, овладевает его душой, говорит его устами, но при этом сохраняет самостоятельность.

[32] - Никель (амер.) - монета в пять центов.

[33] - Дайм (амер.) - монета в десять центов.

[34] - Пятикнижие (или Тора) - первые пять книг Библии в еврейском изложении.

[35] - Ахитов бен Азария - советник биб­лейского царя Давида, поднявший против него вос­стание.

[36] - Йом Kunyp - День Искупления, или Судный День, в который Бог решает судьбу челове­ка и отпускает грехи, десятый день Рош Хашана, ев­рейского Нового Года.

[37] - Холокост (др. греч., букв. "всесожжение") - Катастрофа европейского еврейства, когда в 1939-1945 годах нацистами было уничтожено шесть миллионов евреев.

Глава 3

На этот раз Макс не подзывал такси. Ми­риам жила на Сотой-стрит у Централ-Парк-Вест. Макс зашел в аптеку позвонить по те­лефону, а я подождал снаружи. По соседст­ву расселились беженцы - из Польши, из Германии, из половины мира. На Вест-Энд- авеню был отель "Париж", который бежен­цы из Германии окрестили "Четвертым Рей­хом". Макс надолго задержался в аптеке, и я стоял на тротуаре и глазел на проезжающие мимо грузовики. На полосе бульвара посре­дине Бродвея старушка разбрасывала крош­ки хлеба, которые она принесла в коричне­вой бумажной сумке. Голуби слетались с крыш, клевали крошки, толпясь вокруг нее. Зловоние бензина и собачьего дерьма сме­шивалось с ароматом начинающегося лета. Перед цветочной лавкой на той стороне ули­цы были выставлены на тротуар горшки со свежими лилиями. На скамейках, протянув­шихся над решетками сабвея, сидели люди, которым, в центре нью-йоркской суеты и гро­хота, очевидно, нечего было делать. Пожилой человек всматривался в газету на идише. Седая женщина в черной шляпе сидела, неуклюже держа немецкую газету "Ауфбау", пытаясь читать через увеличительное стекло. Негр спал, запрокинув назад голову. Бремя от вре­мени под землей грохотал поезд сабвея. Отку­да-то появилась машина, поливавшая пыль­ный тротуар.

Я жил в Нью-Йорке многие годы, но так и не смог привыкнуть к этому городу, в кото­ром человек мог прожить всю жизнь и все же остаться таким же чужаком, как в день, когда он впервые ступил на эти берега. Совершенно без всякой причины я начал читать надписи на проезжающих грузовиках - цемент, масло, трубы, стекло, молоко, мясо, линолеум, поролон, пылесосы, кровельные материалы. А по­том появился катафалк. Он медленно двигался мимо, его окна были занавешены, венок под колпаком - похороны без единого сопровож­дающего. Макс вышел из аптеки и помахал мне, чтобы я обождал. Он зашел в цветочную лавку и вышел оттуда с букетом. Мы двину­лись по направлению к Централ-Парк-Вест. Макс улыбнулся.

- Да, это Нью-Йорк - вселенский бед­лам. Что мы можем сделать? Америка это на­ше последнее прибежище.

Мы молча продолжали идти вдоль трех кварталов, которые отделяют Бродвей от Централ-Парк-Вест, пока не подошли к большому многоквартирному дому в шестнадцать или семнадцать этажей. Над парадной был тент, и у входа стоял швейцар в форме. Швейцар, очевидно, был знаком с Максом. Он поприветствовал нас и открыл дверь, приглашая войти. Макс проворно сунул ему в руку чаевые. Швейцар поблагодарил его и, заметив, какая хорошая стоит погода, быстро добавил, что на завтра по радио обещали дождь. Той же самой информацией снабдил нас и лифтер. Макс огрызнулся:

- Кого заботит, что будет завтра! Время существует сегодня. Когда вы доживете до моего возраста, то будете благодарны за каждый прожитый день.

- Правильно, сэр. Жизнь коротка.

Мы вышли из лифта на четырнадцатом этаже, и тут я увидел кое-что оказавшееся для меня неожиданным. Б длинном холле между дверьми, которые вели в квартиры, стояли кресла и стол с вазой; на стене висели зерка­ло и картины в позолоченных рамах. Макс сказал:

- Америка, а? В Варшаве все это украли бы в самый первый день. Американские воры не кидаются на такой хлам, им нужна касса. Благословен Колумб!

Макс позвонил в дверь; прошла минута, прежде чем дверь открылась. Свободной ле­вой рукой Макс собрал и разгладил бороду. Я тоже быстро поправил узел на галстуке. Когда дверь открылась, перед нами стояла Мириам. Она была небольшого роста, не­сколько полноватая, с высокой грудью и ли­цом девушки, которой, казалось, было не бо­лее семнадцати. Весь ее облик искрился яркостью и привлекательностью молодости, на лице не было заметно никаких следов ко­сметики, а каштановые с медным оттенком волосы слегка растрепались. Темно-голубые глаза светились радостью ребенка, развлека­ющегося визитом взрослых. Она бросила на меня взгляд, казалось, спрашивающий: "А вы кто? " и в то же время уверяющий, что, кем бы я ни оказался, я буду желанным гостем. Пальцы Мириам были испачканы чернилами, как это бывало у школьников на прежней ро­дине, а ногти обстрижены (а возможно, об­кусаны) очень коротко. Ее платье тоже наво­дило на мысль о варшавской школьнице: свободное, лишенное малейшего намека на элегантность, с каймой, украшенной фестонами. Увидев нас, она воскликнула на варшавском идише:

- Опять цветы? О, я убью тебя!

Только позже я заметил обручальное кольцо на ее указательном пальце.

- Давай, убивай! - заорал Макс. - В Нью-Йорке так много убивают, будет од­ним трупом больше. Пожалуйста, возьми бу­кет. Я тебе не слуга, чтобы таскать твои бу­кеты. И открой шире дверь, дурочка!

- О, вы меня так испугали, что я...