- Ту женщину, с которой я тебя видела в Бостоне…
Теперь уже отец был в шоке.
- Ты видела меня с…
- С женщиной лет тридцати, с длинными темными волосами, очень изящной, очень симпатичной, она говорила с тобой после митинга, стояла очень близко, а потом взяла тебя за руку. Я как раз заходила в зал, где должна была состояться пресс-конференция. Ты не видел меня. Так что я оказалась невольным свидетелем этой сцены.
- О, черт… - полушепотом выругался он.
- Так как ее зовут?
- Молли… Молли Стивенсон. Она член литературного общества Гарварда. Регулярно пишет для "Нейшн".
- Ну, я и не думала, что ты станешь изменять маме с парикмахершей. У вас с ней серьезно?
- Было… какое-то время.
- А сейчас?
- Я положил конец этим отношениям. Хотя и с неохотой.
- Ты любил ее?
Он посмотрел мне в глаза:
- Это был флирт… но со временем он перерос в нечто более серьезное, чего никто из нас не ожидал.
- И ты порвал с ней… чтобы остаться с мамой?
Он снова кивнул.
- А как же ее маленькие приключения? - спросила я.
- Все это ерунда.
- Тебя это не задевало?
- Трудно морализировать на эту тему, когда у тебя самого… - Он запнулся. - Я действительно виноват, Ханна.
- Ты это уже говорил.
- Я не сержусь на тебя за то, что ты разозлилась, - сказал он.
- Я вовсе не злюсь на тебя. Да, мне все это неприятно, но… кажется, я понимаю тебя. Мама чертовски невыносима.
Отец был искренне удивлен. Впервые я чертыхнулась в его присутствии.
- Я тоже не подарок, - сказал он.
- Я так не считаю.
- Мне повезло с тобой.
- Да уж, это точно.
Мы обменялись улыбками, и он поднялся:
- Пожалуй, мне пора.
- Кофе готов.
- Мне еще нужно разобрать кучу бумаг к понедельнику. Перекусим вместе на неделе, как всегда?
- Как всегда.
- И я передам матери то, что ты сказала, хотя…
- Что?
- Знаешь, если честно, я думаю, от этого станет только хуже.
- Пусть будет, как будет, - сказала я.
Он надел пальто.
- И последнее, - сказала я. - Как ты думаешь, что мне следует рассказать Дэну?
- Все, что ты сочтешь нужным, - ответил он.
Так что, когда следующим вечером Дэн вернулся, я представила ему отредактированную версию Дня благодарения у родителей. Мне было не по себе оттого, что я приоткрываю лишь часть правды и вычеркиваю все, что связано с адюльтером. Но если ты выбираешь полуправду, разве можно избежать обвинений во лжи… пусть даже ты скрыл шокирующие подробности? Поэтому я решила просто смягчить удар, объяснив, что мимолетной репликой о художественном агенте матери спровоцировала ссору, в которой мама обозвала меня Мисс Безупречность… и недоделанной домохозяйкой.
- Она винит во всем меня?
- Нет, думаю, только я у нее виновата.
- Ты не должна приукрашивать ситуацию ради меня. Я знаю, что она не одобряет твой выбор… меня то есть.
- Моя мама никого не одобряет.
- Она считает меня деревенщиной.
- Она никогда такого не говорила.
- Ты просто щадишь мои чувства… что совершенно необязательно. Твоя мама прозрачна, как "саран-рап".
- Мне плевать, что она там думает. И если она больше не хочет со мной общаться, меня это вполне устраивает.
- Она будет с тобой общаться.
- Почему ты так думаешь?
- Ты - ее единственный ребенок. В ней взыграет разум.
Но прошла неделя, а от матери не было ни слуху ни духу. Во время ланча в среду отец ни словом не обмолвился о ней, а я тоже не стала спрашивать. Когда прошла вторая неделя, я упомянула о ее молчании, когда сидела с отцом в закусочной, где мы обычно встречались по средам.
- В прошлый раз ты ничего не сказал мне, передал ли ты маме мой ответ на ее ультиматум.
- Просто ты не спрашивала.
- Ну так что, передал?
- Конечно.
- И какова реакция?
- Тихая ярость.
- Что-нибудь еще?
- Да. Она сказала: "Если она так хочет, я не возражаю".
- И как долго, по-твоему, это будет продолжаться?
- Думаю, это зависит от того, захочешь ли ты снова разговаривать с ней.
- Папа, если я извинюсь, это будет означать, что она может и дальше унижать меня.
- Тогда не извиняйся. Только ты пойми: она закусит удила и будет бойкотировать тебя еще очень долго.
- Тебе часто приходилось испытывать это на себе?
Он грустно улыбнулся:
- А ты как думаешь?
И в этот момент я увидела своего отца другим: не энергичного, уверенного в себе профессора и не высокоуважаемого, харизматичного общественного деятеля. Передо мной сидел грустный немолодой мужчина, зажатый в тисках очень сложного брака. И мне вдруг стало ясно то, в чем я никогда не осмеливалась признаться самой себе: моя мать была чудовищем. Интеллектуальным, талантливым, остроумным… но все-таки чудовищем.
И с осознанием этого пришла еще одна мысль… а может, это был страх: что, если она больше никогда не заговорит со мной?
- Мне действительно пора, - сказал отец. - Нужно успеть просмотреть еще сорок эссе. Кстати, я не смогу встретиться с тобой за ланчем в среду. Уезжаю в Бостон на несколько дней.
Я заглянула ему в глаза:
- Бизнес?
Он выдержал мой взгляд и улыбнулся:
- Нет. Удовольствие.
Как только за ним закрылась дверь, до меня вдруг дошло: отец доверяет мне. Он ведь еще ни разу не обмолвился о том, что продолжает встречаться с Молли Стивенсон, хотя за последнее время уже три раза мотался в Бостон. Он никогда не говорил, по каким делам туда ездит, а я и не спрашивала. Ни разу - надо отдать ему должное - он не отменил ни один из наших традиционных ланчей, выкраивая для них время в своем плотном расписании лекций и командировок. Однажды я сказала ему, что совсем не обязательно встречаться со мной каждую среду, так он страшно возмутился:
- Не видеться с тобой? Да для меня наши встречи - это как глоток воздуха.
Но что меня больше всего интриговало и восхищало, так это то, что после фиаско Дня благодарения наши разговоры с отцом перестали крутиться вокруг мамы и домашней вражды. Теперь отец, казалось, хотел говорить о чем угодно, только не об этом.
- Ты еще не думала о стажировке за границей? Смотри, осталось не так много времени.
- Конечно, я думала…
- Каждый должен пожить хотя бы немного в Париже.
В Вермонтском университете действительно была программа обучения во Франции, и мы с Марджи уже наводили справки, но…
- Сейчас меня не это беспокоит.
Отец поджал губы и кивнул. Вот и всплыло то самое, больное и мрачное, чего мы оба старательно избегали в разговоре.
- От нее по-прежнему ничего не слышно, пап… а до Рождества всего две недели.
Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
- Я еще раз поговорю с ней.
Когда прошла очередная неделя, а от отца не было известий, Дэн посоветовал мне самой позвонить матери и посмотреть, возможно ли примирение (без принесения извинений).
- По крайней мере, ты сможешь утешить себя мыслью, что попыталась помириться, - сказал Дэн.
Конечно, он был прав, и хотя идея телефонного звонка вселяла в меня ужас, я все-таки набралась храбрости и наутро позвонила ей.
- Алло?
Меня поразил ее голос - громкий, твердый. Мой собственный голос был тихим и дрожащим.
- Мама, это Ханна.
- Да?
И больше ничего. Только пустой, равнодушный, односложный ответ, пропитанный презрением. Телефонная трубка задрожала в моих руках. Я заставила себя говорить:
- Я просто хотела узнать, можем ли мы побеседовать?
- Нет, - бросила она, и на линии воцарилось молчание.
Спустя полчаса я уже была в комнате Марджи с воспаленными от слез глазами, потому что ревела всю дорогу от дома до кампуса.
- Пошла она к черту, - сказала Марджи.
- Тебе легко говорить.
- Ты права - мне легко говорить. Но я повторю это снова: пошла она к черту. Она не имеет никакого права так относиться к тебе.
- Почему у нас такие чокнутые родители? - спросила я.
- Думаю, это как-то связано с несбывшимися ожиданиями, - ответила Марджи. - К тому же ты учти, что в Америке мы все просто обречены иметь идеальные семьи. Все эти примеры для подражания вроде Оззи и Харриет, будь они неладны хотя, скажу тебе, история Лиззи Борден куда ближе к правде. Знаешь, я никогда не стану рожать детей…
- Ты не можешь этого знать.
- Еще как могу. Точно так же, как могу прямо заявить о то что ненавижу свою мать.
- Не говори так.
- Почему нет? Это же правда. А ненавижу я ее потому, что за все эти годы она сумела доказать мне, что ненавидит меня. Разве ты не испытываешь такого же чувства к своей матери за то, что она отчебучила?
- Ненависть - это ужасно.