- Вот в чем разница между нами. Ты идешь по стопам Эмили Дикинсон… прячешь свои истинные чувства под маской новоанглийской благопристойности… а я по-манхэттенски прямолинейна. И будь я на твоем месте, давно бы уже послала эту ведьму куда подальше, а сама отпраздновала бы Рождество с Дэном, и пусть она варится в своем ядовитом котле.
Я последовала совету Марджи и стала готовиться к поездке с Дэном в Гленз Фоллз. Перед отъездом Дэн предложил мне сделать последнюю, предрождественскую, попытку к примирению… обойдясь без тех самых слов извинения, которые мать так хотела от меня услышать.
- Я знаю, чем все это кончится, - возразила я.
- Да, но все-таки есть шанс, что твое отсутствие дома в Рождество сможет пробить стену, которую она воздвигла между вами.
- Для нее сейчас куда важнее ее тщеславие, гордыня.
- Тебе станет легче, если ты попробуешь еще раз.
- Ты и в прошлый раз так говорил, Дэн.
- Тогда не звони.
Но я встала, подошла к телефону и набрала домашний номер. Мама ответила:
- Да?
- Я просто хотела пожелать тебе счастливого Рождества… - сказала я.
- До Рождества еще целых два дня.
- Да, но поскольку наш дом для меня закрыт…
- Это твое решение.
- Нет, это твое решение, мама.
- И мне нечего тебе сказать, пока ты не попросишь прощения. Так что, когда будешь готова извиниться, звони…
- Как ты можешь быть такой несправедливой, черт возьми? - закричала я.
У нее даже не дрогнул голос, наоборот, в нем проступили насмешливые нотки.
- Просто могу, и все. - И она повесила трубку.
Я отшвырнула телефон, бросилась в нашу спальню и упала на кровать. Дэн подошел и обнял меня.
- Прости, - сказал он. - Мне не надо было…
- Не извиняйся за ее идиотское поведение. Твоей вины здесь нет.
Накануне нашего отъезда в Гленз Фоллз позвонил отец и упросил, можно ли заехать к нам около полудня. Я сказала, что Дэна, наверное, не будет дома, но меня он точно застанет. Отец появился, держа под мышкой два подарочных свертка, а в руке у него был бумажный пакет с бутылкой.
- Бойтесь профессоров, дары приносящих, - произнес он с улыбкой.
Я обняла его и расцеловала. Мы поднялись в квартиру.
- Как насчет эггног? - спросила я, направляясь к холодильнику.
- У меня есть кое-что более подходящее, - сказал отец, вручая мне бумажный пакет.
Я заглянула в него - там была холодная бутылка шампанского.
- Вау! - воскликнула я, разглядывая этикетку. - "Моэт Шандон". Выглядит дорого.
Отец улыбнулся и ловким движением откупорил бутылку. Я смотрела, как он извлекает корковую пробку, и думала: отец у меня такой элегантный, мужественный. Неудивительно, что Молли Стивенсон увлеклась им. В нем было достоинство, был класс. И хотя я дала себе зарок не думать о плохом в преддверии Рождества, все равно невольно сравнила свою мать с людоедом, заманившим отца в ловушку, выбраться из которой ему мешало глубокое чувство ответственности.
- О чем задумалась? - спросил он.
- Да так, ни о чем… - произнесла я как можно более непринужденно.
- Дороти, я угадал?
- Ты удивлен?
- Нисколько. Знаешь, она ведь и себя обидела… причем жестоко. Но поскольку я считаю, что разговоры о твоей матери не пойдут сейчас на пользу ни тебе, ни мне, то предлагаю другое: выпить шампанского.
Первый же глоток заставил меня подумать: это и есть одно из истинных удовольствий в жизни. Второй глоток убедил меня: я просто обязана поехать в Париж.
Отец, должно быть, прочитал мои мысли, поскольку сказал:
- Вот тебе еще один довод в пользу того, что ты должна поучиться во Франции. В тебе разовьется вкус к эпикурейским удовольствиям. - Алкоголь всегда развязывал отцу язык. - И тогда ты поймешь, почему все продвинутые американцы любят Париж. В Париже ты можешь быть настоящим libertine… и никто тебя за это не осудит. Наоборот, одобрят.
- Почему же ты там не остался? - спросила я.
- Этот же вопрос я сам часто задаю себе. Там ведь была преподавательская должность на кафедре американской истории в Universite de Paris. Но… мне нужно было защищать диссертацию в Гарварде, и к тому же я чувствовал, что не смогу стать профессиональным экспатом. Если Америка - моя тема, моя боль, мне необходимо быть в гуще происходящих событий… особенно тогда, в самую темную пору маккартизма, когда наши основные свободы были…
Он запнулся, долил себе шампанского и залпом осушил бокал.
- Не знаю, насколько тебе интересно слушать меня, мои оправдания… Я вернулся в Америку, потому что струсил. И еще я чувствовал, что мне необходимо что-то доказать своему отцу, получив ученую степень в Гарварде. Представь: отказаться от работы в Принстоне, только чтобы отомстить старику; просто показать ему, что ты плевал на его идею респектабельности.
Я уже слышала эту историю, как отец отказался от должности в Принстоне, но раньше это преподносилось в триумфальной манере: отец против истеблишмента; отец - независимый борец-одиночка, которому плевать на "Лигу плюща". И вот теперь…
- Но посмотри, чего ты добился здесь, в Вермонте. Я хочу сказать, ты знаменит…
- Разве что как радикал-однодневка. Но как только закончится эта война, мои пятнадцать минут славы испарятся вместе с ней… и в этом нет ничего плохого.
- Но как же твоя книга о Джефферсоне?
- Это было десять лет назад, Ханна, и с тех пор я не опубликовал ни строчки. В этом виноват только я. Распыляю усилия или, как говорят, слишком разбрасываюсь. Я ведь начал еще три книги после Джефферсона. Но ни одну так и не смог довести до конца. Боюсь, опять струсил.
- Отец, а ты не слишком ли требователен к себе?
- Скорее, слишком жалею себя. Извини, что вешаю на тебя свои проблемы.
- Ничего ты не вешаешь. Наоборот, я очень рада, что мы можем поговорить по душам.
Он взял мою руку, крепко сжал, потом глубоко вздохнул. Мы допили шампанское. Отец поднялся:
- Что ж, мне пора домой.
- Я буду скучать по тебе в Рождество.
- А уж как я буду скучать по тебе…
За полгода я как-то приспособилась к отсутствию матери в моей жизни. Хотя меня по-прежнему возмущало, бесило и обижало ее поведение, что-то во мне скучало по ней. Почему она решилась все разрушить ради своей гордыни? Почему была так решительно настроена на то, чтобы подчинить меня своей воле? Я знала ответ на эти вопросы. Собственно, она сама дала его: просто могу, и все.
И пока я не попрошу прощения…
О, к черту все!
Мне удавалось придерживаться этой линии всю зиму и весну. К счастью, я была очень занята, с азартом окунулась в учебу (особенно мне полюбился Бальзак - его романы были сплошь про разбитые семьи), а свободное время проводила с Марджи в кампусе, где мы курили до одури. После Рождества мое невинное увлечение сигаретами превратилось в пагубную привычку. Когда Дэн впервые заметил, что я стала дымить как паровоз, он только спросил:
- Сколько за день?
- Около двадцати.
Он лишь пожал плечами:
- Твой выбор.
Хотя он, возможно, и не одобрял этого, лекций о вреде курения читать мне не стал… тем более что студенты-медики поголовно смолили прямо на лекциях.
Марджи, разумеется, была в восторге от того, что я влилась в ряды заядлых курильщиков.
- Я знала, что ты постепенно втянешься.
- Откуда? - удивилась я.
- Ты такая правильная, тебе просто необходимо иметь хотя бы одну дурную привычку. А прелесть в том, что когда ты приедешь в Париж на следующий год, то будешь в струе. Насколько я слышала, большинство французов вручают своим детям, достигшим двенадцати лет, пачку "Галуаз" и разрешают дымить.
Я затушила сигарету и тут же закурила следующую.
- Не думаю, что поеду в Париж, - сказала я.
Теперь настала очередь Марджи затушить свою сигарету. Она посмотрела на меня с беспокойством и неодобрением:
- Ты серьезно?
Я избегала ее укоризненного взгляда.
- Боюсь, что да, - ответила я.
- Надеюсь, не Дэн останавливает тебя?
Наоборот, Дэн активно поддерживал идею семестра во Франции, обещая, что приедет ко мне на День благодарения, и убеждая в том, что мне просто необходимо пожить в Париже.
- Ты же знаешь, он на такое не способен, - сказала я Марджи.
- Выходит, ты сама это придумала.
Это был не вопрос, а констатация факта… причем она попала в точку. Никто на меня не давил, не намекал, не предостерегал от возможных опасностей путешествия. Нет, я сама отговорила себя от заграничной стажировки, и всему виной был глубоко затаившийся страх: если я уеду в Париж, то Дэн меня бросит. Я знала, что это абсурдный страх, смешной и глупый. Но я никак не могла вырваться из его липких лап. Страх - удивительная штука. Стоит ему вцепиться в тебя, и ты уже не можешь его стряхнуть. Конечно, мне следовало поговорить с Дэном напрямую, рассказать о своем беспокойстве, но каждый раз, когда я собиралась начать разговор, в моей голове рождался другой страх: если ты признаешься ему, что боишься оказаться брошенной, тогда он точно бросит тебя.
Поэтому я дождалась окончания срока приема заявки на стажировку в Париже, после чего сообщила Дэну о своем решении. Он не был разочарован. Возможно, слегка удивлен, ведь я вывалила ему целый список надуманных причин, кульминацией которого стала: "И конечно, я бы скучала по тебе". В подтверждение своих слов я потрепала его по волосам.