* * *
Полтора часа спустя, когда, расписавшись в книге посетителей, я вышел из музея, в глаза мне бросился человек, куривший под липой по другую сторону улицы. Рядом было припарковано такси. Мы уставились друг на друга, поначалу я не узнал Левитанского, но он, дружелюбно кивнув мне, закричал: "Привет! Привет!" Махал рукой, широко улыбался. Густую шевелюру он пригладил, облачился в просторный темный пиджак, рубашку без галстука и мешковатые брюки. Сквозь ремешки сандалий просвечивали носки в красно-бело-синюю полоску.
Он меня простил, подумал я.
- И я вас приветствую, - сказал я, пересекая улицу.
- Как вам понравился Чеховский музей?
- Очень понравился. Записал много интересного. Знаете, что я там увидел? Черную шляпу и пенсне - те, в которых его так часто фотографировали. Это так трогает.
Левитанский вытер слезу, чем меня весьма удивил. Казалось, передо мной другой человек - так он переменился. Странное дело: незнакомый человек рассказывает что-то о себе и уже в ходе разговора ты смотришь на него другими глазами. Таксист становится писателем, пусть даже не профессиональным. Во всяком случае, теперь он для меня был в первую очередь писатель.
- Я был груб, извините, - сказал Левитанский. - Для меня сейчас не самое прекрасное время - "Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время".
- Если вы простили мой невольный промах… Не могли бы вы отвезти меня к "Метрополю" или вы оказались здесь случайно?
Я оглянулся, посмотрел - не вышел ли кто вслед за мной из музея.
- Если вы наймете меня, я отвезу вас, но сначала хочу показать вам кое-что интересное.
Он сунул руку в окно такси и вытащил оттуда плоский пакет в оберточной бумаге, обвязанной красной бечевкой.
- Мои рассказы.
- Я не читаю по-русски, - сказал я.
- Несколько рассказов перевела моя жена. Она - не профессиональный переводчик, но хорошо знает английский, и у нее есть чувство языка. Она прожила два года в Англии, работала в советской закупочной комиссии. Мы познакомились в университете. Переводить себя я не берусь: с русского на английский я перевожу не очень хорошо, зато с английского на русский - замечательно. Да и насиловать себя не хочется - ведь это было бы не чем иным, как самоподражанием. Не исключено, что в английском переводе мои рассказы могут показаться несколько нескладными - жена и сама это признает, - но прочитать и составить мнение о них можно.
Подал мне пакет он довольно неуверенно и вместе с тем так, словно преподносил весенний букет. А что, если это какой-то хитрый маневр? - такой у меня возник вопрос. Не устраивают ли мне проверку из-за того, что я подписал в киевском аэропорту ту бумагу, да еще в пяти экземплярах?
Левитанский, по-видимому, догадался, о чем я думаю.
- Это же всего лишь рассказы.
Он перекусил бечевку, положил пакет на крыло "Волги", снял с него обертку. Рассказы, сколотые - каждый по отдельности - скрепками, были напечатаны на машинке на длинных листах тонкой голубоватой бумаги. Я взял сколотые скрепкой листки, протянутые мне Левитанским, пробежал глазами верхнюю страницу - по всей видимости, это и в самом деле был рассказ, - пролистал остальные страницы и вернул рукопись Левитанскому:
- Я не очень разбираюсь в рассказах.
- Мне не критика нужна. Мне нужен читатель, опытный и со вкусом. Так как вы редактировали сборники стихов, а также эссе, вы можете судить о литературных достоинствах моих рассказов. Я прошу, я настаиваю, чтобы вы их прочли.
Я долго, чуть не целую минуту, молчал, потом услышал себя:
- Почему бы и нет?
Своего голоса я не узнал и почему я согласился на то, на что согласился, не вполне понимал. Можно, пожалуй, сказать, что согласие я дал волей-неволей, нехотя, но Левитанский то ли не заметил этого, то ли предпочел не заметить.
- Если вам понравятся… если вы одобрите мои рассказы, не могли бы вы договориться, чтобы их опубликовали в Париже или в Лондоне? - Кадык его ходил вверх-вниз.
Я вытаращил на него глаза:
- Я не предполагаю поехать в Париж, а в Лондоне пересяду на самолет до Нью-Йорка - и только.
- В таком случае не могли бы вы показать мои рассказы вашему издателю, а он опубликовал бы их в Америке? - Левитанского поводило от неловкости.
- В Америке? - В недоумении я повысил голос.
Прежде чем ответить, Левитанский в первый раз огляделся по сторонам.
- Если вы будете так любезны и покажете мои рассказы вашему издателю - кстати, на него можно положиться? - вдруг он захочет опубликовать собрание моих рассказов? Я согласен на любые условия. Деньги для меня не важны.
- О каком собрании идет речь?
Левитанский сказал, что из тридцати написанных им рассказов он выбрал восемнадцать, те, что в пакете, дают о них представление.
- К сожалению, остальные пока не переведены. Жена работает в биохимической лаборатории, и работа отнимает у нее много времени. Я не сомневаюсь, что вашему издателю мои рассказы понравятся. Все зависит от вашей оценки.
То ли у него буйная фантазия, то ли он не в своем уме.
- Я не хотел бы участвовать в вывозе рукописи из России.
- Я уже говорил вам, эти рассказы - плод вымысла.
- Допустим, так и есть, и тем не менее дело это рискованное. Мне придется идти на риск, чего, откровенно говоря, мне вовсе не хочется.
- Во всяком случае, хотя бы прочтите. - Левитанский опечалился.
Я снова взял рассказы, не спеша пролистал все по очереди. Что я в них искал, не могу сказать: подозревал какую-то западню? Должен, не должен я их брать? И если должен, то почему?
Левитанский протянул мне обертку, я завернул рассказы. Чем быстрее я начну их читать, тем быстрее закончу. Я сел в машину.
- Я уже сказал, что остановился в "Метрополе". Приходите сегодня в девять, и я выскажу вам свое - какое ни на есть - мнение. Однако, мистер Левитанский, должен вас предупредить: этим мое участие в ваших делах ограничится, никаких других обязательств и надежд прошу на меня не возлагать, иначе дело не пойдет. Я остановился в номере пятьсот тридцать восемь.
- Сегодня? Так скоро? - сказал он, потирая руки. - Чтобы ощутить мое мастерство, следует читать внимательно.
- В таком случае завтра, в то же время. Я не хотел бы держать ваши рассказы у себя дольше.
Левитанский не стал возражать. Посвистывая сквозь щербатые зубы, он - на этот раз очень осторожно - отвез меня в "Метрополь".
* * *
Вечером, потягивая водку из стакана, я читал рассказы Левитанского. Простые, сильные - ничего другого я, пожалуй, и не ожидал, - переведены они были недурно; по правде говоря, я думал, что перевод будет хуже, хотя, конечно же, попадались и коряво построенные фразы, и неверно употребленные слова, помеченные знаком вопроса: не иначе как их выискивали в синонимическом словаре. Рассказы, короткие истории преимущественно - что меня несколько удивило - про московских евреев, хорошие, мастерски написанные, задевали за живое. То, о чем в них говорилось, не было для меня такой уж новостью. Я регулярно читаю "Таймс". Но автор не имел цели разжалобить читателя. Он нашел форму для того, о чем хотел рассказать: одно соответствовало другому. Я налил себе еще стакан картофельного пойла, меня разобрало, время от времени я задавался вопросом, с чего это я так закладываю: захотелось расслабиться, с чего же еще? Потом я перечел рассказы и пришел от них в восторг. Я понял: Левитанский - выдающийся человек. Подъем духа сменила подавленность - ощущение было такое, точно меня посвятили в тайну, знать которую я не испытывал ни малейшего желания.
Писателю приходится здесь нелегко, подумал я.
А потом разнервничался - рассказы-то все еще у меня. В одном из них русский писатель сжигал свои рассказы в кухонной раковине. Но эти рассказы никто пока не сжег. Так что если меня с ними застукают, учитывая, что Левитанский пишет о здешней жизни, ох и влипну же я. Ну почему я не настоял, чтобы он пришел за ними сегодня же?
В дверь громко постучали. Я чуть не выпрыгнул из кресла. Впрочем, вскоре выяснилось, что это всего лишь Левитанский.