На лице Филдинга, который как раз убирал мобильник, отразилось облегчение, а потом некоторая досада; видно, он беспокоился, не улизнул ли от него двоюродный братец. Но, по крайней мере, на стойке возвышалась еще одна пинта IPA.
- Так вот, у меня для тебя несколько новостей, - объявляет Филдинг, как только Ол принимается за новую кружку. - Во-первых, Бабуля подумывает - то есть уже решила, дело завертелось - продать Гарбадейл.
- Что-что?
- Да, это так. Сам посуди. Ей скоро восемьдесят, и за последний год у нас было много оснований опасаться за ее здоровье; кое-кто стал ее убеждать временно перебраться в такой район, где будет приличная больница. А так ближайшая-то… мм… в Инвернессе, а до нее часа два пилить.
- Ближайшая - в Рейгморе.
- Вот-вот, точно. В любом случае путь не близкий, и это только в одну сторону, а кто ее повезет? "Скорая" будет тащиться туда-обратно вдвое дольше. Есть, конечно, вертолет, но мало ли что. Когда у нее в очередной раз случился сердечный приступ…
- Сердечный приступ? - В голосе Ола прорезалось удивление.
- Мерцательная аритмия или что-то вроде того. Даже обморок был. Она в марте слегла, так что ты, наверное, не в курсе.
- Ни сном ни духом. Это серьезно?
- Видимо, да. Короче, это, похоже, убедило ее переехать наконец из своего захолустья. Пока она рассматривает только Инвернесс, ну, может быть, Глазго или Эдинбург, но, думаю, мы сможем ей внушить, что в Лондоне, поближе к Харли-стрит, будет надежнее.
- Но ведь ей врачи, видимо, не отвели каких-нибудь два месяца?
- Боже упаси, конечно нет. До этого не дошло. Она до ста лет проживет, если будет себя беречь или доверит это нам.
- Ты этим не особенно убит? - спрашивает Ол, лукаво поглядывая на брата.
- Ол, прекрати. - Филдинг делает маленький глоток минералки. - Это еще не все. Дело в том… Ох, чуть не забыл! В следующем месяце ты приглашен на бабушкин юбилей.
Он роется в другом кармане пиджака, вынимает именное приглашение и передает Олу. Тот смотрит на конверт с таким ужасом, словно внутри бомба или по меньшей мере бацилла сибирской язвы. Не распечатывая, он опускает приглашение в карман своей потрепанной дорожной куртки.
- На этой неделе поместье выставят на продажу, - продолжает Филдинг, - хотя до и после торжеств его на пару дней закроют для покупателей. Нам предоставляется последняя возможность побывать в этих местах. В смысле погостить.
- Не, я пас. - Ол делает глоток. - Но все равно спасибо. Если руки не дойдут ответить на письмо, передай мои извинения.
- Это не все.
- Как, еще что-то?
- Осталось самое главное. Стал бы я колесить по всей Британии только ради того, чтобы вручить тебе приглашение. Дело в том, что это не просто семейное торжество. В смысле торжество тоже будет, но в эти же дни произойдет и кое-что другое. Об этом мне и надо с тобой переговорить.
- Разговор-то долгий? Мне снова бежать в сортир?
- Сделай одолжение, потерпи.
- Шучу-шучу.
- Это касается корпорации "Спрейнт".
- Неужели? Вот радость-то!
- В общем, они хотят нас купить.
На полпути к губам кружка Ола на мгновение замирает. Наконец-то - хоть какая-то реакция. Человек удивлен. Даже поражен, не побоялся бы сказать Филдинг.
- Доперли, значит, - говорит Олбан и делает глоток, изображая непринужденность.
Вот теперь лед тронулся.
- На сто процентов, - поддакивает Филдинг. - Покупают с потрохами. Пару человек, видимо, оставят в качестве консультантов. Есть такая вероятность. В обмен на акции и наличные. В основном на акции. Название, конечно, сохранят. Оно денег стоит.
Ол некоторое время молча кивает, скрестив руки на груди. Пристально разглядывает свою обувь - тяжелые желтые ботинки с разномастными шнурками. Потом переводит взгляд на Филдинга и пожимает плечами:
- У тебя все?
- Теперь о праздновании. Накануне юбилея семья, фирма, устраивает в Гарбадейл-хаусе чрезвычайное общее собрание. - Еще один глоточек минералки. - Съедутся почти все.
- Хм… - кивает Ол, продолжая изучать ботинки. Таращит глаза.
- Думаю, ты тоже появишься, хотя бы ради этого, - говорит Филдинг. - Собрание - в субботу. Восьмого октября. Бабушкин юбилей - на следующий день.
- Понятно.
- Как я уже сказал, наши собираются почти в полном составе. Съезжаются со всего света. - Филдинг делает паузу. - Жаль, если тебя не будет, Ол. Честное слово.
Олбан кивает, оценивает взглядом пиво, залпом осушает пинту и встает, натягивая куртку.
- Продолжим наш поход?
- Давай.
Они идут по набережной до того места, где движение оканчивается и через реку перекинут железнодорожный мост. К нему сбоку притулился пешеходный мостик, по которому они и поднимаются.
- Итак, каково твое мнение? - спрашивает Олбана Филдинг.
- По поводу юбилея? Или военного совета? Или поглощения? Или грядущей встречи нашего большого и дружного клана?
- Вообще.
Некоторое время Ол целеустремленно шагает вперед, затем замедляет шаг и останавливается у середины пешеходного моста. Он поворачивается к перилам и смотрит вниз на воду, тихо протекающую под мостом. Ее поверхность, прозрачно-коричневая, как дымчатое стекло, нервно поблескивает в лучах солнца. Филдинг тоже облокачивается на перила.
Олбан медленно качает головой, а легкий бриз развевает его светло-русые космы.
- Я не впишусь. Уж извини.
Филдинг хочет что-то сказать, и в иных обстоятельствах он за словом в карман не лезет, но иногда просто необходимо давать людям возможность заполнять их собственные паузы.
Ол несколько раз глубоко вздыхает и смотрит вверх по течению, туда, где река пропадает из виду.
- Когда-то я почувствовал, что закован… связан по рукам и ногам этой семьей. У меня созрела дурацкая мысль: а что, если свалить куда подальше на один год и один день? Чтобы освободиться или хотя бы примириться… к обоюдной радости. - Он бросает быстрый взгляд на двоюродного брата. - Следишь за мыслью? Как при рабовладельческом строе. Если рабу удавалось сбежать от хозяина и не быть пойманным один год и один день, он становился свободным человеком.
- Да, что-то такое слышал.
Ол усмехается.
- Все равно, идея небогатая. Сначала - желанный год передышки. Потом вернуться, сесть в свое законное кресло, а в один прекрасный день почувствовать, что тебя от этого уже рвет. Думал я, думал - и решил слинять, потому что одного года и одного дня будет мало, и прежде было мало. В рассуждении нашей семейки, этого недостаточно.
Он оборачивается с едва заметной улыбкой. Но это дело известное: если пауза у собеседника затягивается - хочешь не хочешь, а заполняй ее сам.
- Как по-твоему, - спрашивает его Филдинг, - когда же надо возвращаться, чтобы было достаточно?
Ол пожимает плечами:
- Полагаю, где-то между "своевременно" и "никогда".
Помолчав, Филдинг говорит:
- Слушай, помнится, ты взбрыкнул из-за того, что мы продали четверть пакета акций "Спрейнту".
Никакой реакции.
- Конечно, из этого сделали целую историю, - продолжает Филдинг. - Семейное предание о том, как ты не согласился с продажей двадцати пяти процентов и бежал с корабля. В девяносто девятом. Скажи, это правда?
- В общем и целом, да, - говорит Ол. - Ну, до некоторой степени.
- Слушай, если ты все еще против, то… - Филдинг запинается. - Ведь так?
- Что "так"? - переспрашивает Олбан. - Что я по-прежнему отказываюсь признавать американскую компанию "Спрейнт инкорпорейтед" и все ее аферы?
- Да.
Ол качает головой.
- Меня не колышет эта возня, Филдинг. Не вижу разницы. Что те акционеры, что эти. - Он делает круговое движение одной рукой, потом другой.
- Черт побери, - говорит Филдинг, опираясь на металлические перила. - Скажу честно, Ол. Некоторые из нас типа надеялись, что ты возглавишь оппозицию против сделки.
Олбан оглядывается с изумленным видом:
- Разве у нас есть оппозиция? - Он делает паузу и, кажется, раздумывает. - Уж не алчность ли нами движет? - Отводит глаза. - Этому потакать не следует.
- Конечно, оппозиция есть, - втолковывает ему Филдинг, стараясь не замечать явного сарказма. - Речь идет о нашей фирме и нашей семье, Ол. На доске начертана наша фамилия. Этой игрой торговали четыре поколения нашей семьи. Мы продолжаем их дело, наш бизнес - это мы сами. Вот в чем соль, разве непонятно? До наших это вдруг дошло именно сейчас, когда "Спрейнт" получил двадцать пять процентов. Дело-то не в деньгах. Конечно, деньги - это хорошо, но - черт побери - мы и так в шоколаде. Если продадим весь пакет, можно будет срубить еще денег, но мы сразу сделаемся такими, как все.
- Не скажи!
- Хорошо, допустим, как все состоятельные люди.
- Горе-то какое.
- Ол, кончай стебаться! Я думал, хотя бы это тебя зацепит. Тебе что, совсем все равно? Все по барабану?
- Не догоняешь, братан.
- Черт.
Так они и стоят, облокотившись на перила и глядя вверх по течению. В сторону города с лязгом и колесным скрежетом ползет пассажирский поезд. Вблизи он кажется высоченным, этакий хеви-метал. Из окна машет ручкой ребенок, и Филдинг машет ему в ответ, а затем снова облокачивается на парапет рядом с Олом. Повисает очередная пауза.
- Ты всерьез пытаешься меня убедить, - говорит наконец Ол, - что есть еще шанс остановить продажу?
Филдинг делает постную мину, чтобы Ол, неожиданно повернувшись к нему, не заметил его ликования.
- Да, - сказал, как припечатал.
- Сколько человек… нет, скажи лучше, как распределились голоса?