Филдингу кажется, что брат просто уклоняется от разговора. Совершенно подавленный, он старается не отставать.
- И как там Хьюи? - спрашивает Олбан.
- Ол, извини, но мне плевать на Хьюи. Почему ты не спрашиваешь, как там твои родные?
- Так ведь Хьюи - мой кореш. Нет, правда, как он?
- Во время нашей встречи был сыт и пьян. Почему тебя больше заботит судьба такого вот кореша, чем судьба твоих родственников?
- Друзей мы выбираем сами, Филдинг, - устало произносит Олбан.
- Ол, как это понимать? - Филдинг с трудом сдерживается. - Черт побери, чем тебе так насолила семья? Ну, бывали пару раз какие-то трения, но мы ведь дали тебе…
Олбан останавливается, делает разворот кругом, и в это мгновение Филдингу кажется, что он сейчас заорет, или, по крайней мере, ткнет ему пальцем в грудь, или хотя бы просто укажет на него пальцем, или, на худой конец, разразится нецензурной бранью. Но выражение его лица неуловимо меняется, и Филдинг даже не успевает упрекнуть себя за мнительность, когда Ол пожимает плечами, разворачивается и продолжает путь по широкому тротуару песочного цвета между схожими, как близнецы, потоками воды и транспорта.
- Это длинная история. Длинная, скучная история. Главная причина в том, что меня все достало…
Он умолкает. Очередное пожатие плечами. Пройдя около десятка шагов, спрашивает:
- А что в Лидкомбе? Ты туда наезжаешь? За садом-то следят?
- Был там в прошлом месяце. С виду все нормально. - Филдинг делает паузу. - Тетя Клара не хворает, остальные тоже. Мои родители в добром здравии. Спасибо, что спросил.
Олбан только фыркает.
На время оставим продуваемый сквозняками замок и тысячи акров бесплодных, выветренных земель, которыми семья владеет - пока еще владеет - в горах Шотландии. Лидкомб, что в графстве Сомерсет, был первым крупным загородным приобретением, которое сделал Генри, прапрадед, когда начал загребать миллионы. Довольно живописное место, упирается в северную оконечность Эксмурского национального парка. Там, пожалуй, слишком безлюдно, да и от Лондона далековато, но зато приятно проводить семейные торжества, если, конечно, не полагаться на хорошую погоду. Всего-то акров сорок, но местность зеленая, солнечная, лесистая, а холмы сбегают прямо к Бристольскому каналу.
Детство Филдинга прошло в разных частях света, но на каникулы его, по обыкновению, привозили именно сюда, в большой нелепый особняк, выходящий окнами на спускающиеся террасами лужайки, обнесенный стеной сад и развалины старинного аббатства. И сам дом, и все остальное значится, конечно же, в списке объектов, охраняемых государством, поэтому на любое изменение планировки требуется официальное разрешение.
Олбан еще больше сроднился с Лидкомбом. Провел там все детские годы, потом приезжал на каникулы и увлекся садоводством. За сим идиллия обрывается.
В самый неподходящий момент у Филдинга в кармане пиджака начинает трепыхаться мобильник. Он включил режим вибрации, когда свернул на Скай-Кресент, и, видимо, пропустил несколько звонков - в такое долгое молчание трудно верилось. Оказываясь вне зоны доступа, Филдинг всегда испытывает странное, сдавленное, тошнотворное ощущение в животе, как будто в мире происходит нечто жизненно важное, о чем ему действительно необходимо знать, и кто-то на другом конце жаждет его ответа… Впрочем, он знает, что ничего жизненно важного, скорее всего, не происходит и кто-то просто-напросто лезет к нему с вопросом, который и не понадобилось бы задавать, если бы человек работал как полагается, а не загружал начальство всякой хренью, чтобы прикрыть свою жалкую задницу. Все равно руки чешутся нажать на эту проклятую кнопку ответа, только он не собирается отвечать. Он игнорирует вибрацию и поспевает за Олбаном.
Вот холера! Он - умелый организатор, имеет опыт управления персоналом, что подтверждено многочисленными сертификатами, не говоря уже об уважении коллег и подчиненных. Наладил сбыт готовой продукции, обладает даром убеждения. Почему же он не может достучаться до этого парня, который должен быть ему ближе многих?
- Слушай, Олбан, я еще могу понять… Нет, на самом деле не могу понять, - (хоть волосы на себе рви!), - но думаю, мне просто следует принять твое отношение к семье и к фирме, а об этом, в частности, я и собирался с тобой поговорить.
Олбан поворачивается к нему:
- Может, для начала выпьем?
- Как скажешь. Ладно, давай.
Бар обнаруживается совсем близко, в холле небольшой гостиницы, расположенной в стиснутом со всех сторон центре города. Олбан твердит, что должен проставиться: заказывает себе пинту IPA, а Филдингу - минералку. Еще рано, в баре ни души, здесь царит полумрак, с прошлой ночи пахнет табачным дымом и пролитым пивом.
Заглотив примерно четверть кружки, Олбан причмокивает.
- Итак, зачем ты меня разыскивал, Филдинг? - спрашивает он. - Конкретно.
- Если честно, меня попросили.
- Кто же?
- Бабуля.
- Мать честная, неужели старая карга до сих пор в здравом уме и трезвой памяти? - Ол качает головой и делает еще глоток.
- Ол, я тебя умоляю.
Бабуля - бабушка Уинифред - это столп рода Уопулдов, глава семьи, старейшина клана. А в том, что касается права голоса, - самое влиятельное лицо среди членов правления семейной фирмы. Она не лишена недостатков - а кто их лишен в ее-то годы? - и может быть язвительной, привередливой, а иногда и несправедливой, но при ней и фирма, и семья пережили как трудные времена, так и периоды расцвета; многие, Филдинг в том числе, питают к ней теплые чувства. Бабушка очень стара, и каждый, невзирая на ее решимость и волевые качества, стремится ее защитить, поэтому такие выпады всегда неприятны. Филдинг всем своим видом показывает горечь.
Ол хмурится:
- Да ты никак обиделся?
- Что-что?
- И все-таки, как ты узнал, что я подался в Уэльс?
- Обратился к твоей девушке… к подруге, ну, ты понимаешь, из Глазго. Как ее?..
- К ВГ, что ли?
- Причем тут КВД?
- Вэ-Гэ. Ее инициалы.
- Я понял. А звать-то как? Экзотическое имя, если не ошибаюсь?
- Верушка Грэф.
- Точно, Веруууушка. Она самая.
- Ну ясно.
Тут Филдинг, надо сказать, получает выигрыш по времени.
- Вы сейчас вместе? - спрашивает он.
Олбан усмехается, но без особой радости:
- Филдинг, слышу в твоем голосе уважение и легкое сомнение, но нет, мы не "вместе". Иногда встречаемся. От случая к случаю можем перепихнуться. Не думай, что я у нее единственный.
- Ага, понятно. Так или иначе, она сказала, что последний твой точный адрес, по ее сведениям, именно в этом Ллангуриге.
- Мило с ее стороны.
- Еле уболтал.
- Она знает, что я не терплю вторжений в личную жизнь.
- Ну, честь ей и хвала. На самом деле, ее тоже пришлось поискать. Прочесал весь университет. Вы с ней случайно не сектанты? Принципиально не пользуетесь мобильниками? Что за чертовщина?
- Не хочу, чтобы мной помыкали, Филдинг. А ВГ… Ей попросту бывает необходимо отключиться.
- Она и в самом деле соображает?
- Что значит "соображает"? В смысле не робот? Или что?
- Кончай прикалываться! Как будто не понимаешь. Она правда обалденно крутой математик?
Ол пожимает плечами.
- Все может быть. На математическом факультете Университета Глазго полагают, что так оно и есть. И куча научных журналов придерживается того же мнения.
- Выходит, она действительно профессор?
- Выходит, так. Но сам я, конечно, не наблюдал присуждение звания или как там происходит посвящение в научную элиту.
- Не больно-то она смахивает на профессора.
- Еще бы - блондинка с "ирокезом" на голове.
- Нет, брюнетка.
- Опять? - Ол качает головой, делая глоток. - Она натуральная блондинка.
- Чокнутая, что ли?
- Малость с приветом. Однажды покрасилась в серо-бурый, просто ради интереса.
- А в чем интерес-то?
- Откуда я знаю?
- Ладно. Проехали.
- Проехали.
- Так вот, Бабуля меня просила с тобой кое-что перетереть. Тут наклевывается одна тема. Тебя тоже касается. Возможно, ты даже захочешь вписаться.
Мобильник Филдинга снова вибрирует, но остается без внимания.
- В самом деле? - скептически переспрашивает Ол.
- В самом деле, и думаю, ты согласишься, когда услышишь…
- Разговор надолго?
- Минут этак на несколько.
- Тогда подожди. Схожу отолью. - Олбан встает, осушая кружку, идет к выходу, но потом спохватывается. - Не возьмешь мне еще кружечку?
- Хорошо-хорошо.
Олбан направлялся в мужскую комнату гостиницы "Салютейшн", вздыхая и поглаживая бороду. Улыбнулся пробегавшей мимо официантке, отыскал туалет, на мгновенье помедлил у писсуаров, но потом заперся в кабинке. Садиться не имело смысла - в сортир он пришел не по нужде. Он вытащил из кармана письмо и бочком опустился на крышку унитаза. Щурясь в тусклом свете, пробежал глазами обе стороны плотно исписанного листка. Один раз прочел все подряд, вернулся к началу и перечитал пару мест. После этого уставился в никуда.
Немного погодя он тряхнул головой, словно отгоняя сон, встал, сунул письмо обратно в карман и отпер дверь. Перед уходом зачем-то спустил воду, после чего вымыл руки.