Я прочитал пасквиль в "Огоньке". Туманные и пошлые намеки, рассчитанные на офицерских невест. Обыкновенный донос. Желтого цвета.
Не расстраивайтесь, пожалуйста! Даже я и уверен, что вы посмеялись над двумя болванами - и только. Полицейская пресса, подленькие статейки так или иначе являются. Когда клоуну больше нечем рассмешить публику, он плюет в небо.
Собака лает - ветер носит. Ветер дует - корабль идет.
А, ладно!
Пописываю роман.
Праздники, слава богу, прошли.
Поправляйтесь, ради бога, и не болейте!
Мы Вас любим, а больше - никого! Некого!
Обнимаю вас!
И Василия Абгаровича!
Ваш В. Соснора
23
27. 5. 68
Дорогая Лиля Юрьевна!
Не больны ли Вы?
У меня идет бой - война мышей и лягушек.
Взбеленил все ленинградские инстанции.
И по камешку, по кирпичику пытаются растащить книгу.
Сопротивляюсь в меру своих слабых сил.
Весна - и опять медсестры, как всадники с копьями, набросились на меня. Процедурю. Думал в июне поехать в Киев - не пускают, колют и жгут - огнем и мечом.
Сие несущественно.
Меня пугает и тревожит Ваше молчание.
Кулаков тоже пропал. Раньше я хоть от него узнавал о Вас. В начале июля получу кое-какие деньги и хочу приехать в Москву. Теперь мне есть где фундаментально останавливаться. Вдруг обнаружилась в Москве у меня, как и у всякого нормального советского человека, тетка, притом самая что ни на есть родная, с мужем - большим военным чином, - с квартирой, дачей и машиной. На старости лет она решила вдруг меня полюбить.
В Москву хочу приехать, потому что есть что порассказать - очень много! А Вас не видел уже больше полугода - скучно!
У Глеба Горбовского есть строки:
Скука! Скука! Убью человека!
Перережу в квартире свет!
Я - дитя двадцатого века…
Бежать, бежать в Москву! Здесь - невыносимо. Теперь есть квартира и можно обменяться. Бежать не от инстанций, они везде одинаковы, а - к людям, а здесь - у меня никого нет. Устал. Мечусь, как заяц.
ХУДО! Тошнит от благожелательных морд инстанций, тошнит от лекарств, ТОШНИТ! Попытался уйти в историю, обложился тремястами книгами про Державина и Екатерину, но - не получается, отовсюду шепоты и вопли, повсюду такой вульгар, что - хоть в сумасшедший дом.
Но, слава богу, слава богу, все пока в сохранности (все - голова).
У Глеба Горбовского за последние полтора месяца - вторая белая горячка. Последний его бред - что весь город полон мух, больших, как человеческий кулак, он шел и отмахивался от них изо всех сил, мухи летали и плели паутину. Тут-то голубчика и поймали.
Слышали ли Вы о таком писателе - Рид Грачев?
Он потомок Марфы Борецкой и внук министра Витте. Это, безусловно, большой писатель, никто так, как он, не владеет слогом.
У него вышла портативная книжонка, сейчас его приняли в Союз. Он третий месяц в сумасшедшем доме. Последний его бред - обыски. Господи, что у него искать, в его комнате - полтора рваных башмака и полторы тарелки, он спал на полу. Он живет в моем доме. Мы кормили и пестовали его несколько месяцев - он все равно не выдержал.
Я - стоик, индеец, как говорил Николай Николаевич. Но и мои стихи на исходе. Потому я и хочу бежать в Москву, что здесь все может закончиться очень плохо.
Простите, дорогая Лиля Юрьевна, что донимаю Вас своими дурацкими истериями.
Все нормально. Мир вертится. Вода круговращается в природе. Ветры - возвращаются на круги свои.
Только - тоска.
Только - что делать? - проклятый чернышевский вопрос.
Ну да ладно.
Жду лета, уже снял дачу в Эстонии. Буду писать все лето легкую книгу притч и полусказочек. Детские мои стишки все поразобрали журналы.
На днях похожу по журналам, перепишу все стишки, их немного, штук пятнадцать, и пришлю Вам. Кажется, веселые они. Висельное такое веселье.
Будьте здоровы. Будьте здоровы! Еще раз простите за сумбур. Василию Абгаровичу - здоровья и обнимаем, Вас - обнимаем!
Ваш В. Соснора
24
29. 5. 68
Дорогой наш, милый, любимый Виктор Александрович, каждый день буквально вспоминаем Вас, а не писала, во-первых, оттого что не заметила, как шло время, а во-вторых, оттого что мы оба болели - сначала Вася (сердце), потом мы оба - вирусным гриппом с высокой температурой, а я, после гриппа, - воспалением легких… Вчера, после целого месяца, первый раз вышла.
Из-за "Огонька" огорчаюсь не очень. Маяковский весь напечатан. 13 томов! Это главное. Как подумаю, что Вас почти не печатают. И не только Вас. А скольких художников не выставляют!
На днях пошлю Вам Эльзин ответ (перевод) на огоньковское дерьмо в "Lettres <françaises>" и в "Humanite". Сейчас нет экземпляра. Он (ответ) оказался полезен - Воронцову запрещено заниматься Маяковским, а он большой чин и через него невозможно было перешагнуть. Но я не оптимист…
Огорчаемся, что Вы опять болеете. Это самое серьезное в литературных делах. Что же говорят врачи?
Хорошо, что в Москве оказалась тетка и хорошо бы, чтоб не разлюбила вас обоих.
Был у нас два раза Кулаков, показывал красивую книгу. Он понемногу перебирается в Ленинград - уже отослал туда сотни килограммов живописи, и это еще не все! Мы хорошо, по душам, поговорили.
Сейчас поедем на большую выставку Пиросмани. Кулаков, да и все, кто видел, говорят, что это чудо!! После Москвы выставка поедет в Варшаву, Париж и, кажется, в Италию.
Из Италии мне все пишут, что переводы Ваших стихов вышли в сборниках (или в сборнике), я все прошу прислать, но пока не прислали. О Фрию ни слуху ни духу… Чем кончатся французские дела?! Всякая связь прервана. Зархи еле выбрался оттуда с несостоявшегося фестиваля в Каннах - на машине до Брюсселя, а оттуда на нашем самолете. Видел моих, так что я знаю - они здоровы.
В Переделкине все еще ремонт. Надеемся переехать числа 10-го.
До чего же хочется увидеть Вас! Может быть, правда приедете?
"Чернышевский" тоже завертелся, так что готовьтесь к актерской деятельности. Завтра приедет к нам Строева. Спрошу ее: когда? Что?
Слуцкие в Коктебеле. Звонили нам оттуда. Купаются.
Как Марина? Поцелуйте ее.
Мы оба обнимаем Вас
Ваша Лиля