"Властители и судьбы" - первая книга прозы ленинградское поэта Виктора Сосноры. Жанр произведений, включенных в книгу, можно определить как вариации на исторические темы. Первые три повести написаны на материале истории России XVIII века. "Где, Медея, твой дом?" - вариация на темы древнегреческого мифа об аргонавтах.
Содержание:
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВАРИАНТЫ ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ - ЧТО ЭТО ТАКОЕ? 1
ДЕРЖАВИН ДО ДЕРЖАВИНА 2
СПАСИТЕЛЬНИЦА ОТЕЧЕСТВА 12
ПРОЛОГ 12
ДВЕ МАСКИ 31
ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ: - СМЕРТЬ СУМАСШЕДШЕГО И КАЗНЬ АВАНТЮРИСТА 31
ВЕРСИЯ ВТОРАЯ: - СМЕРТЬ УЗНИКА И КАЗНЬ ПОЭТА 39
ГДЕ, МЕДЕЯ, ТВОЙ ДОМ? 49
I. ГЛАВА ПРОЛОГА 49
II. ГЛАВА ПРЕДЫСТОРИЙ 51
III. ГЛАВА КОЛХИДЫ 54
IV. ГЛАВА ЛИВИЙСКОЙ ПУСТЫНИ 56
V. ГЛАВА ИОЛКА И СПАРТЫ 58
VI. ГЛАВА ЭПИЛОГА 60
Фото автора 62
ВИКТОР СОСНОРА
ВЛАСТИТЕЛИ и СУДЬБЫ
Литературные варианты исторических событий
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВАРИАНТЫ ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ - ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
К какому жанру принадлежит то, что предлагает нам в этой книге Виктор Соснора? Вопрос не теоретический. Ибо от ответа зависит характер наших требований к книге. А от характера требований - наше восприятие.
Знаменитое пушкинское положение: "…Писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным", столь часто употребляемое всуе, здесь - на месте.
Если это историческая проза, то почему люди, носящие исторические имена, выглядят как-то непривычно, а события пугающе отличаются от усвоенных нами моделей?
Соснора предлагает нам нечто на первый взгляд весьма странное. Если это чистый вымысел, то почему мы видим исторические имена и узнаем исторические события?
Что это - мистификация? Вызывающее пренебрежение к научному знанию?..
Знаменитый швейцарский драматург Фридрих Дюрренматт одну из самых известных пьес - "Великий Ромул" - Снабдил подзаголовком "исторически недостоверная". Все в пьесе поставлено с ног на голову - мальчик-император Ромул, последний римский принцепс, предстает зрелым умудренным человеком, владыка Восточной Римской империи, сидевший в Константинополе, оказывается в одном доме с Ромулом, вожди враждующих варварских племен - Одоакр и Теодорих - рекомендуются читателям и зрителю дядюшкой и племянником. Но при этом умный и образованный Дюрренматт тончайшим образом анализирует причины распада и крушения имперского организма. И добивается на этом пути куда большего успеха, чем многие академические историки, писавшие на ту же тему.
Одна из повестей В. Сосноры - "Где, Медея, твой дом?" - выводит нас и к еще одному выразительному примеру неортодоксального жанра - пьесам Жироду. По своевольности использования того же античного материала Жироду в пьесе "Троянской войны не будет" не уступает Дюрренматту. Гектор и Одиссей предстают перед нами мудрыми дипломатами-миротворцами, а реальной причиной войны становится убийство троянцами пьяного Аякса. И, однако же, эта более чем вольная обработка великой "Илиады" исполнена глубокого и весьма современного смысла. Почему определенные группы людей хотят войны? Почему политическая мудрость оказывается бессильной перед милитаристским безумием? Какова роль слепого случая в историческом процессе?
В обостренном, гротескном, метафоризированном мире Дюрренматта и Жироду "проклятые вопросы" истории выступают особенно крупно и внятно. В этом сила и необходимость жанра "псевдоисторических", "исторически недостоверных" произведений.
Этим приемом жадно пользовалось не одно столетие искусство классицизма, опираясь на мифологические и исторические ситуации для решения вечных проблем. Столь любезный В. Сосноре русский XVIII век являет нам множество примеров того, начиная с трагедий Сумарокова и кончая "Димитрием Донским" Озерова, популярнейшим сочинением начала XIX века. "Димитрий Донской", в котором исторический материал интерпретировался с безоглядной свободой, был последним мощным всплеском русского классицизма.
Если, как видим, повесть о Медее естественно примыкает к определенной традиции и сомнений не вызывает, то с повестями о Державине, Екатерине II и Мировиче дело обстоит несколько сложнее. Хотя вышесказанное имеет и к ним непосредственное отношение.
Если бы можно было назвать повести "псевдоисторической прозой", то все затруднения снимались бы механически. Увы, этот легкий выход в данном случае неправомочен. Мы имеем дело с жанром, существующим на границе между "псевдоисторической" и исторической прозой. Жанром, существующим по своим законам.
В исследовательских работах все чаще появляется мысль о принципиальной многовариантности исторического процесса. Для понимания прозы В. Сосноры это чрезвычайно важно. Он и не стремится выстроить художественный эквивалент события. Ему хочется увидеть, что же там - за событием? Он, в некотором роде, ребенок, пытающийся заглянуть за зеркало. Но в этой кажущейся наивности оказывается немалый резон. Во тьме "Зазеркалья" Соснора видит бесчисленные лики-варианты события, на его взгляд более осмысленные, чем парадное отражение. Тынянов советовал заглянуть за документ. Соснора воспринял этот совет (иногда слишком буквально).
Проза Сосноры историческая по своей исходной точке - он отталкивается от конкретного и серьезного знания. Каждый, кто знаком с мемуарной литературой, описывающей послепетровский XVIII век, видит, как многообразно использует Соснора этот мемуарный пласт.
Проза Сосноры "псевдоисторическая" по своему главному методу - превращению события в метафору, процесса - в систему метафор. Соснору интересует не столько процесс как таковой, сколько заостренный - иногда до парадоксальности - образ процесса.
Соснора разворачивает перед нами фантастический и фантасмагорический мир политических бурь, заквашенных на низменных страстях, случайных ситуаций, от которых зависят в конечном счете судьбы миллионов, забавных нелепостей, оборачивающихся грозными событиями, чудачеств, за которыми стоят страх и бессилие.
И тут встают два вопроса - почему и зачем.
Почему?
В нашей критике и литературоведении давно и закономерно употребляется термин - проза поэта. Термин этот вовсе не означает, что тот или иной текст написан человеком, который, главным образом, пишет стихи или раньше их писал. Повести Пушкина - отнюдь не проза поэта. Это проза великого прозаика. То же и с Лермонтовым. А проза Цветаевой - проза поэта и только поэта. Проза поэта - текст, существующий по поэтическим законам. В данном случае мы имеем дело с текстом принципиально ассоциативным - в том смысле, что связи отдельных ситуаций лежат на уровнях связей поэтических: от внешности персонажа зависят сюжетные повороты; стремление опровергнуть недобросовестные свидетельства или ретроспективный вымысел, реализуясь с истинно цветаевской страстностью, рождает полемические миражи - вымыслу недобросовестному противопоставляется не реальность, но другой вымысел - добросовестный, реабилитирующий героя; само движение сюжета часто построено не по логике развития исторического действия, а по ломоносовскому принципу "сопряжения далековатых понятий".
В таких случаях многое зависит от того, сознает автор особенность своей позиции или нет. Честен он перед собой и перед читателем или нет.
Соснора никого не обманывает. Он не выдает свои повести за фотографический портрет событий и лиц. Он всячески подчеркивает своим стилем их неадекватность сырому материалу. Именно подчеркнуто заостренным стилем, демонстративно поэтическим построением текста он дает понять читателю, как нужно воспринимать его повести. Ведь никому не придет в голову воспринимать метафору в стихах как зеркальное воспроизведение бытового факта.
Зачем?
Какую цель преследует Соснора, идя столь непривычным для познания и изображения истории путем? Ту же, что любой добросовестный историк и писатель, - понять не видимость, но суть событий прошлого. По своей конечной цели проза В. Сосноры вполне исторична.
Прибегнув к "поэтическому методу", автор получает возможность свободного моделирования ситуаций. А это в свою очередь позволяет ему рассмотреть событие или характер с самых разных сторон, вывернуть его наизнанку, проверить самыми рискованными предположениями.