- Так я вам скажу и еще что-то странное, - сказал мистер Лумбик. - Я, знаете ли, никогда не ездил отдыхать.
На этот раз ему удалось привлечь к себе внимание.
- Никогда не ездили отдыхать! - вскричали хором Соня и Эльзе, а миссис Готлоб сказала:
- Это что, очередная ваша шуточка, Лумбик?
- Да нет, это так. В Вене - ну зачем мне там было ездить на отдых? Вся моя жизнь была отдых.
- Да-да, мы знаем, что это был за отдых, - сказала миссис Готлоб.
- У меня были мои друзья, мои шахматы, мои подружки, кафе, опера - ну и зачем мне было ездить на отдых?
- Это глупо, - сказала Эльзе. - Летом все хотят уехать на отдых. Каждый год, когда школы закрывались, отец увозил нас, всех шестерых, в горы, и мы останавливались в Pension. Он назывался Pension Катц, я хорошо его помню.
- Ну а потом… - Лумбик развел руками, понурился. - Бедный беженец старается зарабатывать на жизнь, отдых не для него. И тем не менее я много путешествовал: Будапешт, Прага, Шанхай, Бомбей, Лондон - плохо ли объездить столько за одну жизнь?
- Да разве это путешествия? - сказала миссис Готлоб. - Бродяжество - вот что это такое.
- Вы правы, - согласился мистер Лумбик, - одни путешествуют для удовольствия, другие для того, чтобы… как это сказать?..
- Чтобы рассеяться, - сказал Вернер.
- Чтобы рассеяться, спасибо, а другие путешествуют, чтобы их не рассеяли, как прах. Неудачный каламбур, а, мистер Вернер? Я теперь совсем англичанин и сочиняю каламбуры, чтобы потом извиняться за них.
- Будет вам хвастаться, Лумбик, - сказала Эльзе. - Мы уже слышали, что вы теперь - британский гражданин.
- Да, я теперь британский гражданин, и мне больше не могут сказать: "Пакуй чемоданы, Лумбик! Уезжай отсюда!" И так мне стало спокойно, что это даже плохо для моих нервов.
- Что ж, - сказал Вернер, лениво вытягивая ноги, - а вот мне пора паковать чемоданы.
Соня посмотрела на него с тревогой, глаза ее расширились.
- Вернер, зачем?
- Я скоро уезжаю в Рим, - и видя, как изменилось материнское лицо, сказал: - Ну что ты, родная, я же говорил тебе, что, по всей вероятности, уеду.
Соня опустила глаза в чашку, сжала лежащую на коленях крупную белую руку с бриллиантовым кольцом. Мистер Лумбик устремил на нее сострадательный, умильный взгляд. Взгляды остальных были устремлены на Вернера.
- Вернер, как интересно! - сказала Эльзе. - И зачем ты туда едешь?
- В Риме жизнь бьет ключом, а Лондон мне наскучил. Так что, Вернер, пакуй чемоданы! Уезжай отсюда! - Он одарил мистера Лумбика чарующей улыбкой, но тот не улыбнулся в ответ.
- Значит, жить с мамой для тебя не хорошо, - попеняла ему миссис Готлоб. - У вас чудесная квартира, она для тебя готовит красивые обеды, а ты всё бросаешь и - до свидания!
- Что ты там будешь делать, Вернер? - спросила Соня убитым голосом.
- Я же тебе говорил: там жизнь бьет ключом, снимают кино, столько всяких возможностей. Не беспокойся, родная, - он старался говорить беззаботно и весело, но в голосе его сквозило раздражение.
- Да вовсе я не беспокоюсь, - поспешила заверить его Соня.
Никаких причин беспокоиться не было. Денег теперь было достаточно, и в Риме он мог заниматься тем же, что и в Лондоне: немножко баловаться кино, немножко художественной фотографией, а в остальное время ходить с вечеринки на вечеринку и крутить романы.
Вернер посмотрел на часы.
- Б-г ты мой! У меня же в семь свидание!
И он скрылся в своей комнате - она прилегала к материнской. Как только он закрыл за собой дверь, Соня заплакала.
- Соня, liebchen! - вскрикнула Эльзе.
Миссис Готлоб поцокала языком и на свой грубоватый манер сказала:
- Na, и что это такое?
- Какая я глупая, - рыдала Соня.
Мистер Лумбик - воплощенный такт - рассматривал фотографию Сониных родителей, запечатленных во время медового месяца в Биаррице.
- Понимаете, я вот что думаю: ведь всё могло быть иначе, - сказала Соня, утирая слезы крохотным носовым платком. - Отто уже отошел бы от дел, и фабрикой управлял бы Вернер. И был бы он Вернер Вольф, директор SIGBO, известный, уважаемый человек…
- Ну а кто уважает меня здесь? - возопила Эльзе. - Кто я для миссис Дейвис, всего-навсего штопальщица, но я-то знаю, что я всё та же Эльзе Леви, дочь Oberlehrer Леви из Швайнфурта, и пусть миссис Дейвис думает себе, что хочет, что мне до нее?
- А дети, - сказала Соня, - мы-то знаем, кто мы такие, но что может знать мой Вернер и моя Лило? - При мысли о Лило у нее снова полились слезы, и она прижала к глазам платок. - Бедненькая моя Лило, разве так я жила в девушках - дивные наряды, что ни день балы, танцклассы, уроки игры на фортепиано в Берлинской консерватории. А что имеет она - тяжелую работу в кибуце, работу руками, и эти кошмарные белые рубашки и шорты, - голос ее пресекся, она сказала: - Мой платок совсем мокрый.
- У меня же есть подарок к дню рождения! - Эльзе схватила свою объемистую сумку. Порылась в ней и на этот раз извлекла три отороченных кружевцем носовых платка. - С днем рождения, Соня, это очень хорошее кружево.
- О, Эльзе, какие красивые, - Соня поблагодарила ее и тут же вытерла глаза одним из платков.
- Видишь, какой полезный подарок, - сказала Эльзе. - Но чтобы в будущем ты вытирала ими только нос, а не слезы, поняла? - наказала она.
- И я хотела бы знать, какую причину плакать вы имеете? - спросила миссис Готлоб. - Вы живы, вы здоровы, дети живы и здоровы, а только это и важно.
- Знаете, я иногда задаю себе вопрос, - сказал мистер Лумбик. - Лумбик, какие достижения в жизни ты имеешь? И даю себе ответ: я выжил, я еще жив, а раз так, моя жизнь удалась.
- Хоть один раз, а этот Лумбик сказал что-то разумное! - заметила миссис Готлоб. - Возблагодарите Г-спода, миссис Вольф, за то, что вы еще на этом свете, а ваши Вернер и Лило пусть позаботятся о себе сами.
- А я всё задаю себе один вопрос, - сказал мистер Лумбик. - И для меня очень даже серьезный: предложат мне еще apfel strudel или нет?
- А вы, Лумбик, только и думаете, как бы живот набить, - сказала миссис Готлоб. - Na, еще одна чашечка кофе нам тоже будет на пользу.
- Мы начинаем праздновать день рождения сначала! - вскричала Эльзе. - Я так люблю дни рождения, а сегодня у нас их целых два!
- Для такой новорожденной, - сказал мистер Лумбик, подпустив в голос нежности, - и двух дней рождения мало.
- Ach, мистер Лумбик, - укорила его Соня и залилась краской.
Мистер Лумбик умоляюще воздел мизинец:
- Вспомните, какое обещание в честь дня рождения я от вас имел!
- Карл, - наливая кофе, она отвернула от него расплывшееся в улыбке лицо.
- А это что-то новенькое, - сказала миссис Готлоб, а Эльзе ущипнула мистера Лумбика за руку и сказала:
- Вы достаточно долго стреляли глазками Соню, теперь моя очередь - я тоже прелестная барышня!
- Вы все прелестные барышни, - сказал мистер Лумбик, и этот комплимент так насмешил миссис Готлоб, что она налилась кровью и поперхнулась.
Когда Вернер, уже переодевшись, вышел из своей комнаты, они уже разгулялись вовсю.
- Что ж, я пошел, - сказал он, но никто его не услышал.
Мистер Лумбик рассказывал о своих перипетиях в Шанхае.
- Пока, - отнесся к ним Вернер.
Но только Соня перевела на него глаза.
- Уходишь, Вернер? - рассеянно сказала она, наливая очередную чашку кофе мистеру Лумбику.
Вернер улыбнулся их увлеченности друг другом и порадовался, что им так весело.
Брайан Гланвилл
Возмутительно
Перевод с английского Ларисы Беспаловой
Харрис повязывал галстук - заученно, резким, уверенным движением затянул узел так, точно забрало шлема опускал. Кошмарный, кричащий, желто-зелено-фиолетовый галстук никак не сочетался с элегантной, снежно-белой рубашкой и дорогим, прекрасного покроя костюмом в еле заметную полоску. Поправляя галстук, он почувствовал, как его привычно обдало теплой волной. Он свой. Свой в мире соломенных канотье, голосов с тем самым, правильным, выговором, хоровых спевок, одетых с головы до ног в белое игроков в крикет на зеленых полях. А без этого вот узла на галстуке образ того и гляди распадется на глазах, рассыплется на множество мелких, глубоко-глубоко запрятанных деталей: бородатые деды в капелюшах, каникулы в кошерных гостиницах, надтреснутый голос, выпевающий слова бар-мицвы, непобедимая детская боязнь травли.
- Харрис? Ты и правда еврей? Ты же знаешь - еврей ты или не еврей? А если ты еврей, с какой стати ты ходишь в часовню?
- Ты ведь сменил фамилию, верно? У евреев таких фамилий не бывает.
- Сегодня свинина. Харрис, я съем твою, договорились? Евреям свинину есть не положено.
- А ты не знал? Он - еврей, кто ж еще: и такие волосы, и такая кожа только у евреев бывают. Верно я говорю, Харрис?
Тринадцать лет. Воскресное утро в дортуаре, он не спит, думает: Г-споди, не допусти, чтобы они накинулись на меня, не допусти, чтобы они начали надо мной измываться, сделай так, чтобы прежде зазвонил звонок.
- Харрис, это к тебе отец приезжал? У него еврейский нос, а у тебя нет, почему? Не иначе, как тебе нос укоротили.