- Эльзе, это же замечательно!
Миссис Готлоб выхватила у Эльзе письмо, прочла.
- Надо было просить двадцать, - заметила она.
На компенсациях она собаку съела. Все ее друзья, все ее жильцы уже получили из Германии компенсации за свои утраты; да и сама она получила неплохие деньги за мясную лавку. Соня, разумеется, получила больше всех, но ведь и семья ее потеряла больше всех. Теперь Соня снова стала богачкой, но так, собственно, и должно быть.
- Десять тысяч - тоже очень даже неплохой куш, - сказала Эльзе, от удовольствия она разрумянилась. - Ну и на что мне употребить мои десять тысяч? Что, если поехать отдохнуть в Швейцарию, в хорошую гостиницу…
- Эльзе, давай поедем в Сен-Морис? - Соня захлопала в ладоши, глаза ее заблестели, крупное тело раскачивалось на худощавых, элегантных ногах. - Я была там с папой и мамой - когда ж это было? Б-г знает сколько лет назад, мне лет пятнадцать было. Какая там красота!
- Na, а как насчет кофе, у нас ведь день рождения? - напомнила миссис Готлоб.
Соня принесла из кухни кофейник, и они расселись вокруг стола.
- Значит, у всех у нас счастливый день, - сказал мистер Лумбик. - Во-первых, у нас сегодня чей-то день рождения. - И он бросил томный взгляд через стол, отчего Соня законфузилась и опустила глаза в чашку, а миссис Готлоб толканула его и сказала:
- Не бросайте глазки, Лумбик.
Он тут же закрыл глаза, принял позу пай-мальчика, так что Соня и Эльзе прыснули, точно школьницы.
- Я всегда имею успех у дам, - заметил он. - Итак, во-первых, мы имеем день рождения. Во-вторых, Эльзе получила компенсацию и едет кататься на лыжах в Сен-Морис.
- Да, - вскричала Эльзе. - И за свои десять тысяч переломаю себе ноги - живем всего раз, эге-гей!
- И Карл Лумбик сделался британским гражданином четвертого класса.
- А значит, - сказала миссис Готлоб - рот ее был набит яблочным пирогом, - теперь вы - один из нас.
- Точно так и она заявила, когда я получила гражданство, - моя миссис Дейвис, - сказала Эльзе, - "Теперь, Эльзе, вы - одна из нас". "Да, миссис Дейвис, - говорю, - я - одна из вас". - И она презрительно фыркнула. - Да я бы скорее выдернула себе руки-ноги - "одна из нас"! Стоит ей открыть рот, и сразу ясно, из какой она семьи.
Сама Эльзе была из очень почтенной семьи и никогда не забывала о том, что ей положено по праву. Ее отец, Эмиль Леви, преподавал в старших классах, был видным гражданином Швайнфурта, к тому же, пока нацисты не пришли к власти, таким патриотом Германии, каких мало, - в гостиной у Леви всегда висел портрет кайзера с семьей.
Соня сказала:
- Здесь, в Англии, евреи совсем некультурные, мы, в Германии, были другие.
- Некультурные! - выпалила Эльзе. - Сказать при ней "Бетховен", так она решит, что это ругательство.
- Знаете анекдот про то, как Мойше Ротблатта из Пинска повели на "Тристана и Изольду"? - спросил мистер Лумбик.
- Никаких больше ваших анекдотов, Лумбик, - сказала миссис Готлоб. - Вы в хорошем обществе.
- В самом наилучшем, - подтвердил мистер Лумбик. - Если бы мне сказали двадцать лет назад: Карл Лумбик, через двадцать лет ты будешь пить кофе с тремя прекрасными дамами в роскошной квартире с центральным отоплением и лифтом…
- Что и говорить, всем нам, слава Б-гу, сейчас получше, чем двадцать лет назад, - сказала Эльзе.
- Если б только он подождал, - сказала Соня. - Он никогда не верил, что станет лучше. Я всё говорила ему: "Отто, сейчас темно, но солнце выйдет", а он мне: "Нет, всё кончено". Понимаете, он не хотел больше жить.
- И у меня было много дней, когда мне тоже не хотелось жить, - сказала Эльзе. - После того, как я сидела в комнатке позади магазина, по десять часов шила на миссис Дейвис, так что у меня глаза вылезали, потом шла домой в меблированную комнату, где постель была не застелена и я не имела шиллинга на газ, чтобы разогреть банку консервов, я говорила себе: "Эльзе, что ты здесь делаешь? Отец, мать, сестры - никого нет на свете, почему ты еще здесь, положи этому конец".
- Кто не имел таких дней? - сказал мистер Лумбик. - Ну а потом идешь себе в кафе, играешь себе партию в шахматы, тебе рассказывают новый анекдот - и жизнь опять хороша. - Он улыбнулся, и в глубине его рта так весело, так лихо блеснул золотой зуб, что у Сони екнуло сердце, и она подумала: какой же он славный.
А тут и Вернер явился домой.
- Как мило, - сказал он. - Кофейничаете? По какому случаю?
- По какому случаю кофейничаете? - вознегодовала миссис Готлоб. - По случаю дня рождения.
- Вот те на! - Вернер прикрыл рукой рот и, округлив глаза, виновато посмотрел на мать.
- Так он забыл мамин день рождения, - возопила миссис Готлоб.
- Я думал, это мужья забывают дни рождения, - мистер Лумбик попытался обратить всё в шутку.
- Ну что я могу сказать? - адресовался Вернер к матери.
- Ничего, ничего, какие пустяки, - Соня поспешила прервать сына.
- И вовсе не пустяки. Совсем не пустяки, - он взял руки матери в свои, ласково, не без снисходительности поцеловал в щеку.
Одного с ней роста, он был хорош собой - густые темные волосы, элегантная повадка.
- Никаких поцелуев! - вскричала миссис Готлоб. - Ты поганец, тебя надо отшлепать.
- Если бы Вернер поцеловал меня хоть раз, я бы тоже простила ему всё-всё, - сказала Эльзе.
Вернер наклонился, поцеловал ее в щеку, сказал:
- Как поживаете, tante Эльзе?
Она - в упоении - закрыла глаза:
- Соня, ну за что тебе такой сын?
Соня оглядывала гостей с горделивой улыбкой.
- А теперь сядь-ка рядом со старухой Готлоб, - сказала миссис Готлоб, похлопав по соседнему стулу, - и расскажи ей всё про своих подружек.
- О какой из них вам рассказать? - Вернер подтянул брюки с безупречной складкой, закинул ногу на ногу, продемонстрировав элегантные носки, - о блондинке, о брюнетке или о моей фаворитке - рыжей?
- А у моих подружек волосы одного цвета, - сказал мистер Лумбик, - седые.
Однако с приходом Вернера никто не обращал на него внимания.
Миссис Готлоб погрозила Вернеру пальцем.
- Передо мной можешь не важничать. Для меня ты всё тот же малыш Вернер Вольф, который бегал к tante Готлоб на кухню и просил tante Готлоб испечь тебе вкусную ватрушку! Вот так-то, а теперь ты делаешь вид, что обо всем забыл! - и она ущипнула его за щеку, да так, что он поморщился.
- Нет-нет, можно ли такое забыть! - сказала Соня. И хотя ей хотелось бы забыть годы, проведенные в доме миссис Готлоб, комнату, служившую им и спальней, и гостиной, где Отто дрожал от холода у газовой горелки под звуки склок других беженцев, перебранивавшихся из-за того, чья очередь принимать ванну, в голосе ее звучала искренняя благодарность.
- Вернер! Ты даже не представляешь, куда мы поедем! В Сен-Морис! - сказала Эльзе.
- В Сен-Морис? - Вернер поднял бровь, улыбнулся - само обаяние. - Но Mutti же была там давным-давно с мамой и папой…
- Он смеется надо мной! - запричитала Соня и вытянула руку вперед, словно защищаясь от нападок.
Вернер схватил ее руку, поцеловал и продолжал:
- Когда же это было - в год после поездки в Карлсруэ или в год после Бад-Эмса, ей тогда еще сшили дивное платье из белых кружев с цветком на талии и она играла на пианино при лунном свете?
- Смейся, смейся, - сказала Соня. - Но какое же славное было время. Мамино здоровье нуждалось…
- Как же, как же, - вставил Вернер с издевательской серьезностью.
- Ш-ш! Подумать только, Эльзе, дважды в год мы ездили отдыхать, раз - летом, раз - зимой, и всегда в какое-нибудь живописное место, жили в большой гостинице…
- С красными бархатными коврами, зимним садом и чаем в пять часов à l΄anglaise, - сказал Вернер.
- Да будет тебе! - И Соня, совсем по-девчоночьи - весело, с вызовом, тряхнула головой. - Смейся, смейся, вот только, если б мы в тот год не поехали в Мариенбад, где бы ты был? - и сразив этим аргументом сына, победно оглядела всех.
Вернер всплеснул руками, лукаво покачал головой.
- И кого же прелестная Соня Ротенштейн встретила, отдыхая с папой и мамой в Мариенбаде, кого эта благовоспитанная, благонамеренная барышня встретила в Мариенбаде?
- Вернер, ты сегодня просто несносный, - Соня сияла - так была счастлива.
- Да-да, вот так всегда, - сказала миссис Готлоб, - они поднимают родителей на смех, - и она снова потянулась ущипнуть Вернера за щеку, но он успел увернуться.
- Вот что странно, - сказал мистер Лумбик: он не поспевал за ходом беседы. - За свою жизнь я проживал во многих гостиницах, но ни в одной не было красного бархатного ковра.
- Рассказывай дальше, Вернер! - попросила Эльзе. - Я хочу знать историю их романа от начала до конца. - Ее пухлые щеки разгорелись - она обожала романы, и даже теперь, старой девой под пятьдесят, жила надеждой и ожиданием.
- Эльзе, ну зачем ты его подзадориваешь? - одернула ее Соня.
- Нет, пусть мне расскажут, что надо знать барышне, когда она едет отдохнуть в Мариенбад. Что, если нам поехать не в Сен-Морис, а в Мариенбад, а, Соня? Кто знает, что с нами там может приключиться - с тобой при твоей красоте, и со мной при моих десяти тысячах? Нельзя пропустить такой шанс! - она толканула Соню локтем и сморщила круглое, как яблоко, личико в гримасу, изображающую блаженство.