3
Надо было уезжать - на Малой Оби, возле Мужей, лед, наверно, уже прошел, хотя там и холоднее. Мужи ближе к холодному Камню-горе.
С тяжелым сердцем прощались бывшие пармщики с Вотся-Гортом, будто оставляли там что-то очень-очень дорогое. Четырежды переносил Гриш отъезд, специально отыскивал для этого причины.
Гришу было не только жаль расставаться с Вотся-Гортом, а и обидно возвращаться в Мужи. В селе год назад только и разговоров было - про их отъезд. Сейчас, наверное, тоже рты не закрывают, обсуждают их возвращение. Знают, конечно. Слухом и тайга полнится. Вот и Ма-Муувем говорил: "Ветер по тайге разносит слух…" Узнал? В Мужах слыхал, где еще. А уж в селе сплетни ведут - кто во что горазд. Чай, не только в селе - по всему краю. Одна-едина, поди, такая парма была, да и та не задалась…
Но в день отъезда, уже отчаливая с караваном и стоя на корме каюка, Гриш дрогнувшим голосом сказал:
- Прощай, Вотся-Горт! Не поминай нас лихом! Возвращаемся в Мужи строить новую жизнь не так, дак эдак. Мы не сдадимся, мать родная!..
- Точно, якуня-макуня!..
- Конесно!.. - пролепетал Сенька.
А бабы прослезились.
А в это время Мишка Караванщик сидел рядом с Сандрой в четвертом классе "Гусихина" на своих узлах. Четвертый класс был битком набит людьми. Всякая поклажа - мешки, котомки, какие-то тюки - теснились прямо в проходе, о нее запинались, через нее перешагивали. Шум, гам, детишки хнычут, матери ворчат на них. Воздух спертый, будто в юрте.
Мишка, дымя табаком, сидел молча, упершись в колени, а Сандра, закрыв глаза, полулежала на боку, положив под голову узелок с дорожной провизией, и то ли дремала, то ли спала.
"Да-а, пожалуй, нехорошо получится, - размышлял Мишка, стряхивая пепел с козьей ножки. - В Мужах, поздно ли, рано ли, все равно узнают о моем грехе. И тогда второго прозвища не миновать. Дадут, вроде Караванщик-Кобель. Уехать надо из села сразу же, пока нет вотся-гортских. Но жалко Парассю, а особенно детей-двойняшек. Как я без них? Теперь и то невмоготу - каждую ночь их вижу. Они вылитые в меня. А Сандра даже одного не может родить. Тьфу!.. - Мишка сторожко покосился на Сандру. - А ежели все-таки дождаться вотся-гортских здесь, в Мужах? Приедут - быстренько соберемся с Парассей и махнем вниз, за Обдорск, только нас и видели. Она пойдет, я знаю. Голову потеряла из-за меня. Она сейчас как раз в аппетите, кхе-кхе… Не пожалеет своих детей - оставит их отцу… А эта… - он опять посмотрел на Сандру, - ни рыба ни мясо… Сдать ее крестной - пусть долечивается, а там посмотрим… Не ее воля, а моя!.. - И, смачно выматерившись, Мишка еще раз оглянулся на Сандру, но та, казалось, крепко спала. - Не-ет, Парасся все же лучше, хоть и старше меня. Двойню подарила - первенцев!.. Как-то они там, рыженькие, курносенькие…" - Он смешно шевельнул прокуренными усами, будто в самом деле щекотал ими своих детей.
А Сандра вовсе и не спала и не дремала, а напряженно думала:
"Ну вот и снова Мужи, скоро причалим… А почему это Мишка твердит, что мы с ним должны расстаться? Видно, хочет меня, больную, оставить в селе, а самому уехать на низ, на лов рыбы. А может быть, насовсем, чтоб не встречаться с этой шлюхой, не позориться перед всем селом? Никто же в Мужах не знает о подлости Мишки. Он ведь за всю весну даже не обмолвился о Гадде-Парассе, а о рыженятах и подавно. Будто их и нет. Вот кобель!.. Теперь помучается с двойниками-то, сука… Сеньку жалко - чужих растит… А мне, значит, придется жить у крестной, где же больше. Долечивайся, мол, выздоравливай!.. - Сандра глубоко вздохнула. - А, чай, это к лучшему - уедет и задержится там, а я останусь здесь. Освобожусь от него… Вот хорошо бы было!.. - Она на секунду приоткрыла глаза, но тут же снова закрыла. - Надоел ведь он мне, ох как надоел. Чуть в могилу не ушла из-за него… А мне бы… Романа… Заполонил ты мое сердце, Рома! Денно и нощно думаю о тебе, милый… Если только поправлюсь, если освобожусь от Мишки - приду к тебе, раз ты звал. Я все передумала, все взвесила и решила. Можно с неверующим жить, коли любишь, а в душе верить в Бога. Так ведь?.. Ты поймешь, ты умный… ты…" - И из глаз Сандры выкатились две слезинки. Она зашевелилась и поспешно смахнула их рукавом.
- Что, выспалась? - Мишка встал с места. - Карауль вещи, а я пойду погуляю. Вонища тут… - И он ушел.
Глава двадцать вторая
Возвращение
1
Дул ветер с Приполярного Урала. "Каменный" ветер, холодный, пронизывающий. Малая Обь, широко разлившаяся, вздымалась крутыми валами. Не то, что каюк с караваном лодок, но и грузопассажирский пароход "Гусихин" не мог причалить к Мужам. Ветер не давал судну приблизиться к берегу, относил его к тальниковому острову, что посреди реки, напротив села. "Гусихин" истошно гудел, не переставая, шлепал плицами, натужно сипел паром… Все же капитану пришлось причалить пароход к противоположному берегу, переждать, пока утихомирится непогода.
На мужевской пристани столпилось чуть не все село - ведь этот "биа-пыж" открывал навигацию… Как всегда, многие прихватили с собой товар - меховые изделия для продажи или обмена. Кое-кто пришел с дорожным багажом, собравшись ехать в Обдорск. Толпа нетерпеливо поглядывала на реку, на неподвижно белеющий, как огромный снежный сугроб, пароход.
- Скоро ли утихнет ветер-то? Может, и грузу нет, зря торчим, - потерял терпение Петул-Вась.
Куш-Юр был рядом. Промолчал. Ему самому уж изрядно надоело ждать. Когда, в самом деле, "Гусихин" ошвартуется! Кроме продуктов и товаров Куш-Юр ждал важных новостей - почти два месяца Мужи были отрезаны от уезда и волости. Поди, уже прояснено с Госрыбой. Наверное, и орудия лова посланы, и угодья распределены. Иначе путину можно пропустить. И еще… надеялся он узнать про Сандру, про ее здоровье. С сильнейшим воспалением легких отправлял ее в сопровождении Мишки на попутной оленьей упряжке, на которой возвращался в Березово все тот же знакомый инструктор укома. Как доехала, вылечилась ли? Будто канула - ни слуху о ней. Никогда не тяготила Куш-Юра северная разобщенность так, как в эту весну. Казалось, давно привык к такому неудобству, ан нет…
Петул-Вась снова ругнул чертову погоду. Куш-Юр неожиданно надумал махнуть на пароход.
- Туда, по ветру, разом доберусь. Если есть груз - помашу или лучше капитана попрошу дать вам сигнал: гуднуть дважды, а нет - значит, молчок. Расходитесь. Понятно?
- Один поедешь? Не случилось бы чего - ветер-то какой…
Куш-Юр оглянулся.
- А вот Вечка со мной. Мы вдвоем - живо.
Комсомольский вожак не заставил просить себя дважды. Он сбегал, отвязал отцовскую базьяновку, пригнал ее к мосткам, где ожидал председатель.
Только уселся Куш-Юр на корму, услышал голос Эгруни за спиной:
- Куда это вы, Роман Иванович?
Куш-Юр беспокойно обернулся - еще с ними увяжется!
Эгрунь стояла невеселая, отяжелевшая, расплывшаяся. Видно, догадалась, чего испугался председатель, залилась тихим смехом, успокоила:
- Не бойтесь. Отпрыгала свое. Тяжелая стала. А то увязалась бы, это уж точно…
Куш-Юр дал Вечке знак рукой, чтоб быстрее отчаливал.
2
Солнце, проглядывая меж гонимых ветром облаков, клонилось к закату. В эту пору вотся-гортцы рассчитывали ночевать в Мужах, в кругу родных и друзей. Но "каменный" ветер вынудил их причалить свой караван к покосу возле заостровной половины Малой Оби. Было обидно - Мужи маячили колокольней но-за островом, рукой подать, а они коротают время у костра да ругают чертову погоду.
- Весь путь проехали хорошо, спокойно, а тут - загвоздка, - вздыхал Гажа-Эль, подкладывая сухие талинки в костер. - Не ветер, а ветрище. Недаром "каменный". Аж огонь чуть не гасит, якуня-макуня.
Гриш помалкивал. Час, когда придется встать лицом к людям и признать свою неудачу, приближался неумолимо. Гриш притих, загрустил… Неожиданная задержка в пути пришлась ему по душе. Не под вечер пристанут, а ночью, если ветер чуть спадет. Все же лучше - меньше глаз.
Гриш сидел у костра, прислушивался к потрескиванию огня и шипению сырых веток, заслонялся от дыма, то и дело менявшего направление вместе с порывами ветра. Гриш тщательно продумывал, взвешивал то, о чем следует сказать односельчанам, о чем лучше умолчать.
Он скажет им: возвращаются не потому, будто парма плоха. Нет. Причина - в них самих. Не парма оказалась негодной, а они не достойны ее. Это вперед всего надо признать, пусть зубы не скалят. Жадность разве от того, что в парму сошлись? От них самих… А что по пьянке в долг залезли? От их же собственной скверноты легкомысленной. А Мишкина да Парасськина гадость? Парма тут ни при чем. Он, Гриш, хоть сейчас на Вотся-Горт караван повернет. Милее жизни пармой, работы коллективом не придумаешь. Подобралась бы ватага подходящая. Теперь-то уж он знает, с какого боку коня запрягать.
Гриш уверял себя, что его объяснения покажутся людям убедительными, но успокоение не приходило, горечь на душе не уменьшалась.
Он изредка посматривал в сторону острова - промеж тальников белел пароход. Слышал, как минуту назад прогрохотала цепь - бросили якорь. Выходит, ветер не скоро стихнет. На палубе горланили пассажиры, вроде бы навеселе.
И вдруг Гришу захотелось опрокинуть стаканчик-другой крепенького. Поди, на пароходе найдется. Без того не плавают…
Намекнул Гажа-Элю. Тот подивился желанию Гриша, а еще больше - своей недогадливости. И Сенька увязался за ними. Отказывать не стали, понимали, тошно ему. Ведь как в селе про рыженят узнают - не будет Сеньке житья, впору хоть беги или в петлю лезь.
Женщины воспротивились намерению мужей. Одурели, что ли! Утонут у самого дома, оставят семьи сиротами…