- Н-да… Мир-лавка, выходит, в аккурат на твой котелок. И новые перемены тебе по душе… - сказал Гриш задумчиво. И тут же спросил со скрытой иронией: - А по дому-хозяйству кто же управляется, ежели ты день-деньской товары продаешь? Кто тебе подсобляет? Пранэ?
Вась не уловил подковырки, ответил со вздохом:
- Сам управляюсь. Трудно, конечно. Вечера и ночи мои. Да воскресные дни. Но скоро Микулка подрастет. Туговат парень на учебу, не быть ему грамотеем. Пусть дома подсобляет…
Гриш с сомнением глядел на брата: вечера да ночи отдавать хозяйству… Много ли нахозяйничаешь?..
- Но ты знаешь, куда мою мысль Куш-Юр однажды увел? - встрепенулся Петул-Вась.
Гриш ревниво навострил уши: Куш-Юр с Петул-Васем беседы ведет? Так вот почему Петул-Вась такой азартный до новых дел. Куш-Юр другом его себе сделал! "Эх, Куш-Юр, Куш-Юр! Эх, Роман Иванович, друг душевный… И тебя как друга потерял я, на остров забравшись", - вздохнул Гриш. Однако интересно ему стало, какие мечты обсуждал Куш-Юр с Васем…
- Если дать в мир-лавку много-много всякого товару, - говорил увлеченно Вась, - дел в хозяйстве убавится. Зачем самому шубу-обувь шить, зачем бабе самой прясть-ткать, если все в мир-лавке будет?.. А?..
Ну, над этим Гриш еще никогда не думал. Чувствуя себя гостем, не стал затевать спора с братом. Да и Петул-Васю было недосуг. Пришло время открывать мир-лавку. Вась собрался и ушел.
- Не ради ли себя Васька меня назад в село приманивает? - усмехнулся Гриш. - Хитроват ведь он у нас. Заставит меня хозяйство его вести… Читальщик.
Но Пранэ не поддержал подозрения Гриша. Ему, Пранэ, нет никакой выгоды, вернется ли брат, а ведь тоже советует: не к чему гнездовать на острове. Троим-четверым не поднять того, что сделают всем селом.
- Ну-ну… И ты о том же… - молвил Гриш. - Поброжу-пошатаюсь по Мужам, сам узнаю, каково тут.
- Отдохни с дороги, потом уж, - посоветовал Пранэ.
2
Гриш лег поспать, а Илька с Феврой и братьями завел игру в соседней комнате. Он ползал по знакомым половицам, непокрашенным, как и прежде, толкая впереди себя игрушечного деревянного коня. Этого коня и деревянную ловушку-черкан Илька привез в подарок Микулу и Петруку. Игрушки смастерил отец. Петруку подарки понравились. А Микулка пренебрежительно отдувал губу. Он заметно подрос и высокомерно относился к забавам младших. К нему пришли друзья-подростки, звали его на улицу. Микулка собрался было, но мать заставила его взять сумку и пойти в школу, а то попадет, мол, от отца.
- Февре можно не учиться, а меня гонят, - ворчал Микулка, недовольно размахивая холщовой сумкой. Верно служила ему сумка в драках. Была она вся обтрепанная и в чернилах.
Но мать вытолкнула Микула за дверь вместе с дружками.
- Микулка - лодырь, а я буду хорошо учиться, - хвастливо заявил Петрук. - Год пройдет, и я ученик-мученик!
Петрук был резвый, веселый, озорной и большой выдумщик. Всю печь разрисовал разноцветными карандашами. Всякими птицами, зверями, цветочками. Румяный, большеглазый, темнобровый: говорили, он весь в дедушку по матери.
- Илька, хочешь рисовать? Я научу, - бойко предложил Петрук и опустился возле Ильки на пол с листочками бумаги и огрызками карандаша.
У Ильки загорелись глаза: как занятно!
Улеглись на животы. Послюнявив карандаш, Петрук нарисовал голову лошади с выгнутой шеей.
- Во! Видал? - вскинул Петрук длинные ресницы.
- Здорово как! - удивился Илька. - Кто тебя научил?
- Сам! А ну, малюй, ты!..
Илька пододвинул бумажку себе под нос. Однако сколько ни старался, никак не мог удержать огрызок карандаша в кривых пальцах. Был бы карандаш подлиннее, как ложка, держал бы всей пятерней…
- Эх ты, Илька! Как же ты будешь учиться-то с такими руками? - с детской бессердечной прямотой спросил Петрук и покачал головой. - Пропало твое дело. Останешься навеки неучем.
Илька готов был разрыдаться: новое наказание!
- Не-ет! - с отчаянием крикнул он. Волнуясь, мальчик силился сесть и не мог.
Подбежала бабушка Анн.
- Ох-хо! Что же это вы, детки, обижаете гостя нашего? Ну-ка, возьму его да поношу по избе, как бывало. - И, поднимая Ильку, добавила: - А ты тяжеленький стал.
Она любила нянчиться с внучатами и всячески забавляла их, пела им песни, которые придумывала, должно быть, сама, на ходу - про все, что видела вокруг. Песни ее всегда были разные, редко повторялись. И сейчас, усевшись перед топившейся печкой, она запела:
Топись, топись, печка,
Дым вали колечком
Над избой Акима,
Над амбаром Клима,
Под клюкою бабушки,
Под ухватом матушки…
Дети обступили бабушку Анн. Бабушка в такт песне покачивала Ильку на коленях, а сама не сводила глаз с веселого жаркого огня.
Илька не забыл: Аким и Клим были соседями дядюшек. Аким жил ближе к Оби, а Клим - к Югану. Мальчик представил себе, как дым, вывалившись колечком из трубы дядиной избы, поплывет сперва к дому Акима, затем повернет обратно, наискосок, к амбару Клима и наконец возвратится сюда, в кухню дядюшек, под клюку и ухват. Забавно!
- Бабуся, откуль у тебя такие песни? - спросил он.
- Плохая, что ль? Иль пондравилась? - улыбнулась бабушка.
- Хорошая. Даже смешная, - заулыбался Илька. - А я песен не умею придумывать.
Бабушка погладила его.
- Не горюй, детка. В твоем роду по бабушке-дедушке и певуны и плясуны бывали. Даже иконы малевал один. Тоже был калека. Аристархом звали. Авось бог пожалеет и тебя, коньэра, одарит умением к чему-нибудь.
Ильке не понравилось, что бабушка без конца повторяет "калека", "коньэр", и, чтобы отвлечь ее, попросил спеть другую песню.
- Про Боба хотите послушать? - живо откликнулась бабушка.
- Хоти-им! - в один голос согласились внучата и прижались к ней плотнее.
Бабушка почмокала губами и весело запела:
Боба, Боба, бороду
Отрастил ты смолоду!
Поменяй-ка на косу,
Я те травки накошу.
Зелень-травки накошу,
Коровенку накормлю.
Коровенку накормлю,
Молочка я надою.
Молочка-то надою,
Ребятишек напою.
Ребятишек напою,
Щепок с ними соберу.
Щепок с ними соберу,
Жарко печку натоплю.
Жарко печку натоплю,
Мягких шанег напеку.
Мягких шанег напеку,
Да в чулан я положу.
Я в чулан-то положу,
Понакрою-позапру.
Понакрою-позапру,
Ступкой крепко сколочу.
Белый пес не отопрет,
Черный пес не отберет.
Детишки эту песню слыхали много раз и знали хорошо, но бабушка пела так весело и задушевно, что им хотелось слушать и повторять за ней песню еще и еще.
Бабушка Анн была очень любопытной. Без очков она видела плохо и, заметив кого-нибудь за окном, торопливо окликала внучат:
- Февра, Марэ, гляньте, кто это там идет? - Узнав кто, принималась судить и рядить, куда и зачем человек идет.
А то внучата сами часто окликали ее. Вот и сейчас, увидев в окно необычную для зимы картину, они закричали:
- Бабушка, бабушка, скорей! Корова чья-то бредет по улице!
Бабушка, смешно переваливаясь с боку на бок, подошла к заиндевелому окну.
- Какая она, корова-то? Черная аль красная? Я что-то не пойму…
- Пестрая и с рогами. Худющая!
- Ну-у, дак эт-та Клима скотина. Чья ж боле, - вмиг заключила она. - Кто же праведный в этакую стужу скотину-то выпустит? Сена ему своего жаль тратить, вот и выгоняет корову с ползимы на снежную поскотину. А может, скотина-то, бедная, сама с голоду из стойла убежала. Ей, поди, на чужих навозных кучах сладостней, чем у скаредного хозяина…
Петрук бесцеремонно заметил, как взрослый:
- И все-то наша баба Анн знает! И до всего-то ей дело. Ужас любопытная!
Бабушка не обиделась.
- Только и полюбопытствовать да побегать, пока жива, - миролюбиво отозвалась она. - Молодость прошла - не попрощалась, старость пришла - не поздоровалась. А я еще и поплясать не прочь. Только времечко-то ноне невеселое. И корова Климова бродит не с радости… Охо-хо! - Однако тут же бабушка Анн пустилась в пляс под негромкий свой напев:
Эх вы, ножки-ноженьки!
Были вы хорошеньки!
На вечерках я всегда
Танцевала, молода…
Она притопывала мягкими меховыми туфлями, и рыхлое тело ее колыхалось в такт.
Ребята каждый день видели бабушку веселой, приплясывающей и не так восторгались, как Илька. Он обхватил ее за колени, прижался к ней. Ну что за чудо, бабушка! Говорили, будто Илька очень похож на отца, а еще больше - на бабушку. Ему это нравилось. Одно не мог Илька понять, как он, мальчик, может походить на старуху.
Когда они жили в Мужах, в комнате висело большое зеркало с рыжими, словно заплаты, пятнами, веснушчатое от мушиных и тараканьих следов. Перед зеркалом наряжались все женщины, собираясь в церковь.
Однажды, играя на полу, Илька увидел в зеркале мальчугана. Он также сидел на оленьей шкуре, и у него была такая же искалеченная рука. Он смотрел строго и с любопытством. Илька догадался, что это его отражение. Внимательно вглядевшись в свое лицо, мальчик перевел взгляд на бабушку. Та взяла чулок, качая ногой зыбку, подвешенную на конце толстой гибкой палки.
- Бабушка, почему говорят, будто мы с тобой похожи? - спросил он тогда. - Я в зеркале вон какой, а у тебя лицо, как старая шаньга.
У бабушки в глазах заиграли смешинки, а на щеках появились ямочки.
- Погоди, мил дружок. Состаришься - и у тебя тоже лицо-то будет вроде старой шаньги.
- Ну да!
- А то как же? Вечно, что ль, молодым-то хочешь быть?