"Какие худющие и грязные! И кашляют! Больные, наверно", - с жалостью подумал Илька.
- Атым, атым. Нянь антом, - жалуясь, сказал Киркур.
"Наверное, - подумал Илька, - у них, как и у нас, мало хлеба". Его догадка подтвердилась. Взрослые отломили от своих ломтиков по кусочку и протянули детям.
Ложек детям не хватило. Гриш перестал есть и отдал им свою. Да, видно, не очень-то понравилась ему похлебка из рыбы и ягод. Зато сами хозяева и ребятишки с аппетитом доедали варево.
Илька потянулся к своей кружке.
- Сейчас, сынок, нальем тебе чаю, и попьешь, согреешься, - успокоил его отец.
Чашек на всех не было. Илька с отцом поочередно прихлебывали мутную, заваренную пакулой-чагой жидкость, попахивавшую дымком, и закусывали рыбьими лепешками, которые напекла в дорогу Елення.
Лепешек скоро не стало - хозяева подобрали все до крошки. Тогда Наталь достала из мешка немного шомоха - сушеной рыбы.
Шомох Илька любил, шепотом попросил отца дать и ему кусок.
Тут ребятишки разглядели его искалеченные руки и стали перешептываться. Ильке сделалось неловко. Он побыстрее закончил еду и сказал отцу, что теперь согрелся.
"Хорошо, что не знают о моей ноге, вовсе бы просмеяли меня", - печально вздохнул Илька. Он терпеливо ждал, когда отец кончит беседовать со взрослыми хантами.
Но беседе, казалось, не будет конца. Насколько мог понять мальчик, она велась уже о новой власти: то и дело и отец и хозяева повторяли знакомые слова: "мир-лавка", "новая власть", "красный русский"… Все качали головами и вздыхали, точь-в-точь как женщины в Вотся-Горте.
Ильку от горячего чая потянуло ко сну. Боясь задремать у хантов, он теребил отца: пора дальше ехать, хватит, согрелись…
- Сейчас, сейчас, - успокоил Гриш.
Еще немного поговорили. Потом Гриш старательно укутал сына и, распрощавшись с хозяевами, вынес его из юрты.
С упоением, полной грудью Илька вдохнул свежего морозного воздуха. Чуть-чуть закружилась голова.
Темнота, казалось, сгустилась. Ни зги не видать. Лишь слышалось урчание собак, выбежавших из юрты следом за людьми, да поскрипывание снега под отцовыми пимами. Отец взнуздал коня, поправил поклажу на розвальнях, и тронулись в путь. Собаки залились дружным лаем.
Конь бежал резво. Сбоку темнел низенький лес. Илька задремал было, но вдруг вспомнил про беду, случившуюся с Ермилкой и Ма-Муувемом, и спросил о ней у отца.
- У Ермилки? - переспросил Гриш и заворочался на сене. - Несчастье приключилось. Дочерей до смерти застудил. Из-за Ма-Муувема, черт бы его побрал! Ну, ты еще мал, не поймешь.
- Пойму! Расскажи! - потребовал мальчик.
И Гриш, как бы говоря сам с собой, рассказал сыну грустную историю…
Окрестив у попа маленького Егорку, Ермилка надумал свозить в Мужи и повторно окрестить двух дочерей - Марпу и Татью. Решил и на них получить по рубашке.
Возвращался довольный и радостный. Но, на беду, в пути догнал пьяного Ма-Муувема. Старшина уснул, полусидя на нарте. И его упряжка, даром что из четырех оленей, плелась кое-как. Обогнать в дороге старшину для хантов - большой грех. Нельзя и просить его ехать быстрее. Ермилка с дочерьми на своей проворной собачьей упряжке тянулся за оленями чуть не полдня. А мороз стоял трескучий. Девочки, плохо одетые, простыли. Несколько дней провалялись они в бреду и умерли.
- Обе?! - вздрогнул Илька.
- Обе…
- Их похоронили?!
- Известно… Однако не в могилу - земля стылая да и снег глубок. Где-нибудь на ветках деревьев высоко лежат. Так водится у хантов. Весной уж захоронят, получше, если зверье да птица, не растащат, не расклюют…
- Ой, что ты, папка! Они ведь были хорошие. Особенно Татья. Ой, жалко! - У Ильки навернулись слезы. Он вспомнил, как играл с девочками в Вотся-Горте…
Ехали молча.
- Плохо, не знаю по-ихнему… О чем вы говорили в юрте, так и не разобрал, - снова заговорил Илька.
- Научишься… А про что калякали - тебе это ни к чему.
- Как ни к чему? Сам же говорил - привыкай любопытствовать, мотай на ус, - серьезно сказал мальчик.
Гриш засмеялся. И доверительно, как взрослому, сообщил:
- Звал их в парму! Бедствуют из-за Ма-Муувема. Мы-то перебиваемся, а они хуже нашего живут. Сам видел. Сообща-то и нам бы и им с нами бы лучше. Больше рук - разворотливей работа. Они от труда не бегут. Исполнительные… Но в парму не идут… Как и Ермилка… Не хотят разобщаться… А по-моему, просто трусят, старшины боятся… Не одни девочки помрут… Все сдохнут, если не убрать Ма-Муувема с пути-дороги…
Гриш говорил и говорил, словно спешил выговориться. Но вдруг осекся, спохватился:
- Ну, маловат твой ус! Чтоб этакое-то наматывать… Спи-ка лучше, ездок-путешественник. Горло простудим, разговаривая.
Илька понял одно: отцу грустно. Он повздыхал, не зная, чем помочь, и заснул.
Пробудился он, когда светало. Они въезжали в Мужи.
Глава девятнадцатая
Недолгое гостевание
1
Еще и года не прошло, как Илька уехал из Мужей. Что могло измениться за это время? Наверное, почти ничего. Но Ильке казалось, что перемен много: и бабушка-то вроде сильно поседела, и дядюшки и тетушки посолиднели, и Микул с Петруком и сестрами стали больше. Подросли, что ли? Даже Февра, которая совсем недавно уехала из дому, выглядела по-другому. Аккуратной стала Февра, чистюлей, как Окуль, ее подружка. Окуль забежала за Феврой по пути в школу.
- А я сегодня не пойду учиться. Вишь, кто приехал? - сияя, заявила Февра и указала подруге на отца и братишку. - Они и тебе гостинцев привезли! Чуть не целый мешок.
Окуль улыбнулась, но в ее карих глазах мелькнула грусть, видно, оттого, что ее папка не приехал…
- Приедет. Может, и с Энькой, - успокоил девочку Варов-Гриш и стал расспрашивать, хорошо ли учатся они с Феврой.
- Мы уже читаем и пишем. Только плохо понимаем по-русски, - призналась Окуль и вдруг решительно заявила, что и она не пойдет в школу, раз Февра не идет.
Гриш не стал возражать. Передал Окули гостинцы, велел отнести их квартирохозяйке, пусть та кормит девочку экономно…
- Я и сам зайду попозже, посмотрю на твое житье. Узнаю получше про твои ученья-мученья, - пообещал Гриш Окули.
- Охо-хо, - вздохнула при этом мать Гриша, старая Анн. - К чему только это мученье-то девочкам! Вот кому ученье-то пригодится. - Она погладила Ильку по голове. - Внуку моему, коньэру. Жить-то ему надобно будет как-то. Ешь, милый, ешь, коли к бабушке приехал. Соскучилась я, старая, по тебе, - она в который раз гладила Ильку ласковыми руками, угощая его, чем только могла.
Илька тоже был счастлив, что снова у бабушки, слышит ее знакомые вздохи, негромкий голос, видит милое морщинистое лицо, широкое и приветливое, ощущает ласковость и нежность родных рук. Он много поведал ей уже про Вотся-Горт и еще много хотел рассказать. Бабушка охотно слушала, ей все было интересно: и про то, как напугал их медведь, и как Илька славил в Рождество, и про несчастье, которое стряслось у ханты Ермилки из-за Ма-Муувема… Хотелось Ильке рассказать, как купали его в росе, как искал он в лесу встань-траву, излечившую Илью Муромца. Но он воздержался, ничего же из этого не получилось. Бог не помог ему. Илька все еще нисколечко не ходит, а лишь ползает…
Не было конца и разговорам взрослых. Они завтракали в комнате дяди Пранэ и тети Малань и делились новостями.
Гришу не хотелось выкладывать про разлад в парме. Но даже незначительных обмолвок было достаточно, чтоб Петул-Вась понял многое.
- М-да-а, - протянул он. И это прозвучало как: "Я же предвидел, предсказывал…"
- Вот одичаете пуще и вовсе рассоритесь. Надоедите один другому. Вертайся-ка в свой дом. В Мужах людней, веселей. Житуха налаживается. С голоду не помирают… И Ильке скоро в школу. Без матери ему одному тут нельзя. И лечить его тоже надобно…
Пранэ легонько потрепал Илькины волосы и поддакнул старшему брату:
- Правильно, крестник мой во уже какой шляпчик-мальчик. Вырастет карапуз и будет козырный туз. Станет учиться - куплю ему что-нибудь для писулек. Вертайтесь в Мужи - и баста!
Старуха и снохи в один голос затвердили то же самое. Без поездок в Мужи все равно не обойтись - грехов-то сколько незамоленных. Худо ведь, что в церкви подолгу не бывают. В мир-лавке товары завелись, стали продавать кой-чего. Было б на что купить! Гриш работящий, не останется без нажитка.
Братья поддерживали женщин. Петул-Вась нахваливал новую власть. Гриш только диву давался: что за чудо произошло? Прежде Петул-Вась не стеснялся поругивать нововведения…
- Теперь не то, что год назад. Теперь брюхо у каждого глаже стало, - рассуждал Петул-Вась. - С нас власть налогов никаких не берет… Ходит слух, будто Госрыба какая-то объявилась. С весны снарядит она рыбацкие артели. Не такие, как ваша самодельная парма с гнилыми сетями. Большущие. Рыбакам дадут снасти новые, лодки крепкие! Промысел пойдет на самых рыбистых угодьях, аж у самой Обской губы, в царстве рыбы! И туда не придется переселяться насовсем с бабьем и детворой. Пароходы завезут рыбаков на путину, назад увезут…
Гриш ловил каждое слово брата, теребя кончики усов. Да, значительные дела затеваются в Мужах…
- Ну, а с уловом как? - спросил он брата.
- Улов рыбаки сдадут - полный расчет получат. Можно и в долг брать, на еду, одежду - под улов… А уловы, если башковито все наладить, хорошие будут. Много рыбы можно засолить, насушить… От маленькой пармы такой пользы не получить. Госрыба - сильная штука…
- Инте-ересно, - растерянно протянул Гриш.
- Очень интересно, - согласился Петул-Вась. - Хотелось мне в эту Госрыбу, да Куш-Юр не пускает. Говорит, заместо Биасин-Гала я хорошо управляюсь. Вот. Учусь торговать…