Весь остаток вечера они судили-рядили про припасы для охоты. Зима недавно началась. Промышлять да промышлять. Ма-Муувем угадал, белки много. И другая пушнина водится - горностаи, лисицы. На них, верно, заряды можно и не тратить, они капканами ловятся. Но и капканов совсем мало. Черканы у одного Гриша. Лишь он умеет их мастерить. Эль тоже малость смыслит в этом, да не по душе ему такое занятие. А вот Сеньке, пожалуй, подошла бы охота черканами. Авось поудачливее будет. И Гриш вызвался обучить его. Сенька загорелся. Но все одно дроби и пороху надо доставать.
И решили еще раз наведаться в Мужи. Под пушнину мир-лавка, чай, наскребет чего. Может, по первопутку ей закинули нового припаса. Издаля не видно. Свой глаз - алмаз. На лошади в оба конца живо обернешься.
Но кому ехать? Гришу не дело, белкует славно, лучше всех. Да и черканы надо мастерить. Сеньке - тоже нельзя, раз вызвался помогать Гришу, у него учиться. Ну и самое главное, чего, правда, никто не высказал вслух, - невезуч Сенька. Поди, ни с чем вернется.
- Съездил бы я, у лекаря унял бы хоть хворь свою. Так ведь ежели подвернется что, загуляю, пропью пушнину-то, якуня-макуня, - честно отказался Гажа-Эль.
Мишку и не вспомнили, ровно его и не было в Вотся-Горте. Зато в один голос назвали Сандру. Она Мужи не навещала, ее черед и ехать. Молода, провориста, старательная.
При этом разговоре Мишки не было. Прежде чем с Сандрой говорить, его согласия решили испросить. Еще заупрямится. Он и заупрямился. Даже не дослушал Гриша до конца.
- Нет - и точка!
Чего вздумали! Чтоб с Куш-Юром стакалась! До чего ж заботливы о председателе. А может, они столковались с председателем, может, наказ дал Роман? Недавно ведь ездили в село… То-то Сандра царевной-недотрогой прикинулась…
В тот день Мишка без пользы прошатался по тайге, намеренно не подстрелив ни одного зверька. Хотел Сандру позлить. Небось радуется, что в Мужи ей ехать… Но Сандра по-прежнему была тиха и угрюма. "Наверно, притворяется", - решил Мишка.
- В Мужи тебя снаряжают, - известил он.
Она удивилась, видать, не знала. Но равнодушно промолчала.
- Что ж не радуешься?
Хотелось ей сказать: "Если б насовсем от тебя - сто молебнов отслужила б". Но давно решила она не разговаривать с мужем и сейчас не отступила, хотя и ой как поманилась ей поездка в Мужи.
"А вдруг съездит в село и отойдет, помягчеет?" - подумал Мишка. И еще прикинул: его согласие обрадует мужиков, подобреют к нему…
Через несколько дней, выбрав ясную погоду, Сандра отправилась в Мужи. В розвальни, полные душистого сена, запрягли покладистого Карька - коня Гриша. Дали по счету связки беличьих и горностаевых шкурок, перечислили, что просить в мир-лавке кроме охотничьих припасов. Их же велели брать сколько дадут.
Провожать Сандру вышли все. Мужики по этому случаю не ушли спозаранку в тайгу. Напутствий-то сколько было, добрых пожеланий. А поручений! Отвезти девчонкам гостинцы, посылки, узнать, как учатся. Родным и знакомым поклоны передать, про житье-бытье расспросить. Не возвращаться с пустыми руками…
Сандра ожила. Давно глаза ее так не блестели. И не ожидала она такого доверия, уважения, такой любви. Что взрослые, что дети - одинаково в ней ласковы. Даже Гаддя-Парасся приветлива, тоже поручение дала. А Сандра не злилась на нее.
Последний наказ получила Сандра от Мишки. Проверяя, хорошо ли запряжен Карько, он наставлял:
- Отсуль прямо переезжай Большую Обь. Там по берегу протоки езжай до самых юрт хантыйских. Ну, а там, поди, проложили они дорогу в Мужи… Только вертайся побыстрее. Сделай дело, и шабаш.
Впервые за много дней она улыбнулась Мишке.
- Ага, беспокоишься? А вот возьму и не вернусь. Я теперь богатая пушниной. Поеду в Обдорск на ярмарку - только меня и видели.
- Ну-ну, не болтай! - одернул Мишка и передал ей вожжи: - Трогай!
Она стеганула Карька вожжой.
Когда Сандра скрылась за пушистыми от густого куржака тальниками, Гриш вдруг спохватился:
- Черт возьми! Забыли упредить, чтоб к Ма-Муувему не заезжала. Еще отберет у нее пушнину за долги.
Но было поздно…
Карько резво, во весь дух мчал розвальни, весело пофыркивал и оглашал белое безмолвие заливистым ржанием. Конь словно делился с Сандрой своей радостью, что наконец-то вырвался из сарайчика и может размяться. И Сандра понимала коня. Ей и самой было легко, хорошо. Казалось, гнетущая тяжесть свалилась с нее и теперь она несется навстречу чему-то доброму, радостному. Сандра жмурилась от удовольствия, не думая, что может повстречаться с бедой.
2
В тот же день от Мужей, по свежепроложенной дороге, легко, без скрипа, катились длинные сани, очень похожие на невысокие нарты. В них, на ворохе сена, полулежал Куш-Юр. Одетый в оленьи меха, он издали походил на белого медведя. В руках Куш-Юр держал вожжи. Но ему почти не приходилось править. Крупный, статный вороной конь без того шел рысью, весело помахивая подстриженным хвостом.
"Ай да Воронко - бежит, словно не в упряжи! - любовался конем председатель и подымливал самокруткой. - Красавец! Из кавалерийской породы, сказал Петул-Вась. В прошлом году купили в Обдорске у какого-то демобилизованного. Бывал, наверное, в боях-походах, знает небось, как пуля поет. А теперь вот сено да дровишки подвозит. Ну, ничего, к лучшему это… Молодец, новый кооператор, удружил: с таким конем живо всю тайгу объедем…"
Первым же санным путем в Мужи из Обдорска прибыла комиссия. Проводили чистку партии. Комиссия не согласилась с решением сельских коммунистов, которые вынесли Биасин-Галу строгий выговор с предупреждением и оставили в мир-лавке до подбора подходящей замены. Комиссия исключила Биасин-Гала из партии и предложила немедленно отстранить его от работы. Гал протестовал, требовал учесть его заслуги в разоблачении заговора сельских богатеев.
- Если б не было этой твоей заслуги, - сказал председатель комиссии, - тебя давно судили бы за женоубийство. Но ты к тому же пьянствуешь, тайно варишь брагу… Таким не место в партии большевиков.
Гал не согласился с решением комиссии, поехал в Обдорск добиваться послабления. Председателем кооператива общим собранием выбрали Петул-Вася - мужика трезвого, грамотея, хозяйственного, да к тому же почти что фельдшера.
"Жаль, конечно, Гала. Ну, и партию марать нельзя. Переломит себя, переборет - обратно примем. Двери не на запоре", - раздумывал Куш-Юр, посасывая самокрутку. Он вспомнил, как сам немало поволновался, пока шла чистка. Биасин-Гал пытался "пришить" ему связь с чужачкой. Может, и досталось бы ему, комиссия подгадала строгая, спасло то, что на сходке открыто перед людьми развенчал ложную молву…
И Эгрунь вскоре после этого собрания вышла замуж за Яшку. Свадьбу сыграли всем на зависть. Звенели бубенцы удалых троек. Пировали не один день. И не брагой гостей угощали - вином. Где только добыли! Наверное, не из последнего тайника?.. Село долго помнило эту свадьбу. Долго бабы тешились пересудами: Эгрунь - одна из первых красавиц села, а вышла замуж за Яшку, самого невзрачного из парней, безродного батрака. Яшка - потомок ненцев-кочевников, к тому же некрещеный. Но поп Лаврентий почему-то венчал молодых в церкви. Наверняка батюшку подкупил хитрюга Озыр-Митька, дал немалую мзду. Очень уж он ретиво все обкрутил после сходки, видно, встревожился за сестру…
Болтали в селе и про то, будто Эгрунь в первую ночь изменила Яшке. Доходили эти сплетни и до ушей Куш-Юра. Как придет он домой, Абезиха сразу выкладывает, словно поддразнивает его, мол, упустил, председатель… И Писарь-Филь по-прежнему каждое утро приносил вороха сплетен. Зная цену сельской молве, Куш-Юр не верил. Но, коротая дорожную скуку, он невольно подумывал:
"От Эгруни можно всего ожидать. По правде, не пара они. Эгрунь вроде змеи подколодной, а Яшка как наивный ребенок, помучается с ней…"
На днях остановила Эгрунь его, когда проходил из ворот, заулыбалась:
- Здравствуй, Роман Иванович! Поздравь хоть меня по старой дружбе. Я же теперь с баба-юром. Не слыхал, что ль?
- Как не слыхал. Про твою свадьбу только и разговоров на селе. По-здрав-ляю!
- Спасибонько! - и, понизив голос, проговорила: - Может, теперь не побрезгуешь мной?
- Да ты в уме?
- А что! Сейчас новые порядочки… Да Яшке и объедки от меня - за глаза. Не хочу узкоглазого ребенка. Баба - как мешок: что положат, то и несет. Вот и хочу я мужика покрасивее. Вроде тебя…
- Тьфу! Змея ты бессовестная!..
И он зашагал прочь от нее.
"Распутница!" - подумал он, помахивая вожжами. И тут же упрекнул себя за грязное словцо. Не имел ведь доказательств. Мало ли что болтают. Язык у нее распущен, верно. Но это еще ничего не значит. Не совсем ведь стыд потеряла.
"А что, если и в самом деле меня любит? А худым словом лишь досаду свою выражает?.. Ведь без охоты шла за Яшку. Митька заставил. Это уж факт. Э-э, да ну ее…"
Но просто так отмахнуться от Эгруни Куш-Юр никогда не мог. И сейчас продолжал о ней думать. В который раз спрашивал себя, верно ли поступал. Она тянулась не только к нему - к новым порядкам. А он берегся, боялся - опутает… "Что ж, и про это не след забывать, - оправдывал он себя. - Неизвестно еще, что бы из нее вышло. Черного кобеля не отмоешь добела!" Куш-Юр стегнул вожжой коня, хотя Воронко и так бежал рысью.
Дорога пошла по заснеженному берегу протоки. Куш-Юр залюбовался тальниковыми зарослями, искрившимися в желтых лучах низкого декабрьского солнца. То и дело из зарослей выпархивали куропатки. На свежей снежной целине, сбоку от дороги, вились петельки следов мышей и горностаев. Попались отпечатки лап зайца и лисы.