- Не забуду. Ладно. - Он поднялся. - Передавать что Татьяне от тебя или не надо?
- Пожалуйста, - сказал я. - Пусть она сама приезжает за своими вещами. Вам я никаких ее вещей не дам. И посредников больше принимать не буду.
- Так, так. Очень любезно.
Я видел, как нахмурилось его лицо, как обиженно поджал он маленькие твердые губы, и я подумал, что мне теперь будет, наверно, еще труднее помириться с тобой. Но иначе я не мог.
Я встал и пошел за ним в переднюю, включил свет, потом вернулся на кухню. Я слышал, как он, шумно сопя, надевал свое тяжелое, с серым каракулевым воротником пальто, шапку, как, твердо ступая толстыми подошвами белых, подвернутых ниже колен бурок, подошел к двери, постоял немного, затем аккуратно открыл и так же аккуратно, без стука, затворил за собой дверь.
Я не мог иначе. Мне казалось, что я делаю очередную глупость, но продолжать подобный разговор с твоим отцом было выше моих сил. Я не сдержался, и я раскаивался потом, что не сдержался, потом, когда посреди ночи напала на меня тоска… Я готов был идти пешком к вам на Смоленскую и просить прощения у тебя и твоего отца. Тяжелое предчувствие сдавило мне сердце. То мне казалось, что кто-то из вас опасно заболел, ты или Маша, то чудилось, что ты уже ушла к другому. Я встал, оделся и сварил кофе. Помню, было ровно три часа, когда закипел кофе. Я включил во всей квартире свет, выпил чашку кофе, выкурил подряд две сигареты и только тогда ощутил, что смогу уснуть. Как это ни странно - после чашки крепкого кофе и двух сигарет посреди ночи. И я уснул. И потом - утром и в течение всего дня чувствовал себя удовлетворительно. Днем у меня не было никаких дурных предчувствий. Я по-прежнему верил, что ты не могла уйти насовсем…
Ты пришла вскоре после моего возвращения с работы. Ты с порога объявила, что приехала забрать свои вещи. Как будто ты не могла взять их днем без меня!
- Как Маша? - довольно сухо спросил я.
Ты сказала с вымученной усмешкой:
- Тебя это интересует?
- Да, интересует, - сказал я.
- У нее насморк… Там же холодина в квартире… - У тебя был уже другой тон, не вызывающий и не агрессивный.
Я тогда не знал, что, вернувшись домой, отец выругал тебя за то, что ты посылала его ко мне, назвал меня "порядочным человеком, хотя и дураком", и заключил, что мы с тобой бесимся с жиру, что мы идиоты, которым вместе тесно, а врозь скучно.
- Черт те что, - продолжала ты, перекладывая с места на место теплые Машины вещи: шерстяные кофточки, рейтузы, носки, - живут как будто в центре, а никакого порядка. Третий день батареи холодные, лопнули там какие-то трубы. Я просто боюсь за Машеньку…
И тут я чуть было опять все не испортил.
- Незачем было возить ее к родителям, - сказал я и сам почувствовал неуверенность в своем голосе.
И тотчас, как тончайший приемник, ты отметила это. Брови твои приподнялись, ты метнула в мою сторону недоуменный, измученный взгляд.
- Не слишком ли торопишься с выводами? - сказала ты.
- Хватит, Таня, - сказал я. - Давай прекратим.
- Ты считаешь, что я могу так просто забыть твою подлость? Ошибаешься.
- Это ты ошибаешься. Я больше не намерен выслушивать твои вздорные обвинения. Довольно с меня. Или ты прекратишь, или…
- Что или?..
- Да что или. Возвращайся к родителям, - сказал я.
- А я, между прочим, и не собиралась оставаться здесь. Ты очень ошибаешься. Я тебе никогда не прощу, ни-ког-да! И я тебе тоже сделаю, будь уверен…
- Что ты сделаешь? Чего болтаешь?
- То, что мне надо, то и сделаю. Понятно? Я не позволю издеваться! Не позволю топтать свое человеческое достоинство!
Ты была права. Ах, как ты была права! Я подумал: может, попросить у тебя прощения?
- Татьяна, - сказал я, - давай я поклянусь памятью матери…
- О чем?
- Поклянусь, что люблю только тебя.
- Клянись, что у тебя ничего не было с той шлюхой.
- Так ведь она не шлюха, ты ошибаешься.
- Для меня она шлюха. Шлюха! Шлюха! Написать женатому человеку такие слова, вешаться ему на шею… Шлюха!
- Нет, Таня, так я не могу.
- Я тебя за язык не тянула.
- Значит, не хочешь, чтобы я поклялся?
- Хочу. - Ты смотрела на меня уже с надеждой и интересом. Враждебность исчезла, колючесть исчезла. Конечно, тебе очень хотелось, чтобы то все было неправдой, недоразумением, некрасивым, дурным сном. Поклясться памятью матери - такой клятве нельзя было не верить.
Взгляд твой добрел, ты все зорче всматривалась в меня, а я думал: пусть я буду великим грешником, но я верну ее с Машенькой, и она не сделает того, чем она мне угрожала. Главное, чтобы она не сделала этого.
- Клянусь памятью мамы, - сказал я, - что я тебе не изменял и никогда не изменю, что я любил, люблю и буду любить тебя одну, только тебя…
- Хватит, - сказала ты. - Иди в "Гастроном" за голубцами. - И ты засмеялась, отвернулась и засунула обратно в шкаф теплые Машины вещи.
Я тебя обнял. Потом ты меня обняла. Потом я думал: как заблуждаются те, кто в поисках остроты чувства вступает в связь с разными женщинами. Мужчине нужна только одна женщина. Ему нужна любимая женщина. Ему нужно, чтобы эта любимая женщина его любила. Мне нужно было, чтобы ты любила меня, а тебе - я это отлично чувствовал! - чтобы я любил тебя…
Мы вместе вышли из дому, ты поехала за Машей, а я отправился в "Гастроном" за голубцами. Ты попросила еще захватить по пути пачку масла и молока две бутылки. И десяток яичек, если будут. И в булочной - два батона по тринадцать и половинку обдирного. И сахарного песку полкило… Ах, как это все было славно!
Следующий день была суббота. Дома пахло хорошим обедом, уютом, чистотой. Едва я переоделся после работы, как ты оставила нас с Машей вдвоем, а сама пошла во двор в овощную палатку за какой-то мелочью. Я посадил Машу на колени, и мы стали играть в игру, которая называется "Тпру, лошадка!".
- Папа, ты знаешь что? - в разгар игры, вдруг остановившись, сказала Маша. - Знаешь что?
- Нет, не знаю… Ты забыла сказать "тпру".
- Тпру. Знаешь?
- Нет. - Я пожал плечами. - Чего не знаю…
- Папа! - перебила она меня; ее личико было серьезно, а в голубых, таких всегда ясных моих глазах стоял вопрос, который требовал немедленного, безотлагательного решения. - Папа, а можно у меня будут два папы?
- Зачем тебе так много? - сказал я и насторожился. - А кто еще?
- Дядя Витя. Знаешь? Я буду ходить с ним в кино, а жить буду с тобой дома. Хорошо? Можно, папа?
- Это Виктор Аверьянович, приятель дедушки? - спросил я и почувствовал уже знакомый холодок под сердцем. - Он ходил с мамой в кино?
- Я не знаю. - Личико Маши не меняло своего выражения; что-то ей надо было понять. - Я спала. А потом дедушка приехал и разбудил меня. А потом пришла мама, а дедушка ее ругал. Давай играть.
- Подожди, Машенька. Скажи, этот дядя Витя был у вас, то есть у дедушки, позавчера? Что он говорил тебе?
- Ничего не говорил. Я забыла. Он сказал маме: "Ты хочешь в кино?" А мама так головой сделала: "Нет". Он мне шоколадку дал, а потом я скоро пошла спать. Давай лучше играть в "Тпру, лошадка!".
- А бабушка была в это время дома?
- Папа, я не хочу больше разговаривать.
- Дома или нет бабушка была?
- У бабушки спинка болит. Она не ходит гулять. Понимаешь? Давай играть.
- Поиграй пока одна, а я пойду покурю.
Я ушел в ванную. Воображение услужливо нарисовало крупную, гладкую физиономию Виктора Аверьяновича, его мясистые горячие руки, его ищущие глаза, его доверительный шепот: "Ты счастлива? Хочешь в кино?"
Ты была уже на кухне, когда, докурив сигарету, я вышел из ванной. Ты взглянула на меня, и твое лицо, порозовевшее от мороза, сразу, как-то неправдоподобно быстро потускнело.
- Ты ходила с этим типом, с этим вашим Виктором Аверьяновичем, в кино? - спросил я.
В глазах твоих промелькнула досада и что-то еще, похожее на усталость.
- Ну и что? - ответила ты.
Холодок под сердцем моим задрожал, запульсировал.
- Какую вы смотрели картину? Быстро говори!
- Да что ты бросаешься, как бешеный?
- Я тебе покажу бешеного! Где ты была с ним? Вы были не в кино!
- Как ты смеешь?! - Ты отпрянула, вскинув руки к груди.
И вдруг взгляд твой испуганно скользнул мимо меня вниз и остановился, точно завороженный.
Я резко обернулся. В двери стояла Маша, оцепеневшая, дрожащая, с огромными, налитыми ужасом глазами. Я тихонько отодвинул Машу в сторону и, не одеваясь, на цыпочках вышел вон.
5
"Разводиться? Стреляться? Убить ее? Его убить? - Вопросы, один другого отчаяннее, прыгали в моем разгоряченном мозгу… - А откуда я, собственно, взял, что у нее с ним что-то было? Ну если она даже сходила с ним в кино? Неужели для нее это так просто: пренебречь супружеским долгом, рисковать благополучием семьи, дочери? Ах, ах, ах! В конце концов я могу точно узнать, были ли они в кино и когда она вернулась домой. Это все можно установить абсолютно точно. Каким образом? Самым элементарным. Спросить ее, потом спросить его и сличить ответы. И я не боюсь показаться смешным? Очень боюсь. Но если мне удастся уличить их во лжи… Разводиться? Его, паразита, убить? Ее? Покончить с собой? А Машенька? Это же ад!" - подумал я.
Я вернулся, надел пальто, проверил кошелек. Ну, конечно, одна медь, на сигареты и то не хватит. Сам, дурак, так поставил - отдавать все до копейки. Я разыскал твою хозяйственную сумку и выгреб со дна несколько выпачканных землей медяков. Теперь можно было трогаться: хватало на пачку "Новости" и на проезд в троллейбусе туда и обратно.