- Знаешь, Татьяна, так рассуждать может только мать, которая совершенно не любит своего ребенка. Поверь, что не от роскошной жизни работают на производстве кормящие матери.
- Я тебя не тянула за язык. Я не позволю себя упрекать. Я целый год в кино не была, я круглые сутки занимаюсь только ребенком - и что за это имею? Я плохая мать. Бездельница. Спасибо.
Губы твои дрожали. Было похоже, что ты вот-вот расплачешься.
- Таня, что с тобой? - сказал я. Мне вдруг стало ужасно жалко тебя.
- Ничего, - сказала ты. - Если ты сам не видишь и не понимаешь, то, я считаю, бесполезно что-либо объяснять тебе. Иди ужинай, кормилец.
- Танечка, - сказал я, - объясни мне ради бога, в чем я неправ.
- Иди ужинай.
- Я тебя люблю, Таня. Ты знаешь, как я тебя люблю. И я хочу, чтобы у нас был мир… Ну скажи, в чем?
- Ладно, не подмазывайся. Наговорил всяких гадостей, а теперь, как лиса хвостом…
Убей меня, я не понимал, что такого я тебе наговорил, и я вовсе не подмазывался. Но заметив, что и на этот раз слово "люблю" действует благотворно, я, чуть-чуть уже играя (а через минуту и не играя), обнял тебя, и таким образом мир был восстановлен.
Ну, конечно, я отдавал себе отчет в том, что тебе тяжело, что тебе стало еще труднее после того, как твоя мать была оперирована по поводу аппендицита и с тех пор не приходила к нам. Моя помощь по дому была недостаточной, я сознавал и это. И все же я был уверен, что виной всему - твоя изнеженность, то, что в свое время отец и мать не приучили тебя к серьезному труду. Я часто думал: как же управляются другие молодые матери? Ведь многие не только ухаживают за ребенком, но и домашнее хозяйство ведут исправно, а некоторые еще ухитряются и работать на производстве. Ты это знала, но порой под влиянием всяких разговоров в родительском доме тебе начинало казаться, что другим легче и лучше, что все как-то ловко устраиваются, и только ты, дурочка такая, отдаешь все силы семье в ущерб своему здоровью, красоте.
Помнишь тот день, когда я вернулся из командировки и застал вас с Машенькой в постели, хотя было уже около одиннадцати часов? У нас с тобой всегда были горячие встречи, даже после кратковременных разлук, и в тот раз тоже - ты прямо из постели, босоногая, теплая, кинулась мне на шею, - и, разумеется, ничего неприятного тебе в ту минуту я не решился сказать, но тогда, кажется, впервые у меня мелькнуло, что ты можешь испортить дочку неправильным уходом и воспитанием.
- А мы с Машей так сладко спали, так сладко… что все на свете проспали, - сказала ты, потягиваясь. - Погода, наверно, действует. Иди к ней, а я завтрак быстренько сделаю.
- Вы что же, вместе спите? - сказал я все-таки.
- Ладно, не ворчи, ворчун. Тебя же не было, а нам одним страшно спать порознь. Понял? Вымой руки сперва.
Я дотронулся губами до Машиной щечки, потом умылся, переоделся и стал с ней играть, пока ты готовила завтрак. Ворчать мне не хотелось. Наоборот, после бессонной ночи в поезде я с удовольствием сам забрался бы в эту нашу общую постель.
Осложнения начались вечером. Маша ни за что не хотела засыпать в своей кроватке. Она вертелась, капризничала, ее тянуло под теплый материнский бочок.
- Ведь всего только две ночки и поспала со мной, - немного растерянно сказала ты и прикрикнула на Машу.
Маша разрыдалась. Она не могла понять, за что ее лишают того, что ей так удобно и приятно. Успокоить ее, казалось, не было никаких сил, и ты взяла ее на руки.
- Вот видишь, - сказал я. - Мало того, что ты нарушаешь элементарные правила гигиены, ты еще и морально калечишь ребенка.
- Ну, пошел, - сказала ты. - Заткни уши и спи. Это моя забота…
Конечно, это была не только твоя забота. Попробуй усни, когда орет Маша, орет упорно, въедливо, бесконечно. И я заранее знал, чем все кончится: ты перебросишь подушку на другой конец дивана и ляжешь вместе с Машей. Ты так и сделала. Я громко, тяжело вздохнул.
- Уснет - переложу, - объяснила ты.
Маша орала полночи. Всякий раз, когда ты пыталась ее, спящую, переложить в кроватку, она мгновенно просыпалась и начинала вопить. Мучилась она, мучилась ты, мучился я. И ты сдалась. В эту ночь нам не удалось победить Машу. Мы спали втроем: сперва "валетом", затем трое в ряд (ты посередине), затем опять "валетом". Ну, разве можно было так?
Утром я встал с головной болью. Я обычно сам готовил себе завтрак и уже привык. Но, возвращаясь из командировок, каждый раз чувствовал, что это ненормально, что есть в этом какой-то элемент неуважения ко мне, как к работнику и мужу. Так было и на сей раз. Ты не встала, чтобы покормить меня. Я подогрел вчерашний кофе, бросил на раскаленную сковородку три яйца и, пока, постреливая маслом, жарилась глазунья, высказал вслух все, что было на сердце.
Не знаю, слышала ли ты мой монолог, только в течение нескольких последующих дней вдруг все чудесно переменилось: ты ни на что не жаловалась, и Маша почти не капризничала, и ночью мы спали по-человечески, и даже ты начала заботиться о моем завтраке: готовила с вечера, а утром перед уходом на работу мне оставалось лишь разогреть его.
А потом все пошло на старый лад. Я видел, что ты томишься, что тебя удручают однообразные твои обязанности. Нельзя сказать, что я совсем не понимал тебя и в глубине души не сочувствовал. Но что я мог поделать? Я про себя рассуждал примерно так. Редкий труд приносит человеку одно удовольствие. Даже в нашем конструкторском деле, по сути, творческой работе, много чисто механического, чернового и даже просто грубо мускульного труда. И труд матери-хозяйки в этом смысле не исключение.
Но я не только сам так думал. Я старался убедить тебя, что быть хорошей матерью не менее почетно, чем быть хорошей производственницей, что можно найти замену любому инженеру, актрисе, но хорошую мать в семье никто не заменит. Ты не спорила, даже соглашалась, но день ото дня делалась печальнее и рассеянней. С тревогой следил я за тем, как ты, вероятно, помимо воли, все небрежнее относишься к своим материнским обязанностям. Придя с работы, я часто заставал Машеньку в несвежих кофточках и ползунках, в ванне валялась груда грязных пеленок, а ты в это время могла преспокойно сидеть на диване или у окна и грызть семечки.
Иногда, видя такое, мне хотелось выругаться и заставить тебя делать то, что входило в твои обязанности хозяйки и матери. Иногда же у меня почему-то больно сжималось сердце, и я чувствовал себя беспомощным и растерянным и обычно сам принимался стирать пеленки и ползунки, умывал и переодевал Машеньку.
Назревал какой-то новый кризис в наших отношениях. Я был бессилен предотвратить его, и это было, пожалуй, самым тяжелым для меня.
8 марта, ярким золотистым вечером, я пришел домой с двумя веточками мимозы и коробкой конфет. Ты была загадочно мягка, внимательна ко мне, а Машенька, одетая в новую кофточку, сидела обложенная подушками в своей кроватке и играла пестрым целлулоидным попугаем.
Я умылся и сел за стол. Ты налила мне душистого, свежезаваренного чая, какой я люблю.
- Валера, постарайся не волноваться и все пойми правильно, - сказала ты. - Я оформилась на работу.
- А Маша? - почти крикнул я.
- Ты выслушай, а потом будешь кричать. Я оформилась кастеляншей в наши детские ясли, в нашем доме, и Машенька будет в яслях, у меня на глазах. Хорошо?
- Что же хорошего? Какой смысл?
- Какой смысл? - переспросила ты. - Я думала, ты обрадуешься. Неужели ты не понимаешь…
- Что я должен понимать? - перебил я тебя. - Это ты не понимаешь, что в ясли и в сады, и особенно в ясли, отдают, когда нет другого выхода. Любая настоящая мать чувствует это. Это не нами, а самой природой установлено: мать должна вскармливать своего детеныша, мать. Понятно тебе или нет? Самой природой!
- Ну и псих! - сказала ты, пристально глядя на меня, но только подлила масла в огонь.
- А болезни? Спроси кого угодно, спроси в детской консультации или в поликлинике, какие дети болеют больше - домашние или ясельные? Если сейчас Маша дома сидит здоровая (тьфу, тьфу!), то потом будет считаться, что она в яслях, а фактически тоже будет дома, только больная: корь, свинка, коклюш, скарлатина - я знаю?
Ты все пристальнее глядела на меня.
- Валерочка, ты вот все о Маше и о Маше. А я, по-твоему, не человек?
Я опять закричал:
- Ты мать, кормящая мать, и дочке твоей всего семь месяцев. У нас на заводе работницы берут отпуск за свой счет и год проводят дома ради ребенка. Нуждаются в деньгах, а берут отпуск. А ты не нуждаешься ни в чем…
Я кричал и в то же время следил за тобой. Лицо твое потемнело. Ты села у Машиной кроватки.
- Не отпускать меня на работу не имеешь права. Силой заставить сидеть дома - тоже не выйдет. Как угодно. Я хотела по-хорошему. А не хочешь по-хорошему…
Я не дослушал. Схватил шапку, пальто и бросился вон.