Он был бледен и взволнован.
- Матери его, - рыдал Кремнев, - как я покажусь ей? Что она с Васенькой делать теперь будет?
- С каким Васенькой? - снова спросил Полозов.
- С братом малюсеньким его. Ведь он один был у них поилец и кормилец! Единственный ведь он у них был, Господи… - Кремнев кулаком утирал слезы.
К распростёртому трупу с шумом подкатили извозчичьи дрожки.
Полозов думал: "Какое несчастие, какое несчастие!" Кремнев, рыдая, пытался приподнять окоченевшего друга на дрожки, и не мог.
- Что же вы столбом-то стоите? - крикнул он Полозову. - Помогите мне положить его в дрожжи! Идите, ведь это же свинство!
Полозов бегом бросился к Кремневу. "Убежать бы куда-нибудь, - думал он, - скрыться бы куда-нибудь от всех этих ужасов! Ф-фа!"
Капканщики
Святочный рассказ
Фалалейка лежал на печке, жмурил глаза и мечтал. На печке пахло овчиной, капустой и клопами; было тихо и темно; только в углу перед образами теплилась копеечная свечка, жёлтая, как тело покойника. Жена Фалалейки, здоровая рябая баба, Маланья, укладывалась спать сладко позевывала и чесала под мышками. Фалалейка следил за её движеньями и мечтал. Когда баба заснёт, он наденет полушубок и валенки, захватит, конечно, ружьё, лыжи и салазки и айда на озера! Фалалейка - капканщик по профессии: земледелием он не занимается; у него даже никогда не было лошади; поэтому-то его и зовут Фалалейкой, несмотря на его 45 лет. На озера он собирался идти ещё с вечера, когда вернулся из барской усадьбы, куда ходил за деньгами. Он поставлял господам дичь и хотел было попросить теперь вперёд пять рублей; но барина дома не было, а барышня ужасно переконфузилась, когда Фалалейка внезапно заморгал перед нею глазами и расплакался, но денег не дала: у неё их не было. Впрочем, если отец вернётся сегодня, она обещала прислать их Фалалейке на дом; пусть только он оставит свой адрес; Фалалейка услыхал об адресе, заплакал ещё горше и сказал барышне, что адреса у него нет; если бы у него был адрес, Фалалейка заложил бы его кабатчику Савельичу и не докучал бы добрым людям. Но у него ничего нет, ни лошади, ни сбруи, ни адреса; у него есть только горькая нужда да боль в пояснице да ломота в простуженных ногах. Барышня не поняла его, а Фалалейка ушёл. Он пришёл домой и собирался идти на озера, но Маланья его разговорила. Завтра такой праздник, а он будет душегубничать! Баба, известное дело, дура, и не понимает, хорошо ли мужику в такой праздник, как Рождество, не раздавить даже и сороковки. И притом какое же это душегубство, если всем известно, что волки, лисицы и прочая тварь души не имеют и дышат паром?
И Фалалейка решился идти на озера, когда Маланья заснёт. В его капканы наверное попал волк, или, по крайней мере, лисица. Недаром же он возил туда на салазках падаль две ночи подряд, распаренную и с хорошим душком. Если же в его капканы попадётся волк, Фалалейка завтра же продаст его шкуру, а через два часа будет пьян, как стелька.
Фалалейка улыбнулся; его губы расползлись до ушей. Он прислушался. Маланья уже спала, похрапывала и производила губами звуки, похожие на чваканье поросёнка. Фалалейка решил, что теперь можно двинуться на промысел; жена не услышит и не накостыляет ему шеи. Эта баба вдвое сильнее его, и если Фалалейка не находится у неё под башмаком, то только потому, что жена его отроду такой обуви не носила. Однако Фалалейке было так хорошо лежать на тёплой печке, что он подумал малость подождать и набраться тепла. Он прикрыл ноги рваным полушубком и зажмурил глаза. В его жилах прошло что-то тёплое и расслабляющее, точно Фалалейка выпил косушку водки. Он, как кулик, свистнул носом и как-то весь растомился. И всё же надо было идти. Фалалейка тихонько слез с печки и надел полушубок и валенки. Лицо святого сурово глянуло на него из угла. Фалалейка смутился, но подвязался лыковым кушаком, взял салазки, лыжи и ружьё и сунул в карман складной нож.
Через минуту он был уже за околицей.
Ночь была тихая и ясная. Бледная луна осторожно пробиралась между серебряных туч; в небе ясно горели звезды. Белые поля тоже сверкали звёздами, и казалось, звезды небесные таинственно переговаривались с земными о том, что должно произойти в эту ночь, а тучи благоговейно слушали и светились. И всё радовалось и светилось, и только Фалалейка как тёмное пятно, без шума, скользил на лыжах, пробираясь к озёрам.
Фалалейка уже бежал по закованным в лёд озёрам. Серебряные кусты осыпали его инеем, как белым цветом. Месяц с недоумением глядел на его тщедушную фигурку, пробирающуюся между густых зарослей, где любит прятаться дикий зверь и птица, к которым, очевидно, он всё-таки не хотел причислять Фалалейку. Между тем Фалалейка остановился; его глаза загорелись торжеством. Впереди он услыхал внезапно сердитое ворчанье и громыханье железной цепи.
Фалалейка осклабился.
- Эге, да в моем капкане сидит волк!
Он снял ружьё, осмотрел курок и двинулся вперёд. Вскоре кусты перед Фалалейкой расступились, образовав небольшую полянку, и Фалалейка увидал волка. Сердце капканщика встрепенулось, как птица. Фалалейка даже шапку набекрень заломил. Волк сидел на снегу, изрытом его сильными лапами, дрожал всем телом и сверкал зелёными глазами. Его задняя нога была перехвачена капканом выше колена. Волк увидел капканщика и метнулся в сторону, но капкан был прикован цепью к толстому стволу ольхи, и волк понял, что ему не уйти. Впрочем, он всё же повторил свою попытку, весь ощетинившись от дикого желания воли. Но попытка снова вышла неудачной. Железные челюсти капкана были, очевидно, жадны. И тогда волк перестал биться и беспомощно прижался к стволу ольхи. Его худые, с ясно обозначенными рёбрами, бока задрожали, зубы застучали от ужаса, и Фалалейка прочёл в глазах волка совсем человеческое моление о пощаде. Это взбесило капканщика; он сделал несколько шагов вперёд, приподнял ружьё и спустил курок. Волк упал, но тотчас же поднялся на ноги и взвыл жалобно и дико. Казалось, он хотел сказать, что грешно бить того, кто не защищается, и только просит пощады. Но Фалалейка пришёл в ярость и полез было за ножом. Это, однако, оказалось лишним. Волк ткнулся в снег окровавленной мордой, приподнялся снова, но снова упал. Потом он захрапел, заскрёб ногами снег и застыл. Его глаза потухли. Фaлaлейкa, ещё бледный и взволнованный, взвалил волка на салазки, вытер на лбу пот и стал высчитывать, сколько выйдет из волка хлеба, соли, водки и пороха. И вдруг Фалалейка услышал где-то жалобное тявканье. Фалалейка прислушался и просиял. Да, это скулит лисица. Она сидит в капкане на Лебяжьем озере, глядит на луну и скулит. Это ясно. Фалалейка поправил на себе кушак. Лисица - это прекрасная прибавка к волку. Фалалейка давно не охотился так успешно. Положим, на Лебяжьем озере ставит капканы не он, а его сосед, но о таких пустяках даже не стоит и разговаривать. Разве лисица не может перегрызть защемлённую ногу и убежать? Это случается очень часто, и Фалалейка будет дурак, если не положит её пушистую шубку в свои салазки.
Капканщик оставил волка и пошёл к Лебяжьему озеру. Он оглядел там все кусты, обнюхал все капканы, но лисицы не нашёл.
"Лукавый озорует!" - подумал Фалалейка, выругался и отправился к своим салазкам.
Фалалейка вышел из кустов, хотел было раскурить трубку и полез в карман, но внезапно оцепенел в этой позе. То, что увидел он, показалось ему сверхъестественным. В нескольких шагах от Фалалейки по льду озера шёл человек и вёз его салазки и его, Фалалейкина, волка. Сначала капканщик не мог произнести от изумления ни одного слова и стоял неподвижно, хлопая, как сова, глазами. Так прошло несколько минут. Месяц осветил вёзшего салазки человека, и Фалалейка узнал в нем татарина Махметку, такого же дырявого капканщика из соседней деревушки, как и он. Махметка, согнувшись, вёз салазки и точно плыл на лыжах. Фалалейка вышел из оцепенения и бросился к татарину. Он схватил его за руку и изменившимся от злобы голосом закричал:
- Не трожь, это моё!
- Нет. - Татарин мотнул головою и хотел продолжать путь.
- Моё! - повторил Фалалейка, хватая Махметку за обе руки и пытаясь вырвать у него верёвки от салазок.
- Нет, - покачал головою татарин, - это наше.
Фалалейка пришёл в бешенство.
- Врёшь, это моё! - Он завизжал, как баба, и схватил Махметку за лыковый кушак. Он засопел, зарычал и пытался повалить Махметку на землю. Но татарин был вдвое сильнее Фалалейки, и вскоре Фалалейка очутился на снегу под Махметкой.
И тогда татарин встал и снова взялся за салазки. Но Фалалейка и не думал так легко уступать добычу. Он поправил штаны и снова бросился на Махметку с прежнею яростью.
- Не трожь, бритая башка, это моё! - крикнул он.
- Нет, это наше, - покачал головою татарин, - у меня дети кушать хотят!
Фалалейка озверел. Он знал, что в санях лежит не волк, а хлеб, соль, водка и порох, всё то, что он привык ценить очень дорого.
- Так ты эдак? - завизжал он и уцепил татарина за кушак; но снова очутился внизу под Махметкой.
- Так ты эдак? - Фалалейка выхватил из кармана нож, быстро раскрыл его и ударил татарина в живот.
Махметка изумлённо раскрыл глаза, позеленел, как-то растеряно улыбнулся и свалился с Фалалейки. Он застонал:
- Убили, - теперь кончаться будым!
Фалалейка долго ничего не понимал и смотрел на Махметку, присев тут же рядом с ним на снег. Между тем Махметка зашевелился.
- Слушь, - сказал он, видимо, с трудом, - кончаться будым, отнеси детям хлиэба. - Он приподнялся и сел. Его лицо было белее снега. Он покачал головой.