В неприятной компании
Я был у Ашметьева в первый раз. Всех нас было шесть человек. Мы позавтракали бараньими котлетами и, по приглашению хозяина, направились в кабинет, так как ехать на охоту по тетеревам, для чего мы собрались у Ашметьева, было положительно невозможно. Лёгонький, дувший с утра северо-восточный ветер превратился внезапно в бурю и затащил всё небо хмурыми тучами. К довершению всего полил дождь, холодный и неприветливый, какие бывают в августе, без грома и молний, скучный и монотонный, стегавший землю с угрюмой настойчивостью, точно эта экзекуция сама по себе не доставляла ему решительно никакого удовольствия и вызывалась лишь горькой необходимостью. Мы разместились на креслах, а хозяин дома, Ашметьев, высокий сорокалетний брюнет великолепного сложения, приютился на крошечном диванчике, рядом с своим другом Клеверцевым, известным за желчного спорщика. Мы закурили папиросы и попеняли на погоду, и вскоре завязался разговор о последних событиях в Европе, об анархистах, смертной казни и т. д.
Клеверцев, маленький и худенький блондин с помятым лицом, кипятился более всех, спорил со всеми сразу и на всех поглядывал с ненавистью. Ашметьев сидел, попыхивая сигарой, покусывая её кончик зубами, и равнодушно глядел на Клеверцева. А Клеверцев кричал:
- По-моему, смертная казнь несправедлива уже вот почему: убийца почти всегда бросается на свою жертву неожиданно и расправляется с нею быстро, а закон заставляет осуждённого мучиться в ожидании смерти несколько суток. Здесь, как видите, справедливость нарушена. Да-с! Если смертная казнь необходима, так уж лучше прибегать к суду Линча; раз, два, три и готово!
Клеверцев стучал пальцами по столику. Ашметьев лениво потянулся.
- Но позволь, - сказал он, - если предложить осуждённому на выбор смертную казнь сегодня или завтра, то он всегда выберет завтра, так как человек - существо в высшей степени легковерное и до последней минуты надеется на какое-то чудодейственное избавление. Я это говорю потому, что сам был в положении осуждённого на смерть.
Глаза Ашметьева засветились; он передвинул сигару из левого угла рта в правый. Мы с недоумением переглянулись.
- Да, да, - повторил Ашметьев, оглядывая нас уже потухшими глазами, - я был в положении приговорённого к смертной казни и, если хотите, расскажу об этом.
- Пожалуйста, пожалуйста, - раздалось со всех сторон.
Ашметьев раскурил сигару. Клеверцев на цыпочках прошёл в дальний угол кабинета и опустился в кресло.
- Лет десять тому назад, - начал Ашметьев, - я исправлял должность судебного следователя. Да-с. Так вот-с около этого же времени, т. е. в половине августа, я охотился по тетеревам в лесной даче Ильи Петровича. - Ашметьев пыхнул сигарой и кивнул головой на моего соседа справа, Коноплянникова.
- Дача эта, - продолжал он, - называется "Гремихой", места там глухие, и тетеревов водится бездна. Отправился я пешком, охотой по обыкновенно увлёкся, и вечер захватил меня в лесу. День с утра был ясный, но к вечеру, Бог весть откуда, набежали тучи, зашумел ветер, заморосил дождь. Вскоре дождь превратился в ливень с громом и молнией, холодный и упорный, хлеставший меня холодными каплями, как свинцовой дробью. Ветер подул сильнее. Он носился по лесу, гикая и свистя, как разбойник, ломая сухие ветки, взметая старые листья и срывая с меня фуражку. В лесу воцарилась тьма; она затопила собою весь лес, как выступившее из берегов море. К довершению всего моя собака, подняв незадолго перед дождём зайца, не шла на мой зов. Она, очевидно, потеряла мой след и теперь за воем бури не слышала моего голоса. Я шёл лесом медленно, еле передвигая усталые ноги; перспектива заночевать в лесу совсем не радовала меня. И вдруг я увидел огонёк, как бы от тлеющих угольев. Я остановился, пристально вглядываясь во мрак. Дождь продолжал стегать меня свинцовой дробью; ветер шумел, точно мимо моих ушей стремительно проносилось бесчисленное множество чем-то испуганных птиц. Я напрягал зрение, но ничего не видел, кроме тлеющих на земле угольев. Почему они не тухли под дождём?
Я двинулся вперёд, но в эту минуту полог неба с грохотом треснул пополам, и змеевидная молния осветила окрестность. Я воспользовался этим моментом, огляделся и понял, почему угли не тухли. Передо мной была небольшая полянка, на которой в нескольких саженях от меня ютилась землянка, какие роют себе для летнего жилья угольщики или дегтяри. Угли тлели у входа под соломенной кровлей этой землянки. Я даже успел рассмотреть двух человек, сидевших на полу около угольев. На одном из них были жёлтые шаровары. Я двинулся на огонёк, радуясь, что укроюсь от дождя и проведу ночь в обществе людей. У входа меня остановил на минуту оклик: "Кто здесь?" - "Охотник", - отвечал я, нагибаясь, чтобы проникнуть в землянку.
Я очутился под крышей.
- Охотник, застигло дождём и захлестало, как собаку, - повторись я, отряхиваясь при чем дождевые капли упали на угли, и в землянке стало ещё темнее.
- А мы - дровосеки, - услышал я, - садитесь, милости просим копеек за восемь; землянка славная, её только в прошлом году угольщики вырыли.
Я поставил свою двустволку в угол чтобы погреть над углями закоченевшие пальцы. Человек в жёлтых шароварах встал; он был бос, и его ноги, загрубевшие как собачьи пятки, были потресканы, исцарапаны и в болячках около щиколоток. Лица его я до сих пор не видел, так как тлевшие угли озаряли только самый низ землянки. Между тем человек в жёлтых шароварах сказал своему товарищу:
- Подбрось-ка, милюга, веточек, - и заходил из угла в угол.
"Милюга" бросил на угли несколько отсыревших веток. Они не загорались, а только коробились и трещали.
- А славное у вас ружьецо, - услышал я из угла, и теперь этот голос показался мне знакомым, - хорошая двустволочка и с казны заряжается.
В голосе говорившего послышалась ирония; он снова показался мне хорошо знакомым, и мне почему-то стало страшно. Человек в жёлтых шароварах, разглядывая моё заряженное ружьё, стал около углей спиною к выходу. В эту минуту сырые ветки вспыхнули. Я взглянул на человека, вертевшего моё ружьё, и остолбенел на месте.
- А ведь я, ваше благородие, Помпей! - сказал тот с добродушной улыбкой.
Да, это был Помпей. На нем были жёлтые арестантские шаровары, а его ноги, были стёрты около щиколоток кандалами. Я арестовал его за год до этой встречи по делу об убийстве с целью ограбления старухи Щедриковой, у которой Помпей служил лакеем. Следствие по этому делу тянулось долго, но улики были собраны веские; Помпея приговорили к ссылке на каторгу. Он бежал из тюрьмы, и вот я встретился с ним в лесной землянке. Я глядел на него, чувствуя, что мне необходимо что-нибудь сказать или сделать, но я ничего не находил подходящего. Кажется, я довольно глупо улыбался. Между тем Помпей вертел в руках мою двустволку, загораживая собою выход. Пламя угольев озаряло его худое и жёлтое лицо; право же, в нем ничего не было страшного, зверского, кровожадного. Только привычка как-то по-кошачьи щурить глаза и делала его лицо несколько неприятным.
- А ведь я вас, ваше благородие, прикончу - сказал он, вдруг превесело улыбаясь. - А то вы на нас донести можете, - добавил он.
- Сейчас нельзя, - лениво отозвался его товарищ, сидевший рядом со мной и невозмутимо ковырявший в золе тонким сучком. - Сейчас нельзя, ишь, как Илья пророк громыхает!
- И то, - заметил Помпей, - я прикончу их благородие перед зорькой. Я бы пожалел вас, - добавил он, - да никак нельзя: обязанность!
Помпей лукаво подмигнул мне одним глазом. Кажется, он передразнивал меня, припоминая мои слова во время следствия по его делу. Он показал мне на тёмный угол землянки.
- Идите, ваше благородие, туда и почивайте с Богом. А ты, милюга, сними с их благородия всё лишнее.
Я сидел бледный и жалкий, улыбаясь искривлёнными губами.
- За что? - прошептал я. - Отпустите меня, братцы!
Помпей пожал плечами.
- Никак нельзя, обязанность.
"Милюга" подошёл ко мне и тронул моё плечо.
- Пожалте, ваше благородие!
Я взглянул на него. Если Помпей не был страшен, то "милюга" был положительно жалок. Он был мал ростом, худ и одет в какое-то рваньё. Его лицо, лишённое на подбородке растительности, было сморщено, как печёное яблоко. Два передних зуба были у него выбиты. Порою казалось, что он держал во рту потухший уголь.
- Пожалте, ваше благородие, - повторил он.