Все дело в том, что я задумался о нем впервые, как-то прежде он протекал мимо моего внимания. Вот полчаса назад разговаривал, а сейчас не могу его себе представить внятно. Какой-то он средненький, не запоминающийся. Не худ, это точно, но и не толст, он в том равновесии, когда еще чуть, малый толчок, и человек начнет округляться. Да, рост чуть ниже среднего, сантиметров так сто шестьдесят пять - шестьдесят семь. Что в нем приметного? А вот нос и уши. Нос такой маленький, острый, хрящистый. И уши маленькие, как пельмени, и плотно прижаты, словно для полета.
Что я знаю про Алферова? А почти ничего. Что даже и странно: когда люди работают сутками, они все друг про друга знают. И не хочешь знать, а узнаешь. Вот та с мужем поссорилась, а у той дочка заболела, а у той внезапная раздражительность - да она и не скрывает, ничего особенного, привычные обстоятельства, к следующему дежурству буду в порядке.
Расспрашивать не принято, потому что тебе и так все расскажут.
Вот Алферов, он молчун. Худо ли это? Нет, хорошо, особенно если учесть, что все как раз говоруны. И я в том числе.
Мне известно, что Алферов закончил фельдшерское училище, отслужил в армии, потом учился и работал. Пять лет назад, после института, его направили к нам. Жена - фельдшер на каком-то здравпункте. Шестилетняя дочка. Их, жену и дочку, я видел всего раз - в прошлом году был Дедом Морозом и приезжал поздравить девочку.
Одно время Алферов работал в моей смене. И странное дело - мы ни разу с ним не поговорили. Так, фраза-другая, и только по делу. Может, он просто стеснялся ввязываться в разговор со мной, все-таки разница в возрасте. А я разговоры не затевал по простой причине - Алферов меня никогда не интересовал.
Как он ведет себя на дежурстве? Ну, молчит, это понятно. Первое, что делает, приходя на работу, - включает телик и смотрит все подряд - мультяшки, "Служу Советскому Союзу", кинофильмы - все! Уедет на вызов, телик кто-нибудь выключит, Алферов приедет - сразу включает.
На работе не читает вовсе. Нет, вру, несколько раз видел у него книжку про чекистов.
С работой справляется во всяком случае больные на него ни разу не жаловались. И не было грубых проколов - до разбирательства там лечебно-контрольной комиссией или прокурором.
Когда Алферов работал в моей смене, я иногда просматривал его записи. Нормальный, средней грамотности врач. Звезд, что называется, с неба не хватает. Заранее известно, что он сделает на вызове. В каждом случае у него привычная накатанная дорожка.
Ну, что еще? Покладистый. Ни разу я не слышал, чтоб Алферов жаловался на предыдущую смену - вот они, к примеру, не сделали электрокардиограмму, не привезли больного. Тут все понятно - ты такой же, как все, сегодня ты выручил, завтра выручат тебя - это и есть товарищи по работе.
Уж я-то в таком случае обязательно возникну. Чего это они нам свою работу спихивают. Это раз. И больному каково - мало ли что могло случиться за это время. Это два. Чем, конечно же, вызываю недовольство. Но мне и положено возникать - старший смены, кардиологическая бригада. У каждого свое расписание на жизненном пути, верно ведь?
Я не помню, чтоб Алферов спорил с диспетчером. И это удивительно: когда работаешь сутками, непременно будет казаться, что тебя гоняют больше других. Ты вот только приехал, а тебя снова выпроваживают, товарищи же твои, что характерно, все в тепле да у голубого экрана. Как же не возмутиться? Денежки-то вы одни получаете!
А Алферову сунули вызов, он молча взял сумку и поехал.
И безотказный. Когда некому работать, его просят выйти в другую смену, всегда выйдет. Тут, конечно, возможность подработать, но ведь у каждого человека семья, планы, прочее. Но выйдет.
Значит, что же получается? Безотказного, надежного, средней грамотности врача назначили заведующим. Все нормально. Он, может, будет хорошим заведующим. Может, именно в этом его призвание. Если б ему было назначено стать выездным врачом, уж за пять-то лет сумел бы подняться над средним уровнем. А если не сумел, значит, не судьба. И вот теперь жизнь предоставила ему возможность сделать поворот, да какой важный.
Это все так, но отчего-то я был недоволен назначением Алферова. Скорее, это были дурные предчувствия.
Их я объяснял тем, что у меня всегда был один начальник - Лариса Павловна, и как всякий поживший человек, от внезапных перемен я жду худшего.
И напрасно, утешал себя. Нечего забегать вперед. Нужно только принять Алферова, как и советовал главврач. Втянется, вживется. А уж с людьми-то ладить он умеет. Мешать он не будет, это точно. И это главное. О! Все к лучшему! Все будет хорошо!
Дом нашли сразу. Да нас и встречали.
У шестидесятилетней тучной женщины болела голова.
- А сердце что же?
- А сердце ничего. Колотится резвее, чем обычно. Видать, давление.
- А своего доктора почему не позвали?
- Так когда это она придет?
Ее было нетрудно понять - голова-то болит. Конечно, ей следовало вызвать своего врача. Это вызов не наш, и уж во всяком случае не кардиологической бригады.
Выговаривать я не стал. Больные теперь научились вызывать "скорую" с опережением. Если скажут - болит голова, - диспетчер ответит: вызывайте своего врача. А если больной скажет - плохо с сердцем, мы сразу едем. Все равно в следующий раз именно так и вызовет. Так что накаляться не имело смысла.
Сказал Тане, что надо делать. А простейшее - магнезию, дибазол, все такое. Без тонкостей.
- А врача своего все-таки вызовите. Может, надо курс проделать, верно?
- Да. Мы уже вызвали.
- Вот и хорошо. Выздоравливайте.
- Вызывали! - повел подбородком на рацию Петр Васильевич, когда я сел в машину.
Я вызвал диспетчера.
- Везете? - спросила Зина.
- Нет.
- Возьмите Разуваево. Дом три. Задыхается.
- Принято. Разуваево. Дом три.
Вот тут я уже собрался - чувствовал, что работа предстоит тяжелая. Даже как-то уж так сел, чтоб не расслабляться. Разуваево было в десяти километрах от Марусина - несколько старых домов. Вызовы туда редки.
Нас не встречали. Прошли в висевшую на одной петле калитку, потом по скрипучим доскам на сгнившее крыльцо. В сенцах было темно.
- Куда дальше? - громко спросил я.
- Сюда, милый, - раздался откуда-то издалека слабый голос.
Открыл обитую какой-то рванью дверь - в полутьме разглядел сидевшую на кровати старуху в белом, сползшем на глаза платке. Старуха задыхалась.
И тут не было сомнения - тяжелая сердечная астма. И я невольно засуетился - это у меня неизбежно.
Торопливые расспросы. Когда появилась боль? Или ее не было? Куда отдает? Бывали боли прежде? Нет ли теплой воды в доме? Нет, печь второй день не топлена.
А вода была необходима - чтоб опустить в таз ноги старушки. И только тут я догадался спросить, сколько ей лет и как ее звать. Анна Ивановна. И семьдесят два года. А по виду ей было восемьдесят. Ходовое у нас выражение в таких случаях - божий одуванчик. То есть когда человеку нет места в больнице. Худое бессильное тело. Мышц нет, ребра и дряблая кожа.
- Несите кислород, Таня. И гоните через спирт. И зажгите весь свет, какой есть.
Хотя под потолком вспыхнула лампочка в сорок свечей, все было тускло.
Слушал Анну Ивановну, измерял давление.
Покуда Таня давала кислород, наполнял лекарствами шприцы.
- Вены гляньте.
- Вроде ничего. Хрупкие, конечно.
- Поехали. Этот шприц медленно - дроперидол с фентанилом. Еще давление упадет. Седуксен в ягодицу. Остальное в вену.
- Может, и седуксен в вену?
- Еще заснет на игле. А нам кардиограмму делать.
Вены были неплохие - не рвались. Однако хоть Таня ввела все, что было сказано, Анна Ивановна задыхалась. И давление не падало.
- Нате-ка морфий в вену. Да стекляшку не потеряйте - голову открутят.
Мы сработались, она понимает с полуслова, и действуем мы именно в четыре руки.
- Ну, легче, Анна Ивановна? Боли нет?
- Ты знаешь, легче. И боли нет, - с удивлением сказала старушка.
- Вижу. Дышите получше. Кардиограмму! - это я уже Тане. - Что, хотите спать? Но потерпите - еще десять минут не засыпайте.
Таня поняла меня и ускорилась - быстро приладила аппарат, шла лента, а я ее сразу смотрел. Инфаркт сомнения не вызывал.
- А как же я здесь одна буду? Слушай, возьми меня в больницу. Ну, ведь еще охота пожить. Ночью испугалась - помру, а неохота. Это только говорят - вот бы помереть. Неохота. Дочь-то в городе. Это для нее как дача. Когда она приедет? До весны-то далеко. Возьми, а? У меня еще яблоки есть. И несколько мешков картошки.
- Хорошо, Анна Ивановна, мы вас возьмем без картошки. И даже без яблок. Носилки, - это я Тане.
Осторожно опустили Анну Ивановну на носилки. И прежде чем взяться за ручки, я глянул на часы - мать честная, полтора часа здесь отвертелись. Даже не заметил, как время пролетело. Делаем вывод (скорее в назидание Павлику) - время медленно тянется у бездельников.
- Понесли, Петр Васильевич. Не забудьте стекляшку от морфия, - еще раз напомнил я Тане.
- Все собрала, Всеволод Сергеевич.
Поставили носилки в машину, я сел у изголовья, у окошка салона, а Таня - на боковую скамейку.
- Петр Васильевич, вызовите Зину, пусть скажет терапевтам, чтоб приготовили место.
Машину покачивало. Анна Ивановна спокойно спала, я повернулся вперед, смотря через узкое окошко. Вдруг я увидел, что на обочине, перед самым выездом на шоссе на земле сидит человек и левую ногу он поднял на манер дула. Да, оперся на руки, а ногу тянет кверху - так сигналит нам.
- Остановитесь, Петр Васильевич. Чего это он?