Года три назад Миликей Охлупнев ездил в город за посудой для столовой. На обратном пути он решил на часок завернуть к дальнему родственнику в Шебалино. Только он заехал в ограду, как из дома выбежали пьяные мужики, загалдели: "Долгожданный гостенек! В самую пору прикатил! Прямо на свадебку. Завтра молодуха стряпает блины". Миликея оторвали от телеги и, взяв под руки, увели в дом. Коня его отправили куда-то на горы, в табун, а хомут и дугу спрятали. Два дня Миликей гулял на свадьбе, а на третье утро начал ругаться с пьяными родственниками, кричал на всех, чтобы ему немедленно привели коня, грозил кулаком хозяину дома. Лишь на четвертый день его отпустили. Выехав за село, он лег на воз и сразу же уснул. На перевале было грязно, телегу с громоздкими ящиками потянуло вправо, под откос. Конь пошел тоже правее. На ухабе телега сорвалась с передков и перевернулась. Из ящика с фарфоровой посудой посыпались осколки. Эмалированные чашки покатились под гору. Сам Охлупнев отлетел далеко в сторону и упал вниз лицом в холодный ключ. Выбравшись из грязи, он побежал догонять коня, который ушел с одними передками. Миликею было и больно и совестно. Он знал, что ему будет два выговора от председателя - за то, что долго ездил, и за то, что разбил посуду, и от жены - за выпачканную грязью одежду. Догоняя коня, он ухватился за одну вожжину и замахнулся большим волосатым кулаком. Резвый конь, вздернув голову, рванулся, пытаясь умчаться в лес.
"А-а, ты не слушаешься, гром тебя расшиби!" - крикнул Миликей Никандрович и, позабыв о своей недюжинной силе, левой рукой схватил непокорного за горячие ноздри, точно медведь лапой, а правой с полуразмаха ударил между ушей.
Кулак у него был такой тяжелый, что конь упал на передние ноги, вздрогнул и замертво повалился на оглобли…
Вот об этом постыдном случае, наверно сотый раз, напомнил Евграф Герасимович.
Глубоко вздохнув, Охлупнев сказал:
- Я знаю, при моей силе кулаками махать нельзя. Ну, по пьяному делу случился такой грех, так неужели за это всякий раз глаза колоть! Вроде я работаю не хуже других, стараюсь расплатиться… Зарок соблюдаю: хмельного в рот не беру.
Копосов знал эту старую "историю" и решил, что пора оборвать ненужную перепалку.
- В самом деле, зачем этот разговор? - он строго и выжидательно посмотрел на Черепухина. - Объясняй, Евграф Герасимович.
Председатель помялся, смущенно пошевелил плечами, а потом посмотрел в глаза Копосову и чистосердечно признался:
- Он все правление, можно сказать, без ножа режет.
- Пояснее выражайся, - настаивал Копосов.
- Да ведь все знают, Миликей Никандрович в поле - главная сила. Как мы весной без него будем управляться с посевом?
От неожиданности у Копосова пальцы сжались в кулак. Тяжело покрутив головой, он сказал:
- Это называется, проявил государственный подход! Нельзя же так. На большое дело смотришь со своей кочки.
Он встал, подошел к Охлупневу и пожал ему руку:
- В добрый час, Миликей Никандрович! Верю, что сдержишь слово. Желаю успеха! Случится затруднение - сообщай. Поможем. - И, повернувшись, предупредил Черепухина: - И ты помогай. Во всем помогай. Перед весной заслушаем тебя на бюро специально о социалистической помощи алтайскому колхозу.
Токушев встал, поклонился всем и направился к Охлупневу.
7
Всадники ехали шагом. Разговаривали о Верхней Каракольской долине, о Сапоге Тыдыкове и о постройке артелью "Светает" избушек и теплых скотных дворов. Мысли всадников совпадали. Это радовало Борлая. Он чувствовал внутреннюю близость к своему спутнику и готов был назвать его братом.
- Миликей, ты в партизанах ходил?
- Ходил, ясны горы, ходил! С первых дней! Во втором полку, в третьей роте.
- В партию давно записался?
Охлупнев сказал, что он беспартийный. Борлай недоуменно пожал плечами. В последние годы к ним то и дело приезжали русские, помогали проводить собрания или налаживать работу сельсовета и кооператива. Но то были партийцы или комсомольцы. Их посылала партия. А Миликей сам пожелал. Это было приятно и удивительно.
Борлай ехал рядом с Охлупневым и, заглядывая в его глаза, спросил:
- А почему в партию не вступил?
- Скажу я тебе, паря, напрямик, - начал Миликей Никандрович, - выпивать я любил. И меры не знал. В партизанском полку мне даже перед строем выговаривали за это. А ведь в партии люди должны быть чистыми, как стекло… Обидно мне сейчас. На себя обидно. - Взглянув на Токушева, он прижал руку к груди: - Ты не бойся, я не загуляю. Во мне все перебродило, дурь из головы давно ушла. Теперь я своему слову хозяин. Недаром Евграф-то жалел меня.
Борлай спросил, про какого коня поминал Черепухин. Охлупнев рассказал о случае на перевале: опустив глаза, он плел косу в гриве коня. Своих колхозников ему не было так стыдно, как этого алтайца. Теперь, когда ему предстояло научить землепашеству целый алтайский колхоз, он чувствовал на себе большую ответственность.
- Ничего, - добродушно промолвил Борлай. - Ты силу маленько береги.
Охлупнев успокоился и подумал о жене. Дома он сказал, что поехал месяцев на восемь, но про себя решил, что не вернется до тех пор, кока не увидит в Верхней Каракольской долине колосящегося хлеба.
- Ты будешь жить в моем аиле, - предложил Токушев.
- Согласен. Я холода не боюсь, - сказал Миликей Никандрович, но тут же выдвинул свое условие: - А избушки мы начнем строить сразу. Копосов спросит с нас. Я его знаю.
8
В аиле Борлая Охлупнев выпил пять чашек соленого чая с молоком и талканом.
Карамчи предложила ему шестую, а мужу сказала по-алтайски:
- Этот русский - хороший человек. Не гнушается нами и наши обычаи уважает.
Поднимаясь на ноги, Охлупнев схватился за коленку:
- Ой, ноги отсидел, ясны горы! Надо нам с тобой поскорее столом обзаводиться. А вместо стульев чурки выпилим.
- Надо, - согласился Борлай.
Они пошли осматривать места для построек. К ним присоединились колхозники.
Разводя руками, как бы раздвигая аилы, Миликей Никандрович говорил певучим голосом:
- Улочку сделаем пошире. Избушки встанут у нас нарядные, как весной девки на лугу!
- Кто хочет избушки строить? - спросил Борлай.
Комсомольцы сказали, что у них уже заготовлен лес.
Борлай взглянул на Утишку, спросил:
- Ты почему сегодня такой мрачный? Избушку будешь строить?
- Нет. Мне хорошо без избушки.
- А где жить будешь?
- В аиле.
- Ты же говорил, что тот аил не твой, а жены. Сам в колхозе, а живешь с единоличницей. Неладно.
- Я убеждаю ее записаться в колхоз.
- Будет вам спорить! - уговаривал Миликей, дергая председателя за рукав, и, когда тот замолчал, заговорил снова: - Я думаю здесь, на бережку, баньку срубить большую, по-белому. Для всего колхоза. Вечерком попаришься всласть и сразу в речку бухнешься. Хорошо так! А годочка через два мельничку построим. Люблю мельницы! Вода-то под колесами круглый год поет. Привод к мельнице поставим и хлеб молотить начнем. Опять же пруд хороший. А на пруду - гуси! Вот как мы тогда заживем, ясны горы!
Борлай переводил его слова с пятого на десятое. Услышав незнакомое слово, Охлупнев схватывал Токушева за рукав:
- Как? Ну-ка, повтори. А по-русски как это зовется?
Они миновали березовую рощицу и пошли в сторону Каракола.
- Здесь добрецкое местечко для пригонов!.. Скот держать, коров, - продолжал Миликей. - Деревня - рядом. А березки не пустят к домам навозный запах.
Оттуда они направились вверх по долине. Охлупнев размахивал руками, проводя по земле воображаемую черту:
- Вот так поскотину загородим, там для скота выгон кормный, а тут - пашня, сенокос.
- Ячмень здесь вырастет хороший?
- А как посеешь, так и пожнешь.
Миликей попробовал землю носком сапога, потом выхватил из-за опояски топор, вырубил ком дерна и долго мял в руках.
- На такой земле, ясны горы, можно жить счастливо, коли пахать не лениво. Новина. Непашь. Тут и пшеничка вымахает в рост человека, а колосья будут вот такие! - он потряс указательным пальцем, толстым и длинным. - Пшеничка любит свежую земельку.
- Вспахать не успеем, земля стынет, - оказал Борлай. - У нас еще и плуга нет.
- За плугом можно съездить в "Искру". А хомуты где, шлеи? Нету. То-то и оно-то! В "Искре" хомутов не хватает, - покачал головой Миликей Никандрович. - Надо нам кривые березовые комельки искать, клещи из них вытесать, а потом и хомуты вязать.
Он еще раз вырубил ком земли.
- Хороша целина! А ломать ее доведется весной. Вот-вот настоящая зима брякнется. Гуси нынче давно пролетели, - закончил он по-алтайски и махнул рукой на юго-запад, откуда уныло смотрело окутанное в марево тусклое солнце.
9
Миликей спал возле очага, на мужской половине. Он проснулся, когда в аил опустились мрак и холод, надел огромную шапку из косульих лап и, открыв дверь, посмотрел на небо.
"Ого, звезды утро чуют! Коромысло один конец кверху вскинуло, и звездный конь вокруг прикола обежал".
Он кивнул головой на Большую Медведицу. Захлопнув дверь, крикнул хозяину аила:
- Вставай! Надо избушку основывать.
Вода в ведре покрылась толстой коркой льда, и Миликей побежал умываться на реку.
Вернулся раскрасневшийся, бороду пальцами расчесывал и покрякивал, словно обжигался:
- Знатные морозцы нажимают!
Карамчи поставила чайник на угли.
- Мы сейчас чай пить не будем, - сказал Миликей. - Надо поработать, а потом чаевать.
На рассвете неподалеку от аила они положили толстые окладники первой избушки.