- Поглянулось? - спрашивал хозяин. - На следующее лето веников березовых приготовлю: будем париться. Хорошо?
В предбаннике алтайцы бросались прямо к зеркалу.
- Другим стал! Лицо-то какое красное!
- Из бани чистыми вышли! Ни грязи, ни пыли, - говорил Сапог. - Пусть совесть ваша будет так же чиста перед народом. Бедных жалейте и богатых из рода вашего уважайте.
Провожая молодежь до заседланных лошадей, Сапог снова доставал газету.
- Тут напечатано, чтобы алтайки тоже мылись в бане. Пусть ваши матери и сестры приезжают. Мои жены научат их мыться. Мне бани не жалко. Сердце мое болит о народе.
Он смотрел в глаза парням, проверяя, какое впечатление произвели его слова.
- Хотя лицом я стар, но сердцем юн. Я люблю молодость и молодежь. Люблю ойыны. Когда наступит полнолуние, приезжайте ко мне. Мы устроим веселый ойын. Мой сын приглашает вас к себе в гости. Наши песни будут слышны по всей долине.
5
У заплота стояли большие тажууры, украшенные простым орнаментом и серебряными родовыми знаками Сапога Тыдыкова. Рядом - деревянные чашки. Алтайцы подходили к тажуурам, наливали, кто сколько хотел. Выпив, утирали губы ладонями и прищелкивали языками. А затем, встав в круг, покачивались из стороны в сторону.
На небе показалась луна. Сапог подтолкнул сына:
- Запевай!
Чаптыган запел о голубом Алтае, восхищаясь красотами его долин и гор, восхваляя минувшие десятилетия, когда "спокойно и сытно жили алтайцы".
Каждую минуту появлялись новые всадники. Одни расседлывали лошадей и отпускали на луг, другие привязывали к коновязям.
Сапог на короткое время выходил из круга и шептал Ногону:
- Новеньким принеси кабак-араки. Да побольше. Я хочу осень превратить в весну.
Неподалеку горели костры. В котлах варилось жирное мясо.
Вскоре больше половины неба закрылось черной шубой хмурых облаков. Луна нырнула туда, будто пряталась от холодного ветра.
Сапог, раскачивая круг, запел:
Будет ли расти зеленая пихта,
Если у нее обрежут сучья?
Будет ли стоять крепкий человек,
Если у него из-под ног выдернут землю?
Подхватывали вяло. Не было той бодрости, которую хотел бы видеть Сапог. Он снова подозвал Ногона и послал его за водкой.
- Костры разведите рядом.
Распорядился и опять запел, повышая голос:
Подсеченное дерево
На корню засыхает,
Разоренный человек
Позора не вынесет.
Голосов все меньше и меньше, шаг стал вялым, движения недружными. Почему водка не разожгла в молодежи веселья? Может быть, потому, что неприятная погода, темная ночь и острый ветер? Сапог крикнул:
- Чаптыган! Угощай гостей мясом!
В это время послышался тонкий, высокий голос:
Разве жил бы старый волк,
Если б он не драл баранов?
Смелые голоса подхватили песню:
Разве в лесу выросло бы дерево,
Если бы оно не душило молодые побеги?
Сапог остановился, крикнув:
- Кто поет песни грусти? Кому они нужны? Давайте веселиться! У меня много кабак-араки, много мяса варится в котлах.
Изредка из темноты прилетали крупные снежинки.
Тот же голос дерзко выводил:
Серого волка убьем -
Бараны будут целы;
Старое дерево срубим -
Молодые побеги вздохнут легко.
Сапог фыркнул и бросился к запевале. Узнав в нем Тохну, рявкнул:
- Замолчи! - И, топая ногами, прохрипел: - Я твоего отца в молодости от голода спас, на коня посадил, а ты на меня лаешь.
- Чем плохая песня? - нарочито наивным тоном спросил парень. - Ты говорил, что волков надо бить, по два барана за убитого волка давал.
Все остановились, прислушиваясь.
Сапог не мог вынести оскорбления. Какой-то мальчишка называет его на "ты" и насмехается!
- Уходи со своими собачьими песнями! - прохрипел он, задыхаясь, и потряс кулаками.
- Из ойына прогонять нельзя, - смело возразил парень.
Чаптыган подошел к Тохне сзади, схватил его за воротник и поволок.
- Ребята, бьют! - крикнул парень.
Откуда-то сразу взялись палки и камни. Началась свалка. Трудно было разобрать, кто против кого, и потому первое время сторонники Сапога бездействовали. Недалеко от костров били Чаптыгана. Кто-то перевернул котлы, и они укатились к реке. Костры быстро угасали. Темнота овладевала лугом.
- Вот тебе за песни против нашей власти! Вот! - приговаривал Тохна.
Сапог бежал на крик сына с десятком надежных людей.
Тохна и его товарищи бросили Чаптыгана и схватили по головешке.
Ветер, словно горстями, кидал пушистый снег. Начиналась первая метель.
6
Борлай Токушев приехал в Агаш, чтобы пригласить кого-нибудь из русских колхозников, хороших пахарей, на продолжительную работу в артель "Светает".
Копосов одобрил его мысль, но тотчас же задумчиво свел брови к переносью.
- На большое дело, дорогой мой, надо искать добровольца, да такого, чтобы у него на этой работе душа горела.
Ответ для Борлая был неожиданным. Он думал, что Копосов сразу скажет, кто из членов партии поедет к ним, и теперь встревожился: удастся ли найти добровольца? Ведь для русского человека, не привыкшего к юрте, на первых порах жизнь будет не легкой. Придется по-охотничьи спать у костра, привыкать к мясу да молоку без хлеба, а самому терпеливо учить делать хомуты и телеги, вилы и грабли, строить избушки и запрягать лошадей, пахать землю и убирать хлеб - всему-всему учить. Где взять такого человека?
- Найдем, - уверенно сказал Копосов. - Партия, дорогой мой, всегда находит нужных людей для любого дела.
Он сам поехал с Борлаем в "Искру". Там только что открылось заседание правления. На широких скамьях возле стен сидели белобородые старики и безусые комсомольцы, пожилые женщины с серьгами в ушах и девушки с яркими лентами в косах, бывшие партизаны в гимнастерках и охотники в брюках из косульей кожи, природные пахари и мастера, у которых никакое ремесло не валилось из рук. Это были отборные люди, глубоко преданные коллективному труду. Еще в 1921 году они вступили в первую в аймаке коммуну и с тех пор, невзирая на кулацкие вылазки и неурядицы в труде, стойко держались друг за друга. В первые годы мужчины пахали землю, держа винтовки за плечами, а женщины с детьми не раз уходили от нападавших бандитов и угоняли скот в неприступные каменные щели. Среди коммунаров, собравшихся на заседание, Токушев заметил огненную бороду Миликея Охлупнева и, сняв шапку, поклонился ему. Тот ответил поклоном. И оттого, что здесь оказался знакомый человек, на душе у Борлая стало спокойнее.
Копосов прошел за стол, сел рядом с председателем "Искры" Евграфом Черепухиным и что-то шепнул ему. Черепухин в ответ кивнул головой; поднявшись, пригласил Токушева за стол и поставил для него стул рядом с собой.
Обсуждался вопрос о подготовке к зиме. Охлупнев, казалось, беспокоился больше всех. Плотников он упрекнул за то, что скотные дворы не отремонтированы, кладовщика - за отсутствие веревок для саней, шорника - за плохие хомуты. Стало ясно, что этот человек ко всему подходит по-хозяйски.
Когда обсудили все вопросы, Копосов поднялся и сказал:
- Аймачный комитет партии обращается к вам с просьбой, большой государственной важности просьбой, - подчеркнул он. - Выделите из вашего коллектива надежного человека в алтайский колхоз. Хорошего пахаря, плотника; может быть, немножко знакомого с кузнечным делом. Одним словом, мастера на все руки.
Евграф Герасимович пожал плечами:
- Да у нас такого коммунара, пожалуй, не сыскать.
- Поищите, - настойчиво повторил просьбу Копосов, - посоветуйтесь, а мы подождем.
Неожиданно встал Охлупнев и обидчиво заметил:
- Говоришь ты, Герасимович, так, что люди подумают: перевелись мужики в "Искре".
- Ну, кто? Кто? - Черепухин протянул в зал руку, как бы требуя, чтобы на ладонь положили ответ. - Назови мне такого мужика.
- А хоть бы вот я! - Охлупнев ударил себя кулаком по груди, прищурившись, выжидательно посмотрел на председателя. - Не гожусь?
- Ну вот, сказал тоже! - председатель недовольно опустил руки на стол.
- А ты прямо отвечай, прямо, гром тебя расшиби!
В зале рассмеялись и стали перешептываться:
- Охлупнев опять гром помянул - значит, будет стоять на своем.
- Ну и Черепухин тоже упрется.
Колхозники не ошиблись. Евграф Герасимович, побагровев, ответил:
- Нельзя же так сразу, надо обдумать, обсудить.
- А чего думать, ясны горы? Я свое согласие заявляю. Не доверяешь мне? - горячился Миликей Никандрович.
- Не то что не доверяю, - уклончиво ответил Черепухин, - а побаиваюсь, как бы ты там всех лошадей не перебил.
Коммунары захохотали.
У Охлупнева подкосились ноги. Он так тяжело опустился на свое место, что скамья заскрипела. Председатель тронул самое больное, напомнив о позорном случае.