Редкие газокалильные фонари на высоких столбах плохо освещали деревянные скамьи с тесно сидевшими парочками. Совсем рядом раздавались бравурные звуки "Тореадора": городской оркестр под управлением превосходного музыканта, обрусевшего итальянца Молла, заканчивал свою вечернюю программу. В воздухе приторно пахло ночной фиалкой…
- А шо я должен делать? - послушно спросил Вуков…
* * *
Андрей Осипович Иванов жил в двухэтажном доме в Итальянском переулке. Двухэтажных домов в городе было немного; их построили в самые последние годы разбогатевшие владельцы хлебных ссыпок. Все эти дома были "доходными", то есть строились, в отличие от остальных таганрогских жилых домов, не для хозяев, а для сдачи внаем. "Доходные" дома выглядели неуютно и безвкусно. Окна были узкие, двери - хилые и плохо прикрывались…
Каждое первое число Иванов протягивал жене пачечку денег и говорил одно только слово:
- Квартира.
Так как по опыту жена знала, что следующее слово ее Аидрюша скажет только к вечеру, она отводила душу в длинном и безнадежном монологе о пользе собственного дома. Андрей Осипович читал газету или пил холодный чай.
- Раньше он не был такой бесчувственный, - вздыхая, говорила соседкам докторша. - Студентом он и песни пел, и речи говорил… Ей-богу, говорил! - божилась она, заметив недоверие на лицах женщин. - А пожил в Таганроге с десяток лет и замолчал. Не нравится ему, вижу, не нравится, а что - не говорит. По ночам не спит, вздыхает, а не говорит!
Соседки сочувственно кивали головами и проникались к загадочному для них явлению - человеку, не любящему поболтать. - еще большим уважением.
Сегодня Андрей Осипович закончил прием больных часам к семи вечера. Перебывало у него человек пятнадцать, но, когда жена, но обыкновению, зашла к нему в кабинет, чтобы взять со стола "выручку", она нашла около чернильницы только две рублевые бумажки и рубль серебром. Это было все. Очевидно, большую часть пациентов Иванов, по обычаю своему, отпустил, не взяв с них денег.
Андрей Осипович сидел за хромоногим столом, закрывшись от жены и, казалось, от всего мира газетным листом. Жена решилась было высказать ему кое-какие горькие истины, но в этот момент внизу позвонили, и она поспешила на звонок, лелея в душе надежду, что вот пришел наконец богатый пациент, который заплатит за визит пять рублей…
- Можно к вам?
На пороге кабинета стояли доктор Зеленский и Вуков. У обоих был торжественный и подтянутый вид. Зеленский, несмотря на жару, был в перчатках. Вуков держал на отлете цилиндр, который он в последний раз надевал десять лет назад на похоронах директора гимназии.
Перчатки и цилиндр, видимо, не произвели на Иванова никакого впечатления. Чуть наклонив голову, он спокойно смотрел на посетителей.
- Вместе? - спросил он.
- Именно вместе, - с некоторым задором ответил Вуков и, сделав два шага на своих длинных и тощих ногах, опустился на стул у письменного стола. Цилиндр он со стуком поставил на пол донышком вниз.
Зеленский сел на стул рядом.
- Андрей Осипович, - начал Павел Иванович вкрадчивым голосом, тем самым, которым уговаривал третьеклассников выдать ему "зачинщика", - ви знаете, как я вас обожаю…
Иванов слегка раздул усы, но промолчал.
- Для вас я на все согласен! - патетически воскликнул Вуков и сделал движение, чтобы сплюнуть через губу, но вовремя удержался. - На все! И можете не робеть, вашим секундатором буду я.
- Секундантом, - поправил Зеленский.
- Зачем? - спросил Иванов.
- Затем, - загорячился Зеленский, - что вы слишком много нелестного говорите о магистре фармации Гинцберге!
"Слишком много говорите" в применении к всегда молчавшему Иванову звучало несколько комично. Но Иванов не улыбнулся. А Зеленский, распаляясь все больше и уже забыв, что историю с дуэлью он сам же и придумал, говорил дрожащим голосом:
- Такие оскорбления смываются только кровью! Он вызывает вас на дуэль!
- Дурак! - спокойно сказал Иванов.
- Кто? - спросил, бледнея, Зеленский. Иванов молчал.
Вуков вскочил и поддернул брюки. Он был "дипломат", и он должен был не допустить нового кровопролития!
- Шо ви делаете! - закричал он с высоты своего трехаршинного роста на маленького усатого доктора, точно перед ним была стайка перепуганных "мартышек" из первого класса. - Ви ругаетесь, как стивидор!
Андрей Осипович встал и, раздув усы с такой силой, что, казалось, они вот-вот полетят сейчас за окно, произнес:
- Прощайте!
- Хорошо, - ответил, задыхаясь, Зеленский, - хо-рошо-с!
Уже внизу Вуков крикнул зычным голосом, привыкшим перекрывать многоголосый нестройный шум "большой перемены":
- Значит, ви отказиваетесь?
Сверху донесся спокойный голос Иванова:
- Нет.
- Слава богу, хоть не отказывается, - прошептала на кухне его жена. Она почему-то вообразила, что эти важные господа приехали приглашать Андрея Осиповича занять место гимназического врача.
* * *
Все дуэли описываются таким образом: сначала в условленное место приезжает один из дуэлянтов и долго с обидой ждет, пока появится второй, обязательно верхом на горячем англо-арабе.
Но тут случилось так, что три извозчичьи пролетки одновременно выехали на широкую аллею, которой начиналась расположенная в трех верстах от города дубовая роща.
По преданию, "Дубки" были насажены Петром Первым. Таганрожцы особенно гордились вниманием, которое не в пример другим провинциальным городкам обширной Российской империи - оказывали Таганрогу императоры и иные знатные лица…
В ранний утренний час среди царственных дубов три извозчичьи пролетки медленно ехали одна за другой, извозчики весело перекликались:
- Что, Васька, не променял мерина? Ишь, загребает правой-то!
- Это он возрадовался, что хороших ездоков везет! Рублика на чай за такого рысака не пожалеют!
В передней пролетке сидели: равнодушный Иванов в кургузом люстриновом пиджаке и нахохлившийся Павел Иванович в неизменном черном сюртуке и в белой с высокой тульей фуражке, надетой немного набекрень.
За ними ехал бледный, с трясущейся нижней челюстью потомок рыцарей Гинцберг; рядом сидел, одной рукой обняв его за талию, а другой придерживая на коленях огромный сак с хирургическими инструментами, доктор Зеленский. Гинцберг, не отрываясь, как завороженный, смотрел на этот зловещий сак и по временам судорожно вздыхал. Его тошнило.
Процессию замыкала пролетка с тремя молодыми артиллерийскими офицерами. Младший сидел спиной к лошади на крохотной скамеечке, поставив для устойчивости одну ногу на подножку. Поручик и штабс-капитан везли длинный деревянный ящик с дуэльными пистолетами, похожий на детский гроб. Повстречавшаяся босоногая старуха нищенка, бог весть откуда ковылявшая в город, остановилась и, глядя на ящик, истово закрестилась.
Проезжая дорога вилась спиралью меж мощных дубов и заканчивалась широкой утоптанной площадкой. Здесь по воскресеньям пили водку, обнимались, клялись в вечной дружбе, дрались в кровь, ругались хриплыми голосами.
Но теперь, в этот ранний час, на площадке, окруженной, как часовыми-великанами, столетними деревьями, было тихо и пустынно. Кое-где в примятой траве валялась битая "казенная" посуда и яичная скорлупа. Воздух был чист и ароматен. Издали доносился тонкий свист паровоза.
- Пожалуйте, господа хорошие, доставили благополучно, - игриво сказал один из извозчиков, молодой парень с румяным лицом и лихо заломленной фуражкой. По-видимому, возницы принимали седоков за кутил, решивших после бурно проведенной ночи допивать на лоне природы. - Гуляйте на здоровье.
Офицеры выпрыгнули из пролетки, штатские сошли чинно. Зеленский бережно свел плохо державшегося на ногах Гинцберга и, прислонив его к широкому стволу, поспешил к Павлу Ивановичу.
- Что делать с этими? - зашептал он, кивнув в сторону извозчиков. - При них невозможно.
- Гоните два рубля, - решительно сказал Вуков. Зеленский, пожав плечами, протянул ему две смятые бумажки.
- Ребята, - крикнул Вуков извозчикам, - выпейте за наше здоровье!
Кажется, одна рублевая бумажка осталась у него.
- Стало быть, разрешите на полчасика отлучиться? - обрадовались извозчики.
Павел Иванович величественно махнул рукой. Извозчики хлестнули лошадей и скрылись за деревьями. Пора было начинать. Солнпе поднималось выше, на площадке стало светлее. Старшин из офицеров, усатый штабс-капитан, посмотрел на часы и отрывисто сказал:
- Стреляться так стреляться.
И почему-то подмигнул двум поручикам, которые, положив ящик с пистолетами на землю и усевшись на корточки, внимательно рассматривали оружие. Один из поручиков, взяв из ящика тяжелый длинный пистолет, заглянул в дуло и зачем-то его понюхал.
- Господа, - взволнованно сказал Вуков, - а где же барьер? Ми забили барьер!
- Зачем вам понадобился барьер - прыгать собираетесь? - с досадой спросил Зеленский, не выпуская из виду Гинцберга; бледный и потный магистр стоял, держась за дерево, и громко икал.
- На дуэли без барьера нельзя, - объяснил Вуков, - ви с ума сошли!
- Вот барьер! - пробасил штабс-капитан, проводя носком сапога неровную волнистую линию по сухой, в комьях, земле. - На сколько шагов поставим противников? Десять? Пятнадцать?
- Стрелять до результата, дистанция - десять шагов, - сказал один из поручиков и захохотал. Второй укоризненно на него посмотрел.
- Десять, пожалуй, маловато, - деловито заявил штабс-капитан. - С десяти шагов рана в живот и в грудь - смертельна. А впрочем…
Гинцберг икнул слышнее и сказал:
- Двадцать… пять.