- Нет-нет, - заторопилась хозяйка, - вы мне деньги пока не давайте! У меня к вам есть другая просьба.
- Что за просьба?
- Не сейчас. Вечером.
- Вечером, уважаемая, я уже в Мазандеране буду!
- Поговорим, когда вернетесь. К тому времени, может быть, отыщу для вас то, что желаете.
- Что ж, хорошо, - согласился Шатырбек и, нахлобучив на голову папаху, пошел к выходу.
Шамсие-ханум обогнала его, приоткрыв дверь, выглянула наружу.
- Никого нет… Можете идти спокойно.
На улице и в самом деле было безлюдно и тихо. Солнечные лучи освещали только верхушки крыш, на улицах стояла серая полумгла. Радуясь, что не встретил знакомых, Шатыр-бек прибавил шаг и вскоре оказался в рощице на южной стороне города. Он пробыл там недолго, вышел, поправляя халат, и зашагал к дому Абдулмеджит-хана.
Хан уже прогуливался по двору Он не удивился, увидев входящего Шатырбека, когда тот внезапно исчез после ужина вчера, хан сразу все понял. Он и сам был не прочь развлечься и не осуждал других за эту, вполне естественную слабость.
- Ты, кажется, вчера жаловался, что у тебя все тело ноет и даже подняться мочи нет?
Шатырбек принял шутку.
- Потому-то я и ушел поскорее, чтобы поправиться, - усмехнулся он, трогая пальцами усы.
- Ну, и как?
- Теперь хорошо!
За завтраком Абдулмеджит-хан больше не стал интересоваться похождениями своего гостя и без предисловий заговорил о намерениях хакима. Он сказал, что хаким настроен очень решительно и если туркмены откажутся сдавать коней, пошлет войска.
- Может, ты поговоришь с этим поэтом раньше хакима? - спросил он Шатырбека.
Шатырбек шумно отхлебнул чай, поставил пиалу.
- Дайте мне право решать - разговор будет коротким!
Кто он такой, чтобы порочить шах-ин-шаха вселенной? Ну-ка пошлите тот стих, что вчера читал хаким, в столицу - завтра же по ветру развеют пепел этого поэта!
- Что-то я вас не пойму! - усмехнулся Абдулмеджит-хан. - Дилкеш-ханум провожает его с подарками и почестями, а ты - прах по ветру пустить собираешься…
- Не надо бередить мою рану! Возвращусь благополучно домой, я ей покажу, этой дуре! Что станешь делать с глупой женщиной? Поэт-де вызволил ее с детьми из рук двух туркмен! Шайтан ее вызволил, а не поэт! Будь я дома, я им показал бы, кого и как одаривать почестями! Жаль, что не успел…
- Не жалей, - сказал Абдулмеджит-хан, - этому старику и без тебя жить надоело. Пробовал я с ним поговорить. Одно твердит: "Хотите лишить меня жизни - берите ее, а меня оставьте в покое".
- И взял бы! - сказал Шатырбек. - Глаза ему выколоть, голову отрубить, а труп собакам выкинуть в назидание другим!
- Поможет ли?
- Поможет!.. Все мы хорошо знаем характер туркмен, послаблять им нельзя. Салли говорили, что Адна-сердар шелковым стал. Еще раз потопчи его - собакой ластиться станет!
- Шелковый-то он шелковый, - задумчиво произнес Абдулмеджит-хан, - да неизвестно еще, что он под щелком прячет.
Шатырбек выпил остывший чай, налил свежего.
- И хаким - тоже… Новый он здесь человек, заигрывает! Я бы с первого дня разговаривал с ними обнаженной саблей!.. Что улыбаетесь? Не так я говорю? Валла, ну скажите сами, можно ли исправить туркмен заигрыванием?
- Саблей тоже надо с умом пользоваться, - снисходительно сказал Абдулмеджит-хан, - когда - обнажить, когда - в ножны вложить… Вот ты говорил, что хочешь отрубить поэту голову…
- Говорил и сейчас говорю!
- А знаешь, что потом будет?
- Пусть будет, что будет! Нельзя жить, шарахаясь от собственной тени!
- Нет, это не тень, уважаемый Шатырбек! Это совсем не тень… Его и стар и млад почитают, как всевышнего. Вчера, после того, как ты ушел, хаким беседовал с сердаром Аннатуваком, и тот сказал, что все аксакалы требуют немедленного освобождения Махтумкули. Сказали, что если его не освободят, трудно будет вообще разговаривать с народом. Хаким начал было грозить, что сами аксакалы могут оказаться в таком же положении, как и Махтумкули. Но вы же знаете туркмена - он скорее сдохнет, чем скажет: "Ладно! Будь в мире все спокойно, проще простого накинуть им на шею веревку и погнать в Тегеран. Да только и без этого шума кругом достаточно. В Мазандеран прибыл гонец от шах-ин-шаха: говорит, огромное войско напало на Азербайджан. И на юге, слышал, положение не лучше.
Шатырбек по-бычьи повел толстой шеей.
- Где нынче положение хорошее? В Хорасане? Там тоже афганцы огонь мечут! Если и дальше так продолжаться будет, не знаю, чему мы станем свидетелями… Надиршаха - вот кого нам нужно сегодня! Сразу все, как кроты, забились бы в свои норы!
Вошел, поздоровавшись, молодой парень в одежде сарбаза.
- Вас спрашивает господин хаким!
Неторопливо наливая чай, Абдулмеджит-хан приказал сарбазу:
- Скажи, пусть седлают коней.
Джигит склонил голову и вышел. А Абдулмеджит-хан, опорожнив пиалу, встал и начал одеваться.
Шатырбек озабоченно сказал:
- Больно рано… Видно, какое-то серьезное дело…
Абдулмеджит-хан, пристегивая саблю, пожал плечами.
- Сейчас, кроме туркмен, важнее нет заботы. Опять, наверно, что-нибудь выкинули.
Шатырбек тоже поднялся. Ему хотелось поехать вместе с Абдулмеджит-ханом, и он ждал, что тот пригласит его с собой. У него было что и рассказать о туркменах и посоветоваться. Многое он уже высказал хекиму на предыдущих встречах, однако осталось кое-что и в запасе. Но Абдулмеджит-хан сказал:
- Ты пока не уходи никуда. Если будет нужно, пришлю за тобой нукера.
И вот Абдулмеджит-хан, окруженный четырьмя нукерами, едет по самой оживленной улице. Голова его высоко поднята, он чувствует, что на него обращают внимание. То и дело доносится его имя: "Абдулмеджит-хан едет!" В этом нет ничего странного - кто из жителей города не знает хана! Одни останавливаются, почтительно провожая взглядом, другие с любопытством смотрят в окошко на его торжественное шествие, третьи низко кланяются, выражая свою покорность. Все глаза прикованы к нему, но его взгляд ни на ком не задерживается…
Диван хакима Ифтихар-хана располагался на широком холме в восточной части города. Холм был окружен высокой стеной, в народе назывался Кичи-Кала . Кроме государственных учреждений, здесь располагались войсковые части: пехотинцы - внутри, конники - снаружи крепости в специально построенных помещениях.
У больших ворот Кичи-Калы всегда было полно людей.
Иранцы, туркмены, курды приходили сюда по различным делам. Одни располагались прямо на земле у крепостных ворот, других принимали внутри крепости, как почетных гостей. И только по пятницам движение прекращалось, и Кичи-Кала полностью переходила в распоряжение солдат.
Сегодня была пятница. Однако у больших ворот Абдулмеджит-хан неожиданно усидел целое море лохматых лагах. Толпа шумела и гудела, как потревоженный пчелиный улей, но в общем гаме трудно было уловить смысл отдельных выкриков. Пробиться сквозь толпу тоже не представлялось возможным.
- Скоты! - зло проворчал Абдулмеджит-хан, натягивая поводья. - Смутьяны! На все идут, лишь бы не покориться государству! Ну, посмотрим! Вы попробуйте не дать, а мы попробуем забрать у вас!..
Он повернул коня к Малым воротам. Караульные еще издали узнали скачущего хана и предупредительно распахнули створки ворот. Не сдерживая коня, Абдулмеджит-хан миновал стоящих навытяжку сарбазов. В крепости его встретил сотник.
- Господин хаким в диване? - спросил Абдулмеджит-хан, прислушиваясь к шуму у Больших ворот.
Сотник ответил утвердительно. Хан соскочил с коня, поправил одежду и уверенным шагом направился в помещение дивана.
Хаким Ифтихар-хан не принадлежал к людям, производящим приятное впечатление с первого взгляда. Он был невысок ростом и хил. Лицо наркомана - желтое, худое. Лысая голова блестела как стекло. И, однако, первое впечатление сразу же сменялось другим, стоило только встретиться с проницательным, острым взглядом хакима, в котором светились ум и трезвая хитрость.
Говорил Ифтихар-хан неторопливо, не меняя бесстрастного выражения лица ни в радости, ни в гневе. Считал себя убежденным мусульманином и ревностно соблюдал намаз, побитая последнее одним из высших достоинств человека. Однако это не мешало ему пользоваться всеми прелестями и благами мира. Несмотря на свои шестьдесят лет, он несколько раз в году менял женщин, согласно обычаю "сига" . Всего несколько месяцев, как он пробыл в Астрабаде, а уже имел отпрысков вплоть до самого Мазандерана. Вином и опиумом Ифтихар-хан поддерживал бодрость тела и духа.
Когда, предупредительно покашливая, вошел Абдулмеджит-хан, хаким сидел в отделанной цветным мрамором и устланной коврами большой комнате, где он обычно принимал почетных гостей, и дымил кальяном. От закрытых окон и густого табачного дыма в комнате было душно. Хаким посасывал мундштук кальяна, глотал зеленоватый дым и перебирал в памяти все, что обдумал в эту ночь. О, не дай бог быть хакимом! Каждый день наваливаются тысячи забот. Да еще каких забот! "Собрать пять тысяч лошадей из Туркменсахры!.." Это только сказать легко, а поди попробуй собери эти пять тысяч! И не собрать тоже нельзя - очень просто головы лишиться в это смутное время.
Оторвавшись от кальяна, он тяжело кивнул головой, отвечая на приветствие Абдулмеджит-хана. Затем снова сунул в рот мундштук и указал хану место рядом с собой.
- Проходите… Садитесь…