- Труд наш, все остальное - хозяина. Мы сеем, жнем, убираем, а получаем за труды от щедрости хозяина: добр он - даст пятую часть урожая, не захочет - и этого не получишь.
- А скот у вас есть?
- Как же, обязательно есть! Вон у моего дома стоит корова с теленком! А принадлежат они Тачбахш-хану… И зимой и летом я ухаживаю за ними, каждый год выращиваю по теленку. Прошу хана: хоть один раз в пять лет подари теленка! Не дает…
Шаткая лестница заскрипела под чьими-то быстрыми шагами. Головы присутствующих повернулись к двери. Вошел надменный красивый джигит, тонко перетянутый в талии. Он небрежно, чуть заметным кивком поздоровался и непроницаемо застыл на пороге.
- Тачбахш-хан ждет поэта Махтумкули!
Махтумкули удивился и встревожился. Тачбахш-хан только вчера уехал в Серчешму. Почему он так быстро вернулся? Зачем ему нужен Махтумкули? Какие вести он привез? У по-сланца спрашивать об этом было, конечно, бесполезно: он мог и не знать, мог просто не ответить.
Старый поэт выпил последний глоток чая и встал.
* * *
В чистом нижнем белье Тачбахш-хан нежился на мягком пуховике и смаковал чай. Он ответил на приветствие Махтумкули, указал рукой рядом с собой. Надменному джигиту, остановившемуся в дверях, велел:
- Принеси чай для гостя!
Его маленькие, хитро сощуренные глаза с каким-то новым интересом ощупывали Махтумкули.
- Я привез вам хорошую весть, поэт!
В голосе хана прозвучало не то чтобы подобострастие, но какие-то непонятные нотки почтительности. Махтумкули, уже знакомый с лукавством Тачбахш-хана, не обратил на это особого внимания.
- Доброму человеку, хан, всегда сопутствует добрая весть.
Тачбахш-хан посчитал за нужное не заметить иронии этих слов.
- Браво, поэт, браво! - воскликнул он. - Когда человек поговорит с вами, у него такое ощущение, словно он окунулся в море ума! Каждое ваше слово равно золоту. - Хан сделал паузу и торжественным тоном закончил: - С вами, поэт, желает повидаться лично его светлость Ифтихар-хан!
- Ифтихар-хан? - без всякой заинтересованности переспросил Махтумкули. - Кто это?
Поэт знал человека, имя которого было названо с таким почтением и догадывался в глубине души, зачем он мог понадобиться ему. Однако он не хотел показывать этого лукавому Тачбахш-хану.
- Разве вы не знаете Ифтихар-хана, поэт? - удивился Тачбахш-хан. - Это же хаким Астрабада!.. Он недавно вернулся из Тегерана. Говорят, он один из самых близких людей падишаха вселенной!
- Какое же у него есть дело ко мне?
Этого я не знаю. Завтра с рассветом мы должны выехать в Астрабад! Так приказал хаким.
Махтумкули пожал плечами.
- Что ж, поедем, если это так нужно. Только хотелось бы узнать: коль он хозяин этого края, так почему же не остановит бойню у Серчешмы?
- Это уже сделано! - воодушевленно произнес Тачбахш-хан. - По приказу его превосходительства в Серчемшу прибыл сам Абдулмеджит-хан. Сабли вложены в ножны, люди разъехались по домам. А все яшули отправились к хакиму на совет.
- И Шатырбек поехал?
- Да. И он, и ваш Адна-сердар, и другие. Все сейчас в Астрабаде. В Серчешме остались только люди Абдулмеджит-хана.
Махтумкули удовлетворенно перевел дыхание. Слава аллаху, что сабли вложены в ножны!
* * *
Солнце уже коснулось земли. Стало смеркаться.
Махтумкули, придавив грудью подушку, лежал в специально отведенной для него комнате. Весь уйдя в мир образов, он не ощущал происходящего вокруг, - видел только бегущие одна за другой строки.
В комнате заметно потемнело. Махтумкули сел, глядя я окно, стал неторопливо читать только что написанное:
Я, плача, кличу друзей, не время пришло, а бред;
Рабы мы злобных людей, молитва их - звон монет.
Ах, сколько бедных детей, и каждый нищ и раздет,
И хочется, чтоб скорей прервалось теченье лет!
Эпохе зваться моим безбожным временем бед!
Не встретиться никогда со смертью - ты не мечтай:
Жизнь тает быстрее льда, могила - родной наш край,
Но косна людей орда: как правду им не внушай,
Запретное - им еда, проглотят, что им не дай,
Хотя и твердят всегда: "О, истинный Мухаммед!"
Поэт положил на пол бумагу, взял перо и задумался. Чуть двигая губами, он снова и снова перечитывал стихи. Сделал несколько поправок и перешел к следующим строкам.
Мир в горестях изнемог: несчастный плачет народ:
Тиран на него налег, и все нестерпимей гнет.
На сердце мира - ожог, а пламя все жарче жжет,
И тем лишь, кто был пророк, стоит еще небосвод.
Забавой тешится рок, покуда не рухнет свет!
Я нищ и ничтожен сам, и годы прочел я зря:
Я верю лишь небесам, с надеждой на них смотря.
Но мысли бурным волнам я предан - где якоря?
Подобен Фраги пловцам, плывущим через моря!
Кому я руку подам? Предела пучинам нет!
Стихи были написаны, и поэту показалось, что сердцу стало немного легче. Свою боль он разделил с другими людьми, которым еще предстояло прочесть эти строки. Примут ли они эту боль? Поймут ли?
Поэт убрал бумагу и перо, сложив их аккуратно на попку. Взял толстую книгу. Арабской вязью на обложке было выведено: "Шах-наме". На полке было много книг. Поэт бегло просмотрел некоторые из них, потом снова взял "Шах-наме" и отложил ее в сторону, отдельно от остальных.
Задумался. Нет, люди поймут его. Ибо его муки, заботы и мечты - это их мечты, заботы и муки.
Сейчас, как никогда, он ощущал себя частицей народа.
Вечером Махтумкули снова зашел к своим соотечественникам. В темной комнате лежал только един Анна, остальные были еще заняты работой.
Поэт зажег лампу, взял кувшин и отправился кипятить во дворе чай. К костру подсел парень с черными, как смоль усами на бледном от усталости лице. Поглаживая усы и глядя в огонь немигающими глазами, он рассказал, как целый день рубили в лесу дрова, корчевали пни…
Вскоре подошли и остальные. За чаем завязалась беседа. Махтумкули рассказал о приглашении хакима Астрабада. Сообщение было воспринято по-разному, но все сошлись на одном: добра от этого ждать нечего.
Черноусый сказал:
- Конечно, если вызывают, ехать придется. Только вы не слушайте советов Тачбахш-хана - это подлец из подлецов. Что касается меня, то я никогда не доверился бы кизылбашу.
- Не все кизылбаши одинаковы, сынок, - возразил ему Махтумкули. - Вот по соседству с вами трудится Махмуд-усса Разве он не такой обездоленный, как все бедняки? Разве он не проклинает свою жестокую судьбу? Он совсем не похож на лукавого Тачбахш-хана.
Черноусый недоверчиво покачал головой.
Помолчав, Махтумкули заговорил снова:
- Понятно, в Астрабад зовут не в гости. Но, как говорится, с голого и семерым халата не снять. Расскажу хакиму все, что думаю, а потом пусть делает со мной, что хочет.
- О нас тоже не забывайте, Махтумкули-ага! - сказал Анна. - Пока вы здесь, с нами обращаются по-человечески, но завтра, наверное, снова начнутся наши мучения… Сделайте что-нибудь для нас, Махтумкули-ага!
На него напустились:
- Как мальчишка разговариваешь!
- Что может сделать Махтумкули-ага?
- Войско, что ли, пришлет, чтобы тебя освободить?
- В нашей участи нам никто не поможет!
- Как знать, - сказал Махтумкули. - Человеку неведомо, откуда подует завтра ветер судьбы.
- Ай, никто не видел конца света! - черноусый парень тряхнул головой и взял дутар. - Отведем душу?
Махтумкули одобрительно улыбнулся.
- Верно, сынок, начинай, а мы поможем!
Закатив рукав, парень настроил дутар, цепко взялся за гриф, ударил по шелковым струнам. Тихий стон пролетел по комнате. За ним - второй, третий… Стонали маленькие души убитых детей, стонали обесчещенные девушки, стонали седобородые старцы, перебирая сухими пальцами черные четки пролетевших как вздох дней. Сама земля исходила стоном. Звуки лились потоком, и темнота ночи жадно глотала их.
Но вот дутарист сильнее ударил по струнам. И уже не стоном, а глухим рокотом гнева зазвучал дутар В сердцах слушателей его звуки отзывались то тревогой, то радостью близкой победы. Слышался им боевой зов сурная, топот копыт, звон сабельной стали. И загорелись глаза людей, распрямились согнутые усталостью спины, руки сжимались о кулаки.
Дутар умолк. Но долго еще в комнате витали грозные звуки, а люди молчали, думая каждый о своем…
- Хорошо играешь, сынок, - сказал Махтумкули. - Дайка и я помогу тебе!
Он подкрутил колышки, перестраивая инструмент. Тонкие пальцы чутко коснулись струн - и вот уже зажурчал серебристый говорок ручья, щелкнул соловей, прислушался и еще раз щелкнул. С кувшином на плече подошла к ручью прекрасная девушка и остановилась: она ждет возлюбленного. Ее руки нетерпеливо перебирают складки платья, в глазах ее - обещание райского блаженства. А вот и юноша - он бежит, он спешит на свидание, крылья вырастают за его спиной! Увидели они друг друга - и все тише поет дутар, не мешайте влюбленным…
Лица слушателей просветлели, губы их улыбаются, грудь дышит легко. Кажется, даже в тесном сарае стало просторнее.
Но снова ропщут струны - люди видят, как буйно колосится спелая пшеница, слышат радостные голоса детей, веселую перекличку жнецов. Скрипят по дороге груженные арбы кричат верблюды, недовольные тяжелой поклажей, а в бездонном небе звенят жаворонки и кажется, что это поет само небо.
Махтумкули устало опустил дутар на колени. Со всех сторон раздались восторженные голоса:
- Ай, спасибо, Махтумкули-ага!
- Пусть аллах дарует вам долгую жизнь!
- Тысячу лет вам, Махтумкули-ага!