- Одно меня удивляет, поэт! Ведь есть в стране и правители повыше, чем бек или хан? Неужто до их слуха не доходит стон народа?
- Вода может мутиться и у самого родника, - усмехнулся Махтумкули.
- Возможно, так оно и есть, - кивнул старый мастер. - Иначе кто-нибудь одернул бы таких, как Шатырбек. Ну, скажи, пожалуйста, что ему еще нужно! Пользуйся тем, что бог тебе дал, и живи себе спокойно, другим жить не мешай. Так нет же! То ему зарубить кого-то надо, то ограбить… Дня без этого не может прожить.
- Привыкшая к воровству рука не остановится, усса. И Шатырбек, и наш Адна-сердар - все они одним чертом мечены. Целый мир в глотку им запихай - они все равно рот разе-вать будут. Только одно и спасение, что кляпом его заткнуть.
Продолжая разговаривать, два мастера не забывали и о работе. Махтумкули закончил последний виток орнамента, оглядел вазу со всех сторон и протянул ее Махмуду.
- Ну-ка, усса, посмотри опытным глазом!
Махмуд взял вазу, подошел к открытой двери - поближе к свету, - одобрительно поцокал:
- Замечательная штука получилась!.. Узор туркменский, что ли?
- Да. Такими узорами наши женщины ковры ткут.
- Видал я туркменские ковры у Шатырбека… А ваза добрая, богатая ваза! Руки у вас, поэт, золотые.
- Дедушка! - подбежал семилетний мальчонка. - Чай сюда принести или дома пить будешь?
Он стрельнул шустрыми глазенками в Махтумкули и спрятался за спину деда.
- Дома, внучок, дома! - сказал Махмуд. - Скажи маме, пусть и перекусить что-нибудь приготовит. Мы сейчас придем.
Мальчик убежал, а Махмуд пояснил, глядя ему вслед с теплой улыбкой:
- Единственная отрада и надежда у меня на этом свете - внучата.
- Благодарите бога, что хоть они у вас есть, - вздохнул Махтумкули. - А у меня - ни детей, ни внуков, ни братьев. Один - как сухой куст селина на верхушке бархана…
- Пойдемте! - сказал Махмуд, не давая поэту растравить себя воспоминаниями.
Он и раньше не раз приглашал Махтумкули к себе, но всегда что-нибудь мешало им посидеть рядом за дастарханом. И поэт, не желая обидеть кузнеца, покорно пошел за ним, хотя с большим удовольствием побыл бы сейчас в одиночестве.
В крепости текла будничная жизнь. Из обоих ворот тянулись вереницы людей: кто на коне, кто на ослике, большинство просто пешком. Часто попадались группы людей, присевших на корточки прямо у дороги по обеим сторонам улицы. Махтумкули обратил внимание, что дома по одну сторону дороги были добротными и чистыми, по другую сторону - приземистыми и довольно ветхими.
- А у нас это не только дорога, - сказал Махмуд, усмехнувшись, - но одновременно и граница. По ту сторону родичи Шатырбека живут…
- Так много родичей? - подивился Махтумкули.
Махмуд махнул рукой.
- У бесплодного дерева всегда много ветвей… А вот по эту сторону - крестьяне ютятся. Видите, сколько их в каждом доме? Как пчел в улье. И это еще многие по ту сторону гор ушли, от беды. Если бы вы в спокойное время сюда приехали… Ого, сколько народу увидели бы!
- Я смотрю, вы тут на безлюдье не жалуетесь! - засмеялся Махтумкули. - Действительно плодородная ваша долина.
- Тысячи четыре живет здесь, не меньше! - с гордостью сказал Махмуд.
За разговором они и не заметили, как обросли толпой любопытных. Многие жители крепости уже знали, что этот высокий туркмен с бледным лицом и проницательными глазами сам знаменитый Махтумкули. Каждому было интересно взглянуть на человека, чьи стихи известны по обе стороны гор Кемерли.
Рассматривая двухэтажные глинобитные домишки с беспорядочно выступающими кривыми балками, Махтумкули вспомнил широкие степи Гургена и Атрека, тихо пробормотал:
- Где ты, степное раздолье?
- Вы что-то сказали? - спросил Махмуд.
- Я говорю, что жизнь бедняка везде одинакова, - сказал Махтумкули, понимая, что не время сейчас делиться сокровенными чувствами. - Ни вода в реке, ни место в тени не принадлежат ему.
- Что! - воскликнул Махмуд. - Да разве хоть одна из бесчисленных звезд вселенной принадлежит бедняку! Но я скажу вам, бедняк тысячу раз был бы доволен тем, что имеет, если бы ему дали спокойную жизнь! Понимаете? Мы благодарим аллаха за бедность, лишь бы нас оставили в покое!
Тут Махмуд обратил внимание на любопытствующих и напустился на них:
- Чего ртами мух ловите? Живого человека никогда на видели? Идите-ка, занимайтесь своими делами!
- Не гоните их, усса, - попросил Махтумкули. - Я с удовольствием поговорю с ними.
Из толпы выдвинулся тощий старик с крашеной бородой. Поэт сразу узнал его. Прижав правую руку к сердцу, старик склонился перед Махтумкули.
- Простите мою вину, поэт! Я не знал, кто вы, и погорячился… Будь она неладна, эта горячность! Но вы сами отец и должны понять, что, когда у человека убивают сына, он теряет голову от горя! - Старик всхлипнул. - Я собирался идти к вам, чтобы просить прощения. Хорошо, что мы встретились… Прошу вас, простите!..
Махтумкули посмотрел на худое, лишенное живых красок лицо, на редкую бородку, седую у подбородка, там, где отросшие волосы не были покрыты хной. Провалившиеся тусклые глаза старика были полны тоски и мольбы. У поэта защемило сердце. Чем они виноваты, эти несчастные кизылбаши, что теряют свой жалкий скарб, своих сыновей, свои надежды?
- Я не виню вас, брат, - тихо сказал он, потупившись. - Если бы вина мира была такой, как ваша, можно было бы жить спокойно. Чем провинились вы? Тем, что набросились на меня с топором? Если бы вы даже опустили топор мне на голову, и то не было бы перед богом вашей вины. Ни я, ни вы не виноваты в случившемся, брат мой! Пусть проклятие обрушится на головы тех, кто толкает нас на братоубийственные дела!
В толпе оживленно заговорили. Видимо, слова старого поэта пришлись по сердцу многим. Послышались возгласы:
- Молодец, поэт!
- Браво, Махтумкули-ага!
- Молодец!
Строгие морщинки у глаз Махмуда разбежались тонкими лучиками улыбки.
- Чего мы стоим у дороги! - сказал он. - Пойдемте в дом! Там за чаем и продолжим разговор!
Несколько стариков из толпы двинулись вслед за ними.
Махмуд распахнул обе створки калитки, проделанной в высоком глинобитном дувале.
- Прошу вас, гости!
Женщины, мывшие посуду, с визгом бросились в разные стороны.
Махмуд засмеялся и сказал:
- Проходите, поэт, посмотрите, как мы живем! Вот здесь обитают восемь семей!
Крохотный дворик, со всех сторон стиснутый домами с подслеповатыми оконцами, напоминал колодец. Старая одежда, вынесенная для просушки, бедная утварь - все свидетельствовало, что хозяйка здесь - нищета. И только полуденное солнце, равно освещающее и дом бека, и жилище бедняка, делало двор ярким и веселым.
По простенькой лесенке, сооруженной из двух тонких бревен, гости поднялись в тесную, но очень чистую, прибранную, свежевыбеленную комнату. На полу ее был разложен слой камыша, поверх которого лежали два видавших вида коврика. В дальнем углу на железном сундуке высилась стопка одеял и тощих подушек. По обе стороны узкого, как бойница, окошка тянулись полки. На одной из них стояли миски и пиалы, на другой - разного размера и формы кувшинчики - единственное украшение жилища.
Махтумкули кивнул на кривую саблю в черных ножнах, висящую на стене.
- А вы говорили, усса, что не умеете владеть оружием!
- Это - сына! - нахмурясь, ответил Махмуд, и Махтумкули пожалел, что так неосторожно задел сердечную рану хозяина.
Однако Махмуд хмурился недолго. Когда гости расселись, он сказал, обращаясь к краснобородому старику:
- Вот ты просишь, чтобы он простил тебя… А ты знаешь, что за человек поэт Махтумкули? Он такой же, как и мы, не удостоенный милости бога бедняк. У него было два брата.
Один погиб в схватке с нашими, другой попал в плен, и нет о нем вестей до сих пор, хотя прошло уже много лет. Махтумкули, положась на милость судьбы, отправился на поиски брата. А ты накинулся на него, как на врага!
Старик начал оправдываться. Потом разговор перешел на общие темы - о сложности жизни, о тяжелой судьбе людей. Махтумкули поделился своей заветной мыслью: до тех пор не будет на земле жизни ни туркмену, ни кизылбашу, пока не прекратятся грабежи и войны. Себеседники согласно кивали, вспоминая прошлое, сетуя на настоящее, сомневаясь в будущем.
Утешая их, Махтумкули говорил:
- Мир, братья, это караван, кочующий с одного места на другое. Часто в пути попадаются колодцы с горько-соленой водой, но не может не быть колодцев и с хорошей водой. Они есть где-то впереди, и до них нужно дойти. Настанет время, когда зло будет изгнано, и люди вздохнут свободно, но путь к хорошим колодцам не близок и не легок, и жизненные превратности подстерегают нас, как волки, стадо сайгаков, и ловят отставших и отбившихся. Мир, братья, богат бедами. Одного они сразу вышибают из седла, другого постепенно сгибают к земле, пока твердость земли не покажется ему пухом, в котором можно укрыться от жизненных невзгод.
- Да, - сказал краснобородый старик, - страданий много и земля тверда, но при всех своих горечах жизнь сладка для человека. Иначе завтра же мир обезлюдел бы!.. Вот вы говорили, что мы живем тесно. Да если бы на каждого человека приходился клочок земли с эту комнату, мы почитали бы себя счастливейшими из счастливейших! Но и того не имеем.
- Однако же у вас есть какие-то участки земли?
- Клянусь аллахом, поэт, крестьянин не имеет даже собственной палки, чтобы отогнать собаку! Все, что вы видите в этой округе, принадлежит Шатырбеку и его родственникам. Не мы, а они - хозяева в этих домах.
- Значит, землю и воду вы арендуете? Что же - ваше?