В слабом свете коптилки беззвучно ползали по стенам кибитки тени. Сабыр лежала, укутанная стареньким одеялом.
Вокруг нее сидели женщины. Те, что помоложе, при виде вошедшего, зашевелились, поправляя яшмаки, отодвинулись подальше, в тень. И только задумчивая, очень печальная женщина, возле которой прикорнул трехлетний карапуз, не тронулась с места. Да древняя старушонка, сидящая у изголовья больной, сощурилась, всматриваясь в вошедшего.
- Это ты, Мяти? Проходи, садись…
Мяти-пальван присел на корточки, кивнул на больную:
- Как она?
- Ай, все лежит с закрытыми глазами, - прошамкала старуха. - Недавно бормотала что-то, не разобрать, что. Огульнабат говорит, что у нее сердце опустилось, да поможет ей аллах…
Мяти кинул взгляд на женщин, притихших в темном углу, ободряюще сказал:
- Держите себя в руках, женщины. Все кончится хорошо, вернутся наши джигиты.
Мальчонка приподнял голову.
- Па-апа пришел?
- И твой папа вернется, сынок, - пообещал Мяти-пальван. - Если не сегодня, то завтра обязательно придет.
Смуглая женщина дрогнула, глаза ее наполнились слезали. Это была Гульджамал, жена Атаназара. А мальчик, опершийся подбородком на руки и сверкающий глазенками, - их единственная радость и гордость, Мурад.
Старуха со вздохом сказала:
- Пусть всевышний услышит твои слова, Мяти!
Сабыр слабо задвигалась под одеялом, простонала и опять затихла.
- Ну, будьте здоровы! Посмотрим, что принесет завтрашний день, - сказал, поднимаясь, Мяти-пальван.
В мазанке Махтумкули мерцал свет, и Мяти-пальвану на какое-то мгновение показалось, что поэт вернулся, но он тотчас отбросил эту мысль. Не считаясь с дневной усталостью, раньше люди приходили сюда послушать новые стихи Махтумкули, потолковать о тяготах жизни. Сейчас в мазанке могли быть только Нуртач или Джума. Скорее всего, Джума.
Да, это был он. Он лежал, подложив под грудь подушку, и читал стихи, которые Махтумкули перед самым походом собрал воедино, в книгу.
При виде отца Джума быстро положил рукопись и сел. На лице его было написано смущение и тревожное ожидание. Хоть отец и не совсем справедливо ругал его за Махтумкули-агу, он все равно чувствовал себя виноватым и готовился покорно принять новые упреки. Но Мяти-пальван только спросил:
- Ты ужинал, сынок?
Джума кивнул.
- А я по пути зашел справиться о состоянии Сабыр-эдже.
- Как оме?
- Лежит… Стонет…
Мяти-пальван окинул взглядом мазанку, помолчал и сказал:
- Занимайся своим делом, сынок. Я пойду попью чаю…
После ухода отца Джума сидел некоторое время неподвижно. Затем опустился на подушку и взял в руки книгу. Он тяжело страдал от того, что был разлучен со своим учителем. Но так же, как в крепости Шатырбека, он был бессилен. Что он может сделать? Конечно, отец знал, что он не виноват. И все же сетовал на него. А разве только он страдает в бессилии? Чем лучше участь Сабыр-эдже? Вначале она пережила потерю Джерен, теперь сгорает от разлуки с Бегенчем…
Джума вспомнил строки поэта, посвященные сыновьям, стал читать их с глубокой скорбью:
У перепелки выпадет птенец, -
Не кликать ей, над ним не виться можно ль?
Не видит розы соловей - певец, -
Ему не плакать, не томиться можно ль?Осленка нет, ослица вдоль дорог
Бежит в тоске по следу милых ног.
У верблюдицы уведен сынок -
Ей не взреветь, не всполошиться можно ль?Махтумкули! И зверь свой любит род,
Но смерть хитра. Все гибнут в свой черед,
Когда дитя родное вдруг умрет, -
Печальной песней не излиться можно ль?
Джума осторожно положил на пол книгу, последний куплет, записанный скорописью, он прочитал еле шевеля губами, выискивая в строках глубокий смысл.
Шум, раздавшийся возле самой кибитки, отвлек Джуму от мыслей.
- Эй, люди! - радостно вопил кто-то. - Поздравляю, люди! Вернулись наши!
В дверях Джума столкнулся с отцом. Мяти-пальван тяжело дышал, не попадая рукой в рукав халата.
- Беги скорее, сынок! - крикнул он. - Махтумкули вернулся!
Джума припустился со всех ног. Мяти-пальван постоял, глядя на бегущих людей, не выдержал, и сам побежал.
Радостная весть мгновенно всполошила все село. Кто еще не улегся, сразу выскочили из кибиток, побежали к дороге. По обе стороны ее уже теснились толпы людей, возбужденно переговаривающихся и глядящих вниз, туда, где, миновав старый арык, поднимались в гору несколько всадников.
Джума нетерпеливо расталкивал людей, пробиваясь поближе к дороге.
- Смотрите, Атаназар едет! - крикнул кто-то.
- И Тархан рядом!
- А кто этот, седой?
- Смотрите, женщина позади него!
- А вон еще двое всадников!
Джума выскочил на дорогу, схватил под уздцы взмыленного коня Атаназара.
- Салам, Атаназар! Махтумкули-ага тоже с вами?
Атаназар спрыгнул с коня, негромко и суховато сказал:
- После поговорим!
Ответ не удовлетворил Джуму, но допытываться подробностей сейчас не было возможности: вокруг всадников плотным кольцом сомкнулась возбужденная толпа, со всех сторон потянулись руки для приветствия.
- Па-апа пришел! - прозвучал среди общего гама детский голосок. Он был совсем тихий - шелест травинки среди грозного гула деревьев, но Атаназар вскинулся, точно ужаленный:
- Мурадик! Сынок! Гульджамал моя!..
* * *
Много горьких испытаний выпало в жизни на долю Тархана. Но таких мук, как сегодня, он не испытывал еще никогда. Давая корм коню, он в кровь кусал губы, когда из кибитки Садап доносились глухие звуки ударов и болезненные вскрики Лейлы. "Ворвусь в кибитку! - думал он. - Свалю старую ведьму наземь и умчу Лейлу в сторону Сонгидага!" Но рассудок злорадно шептал: "Ты, безродный слуга сердара, осмлелишься поднять руку на его старшую жену?" И Тархан скрипел зубами, чувствуя себя как цепной пес, задыхающийся в ошейнике от бессильной ярости. Но, когда послышался особенно болезненный крик, он с силой ударил торбу о землю, кинулся к кибитке.
- Перестаньте, тетя!.. Вы что… убить ее хотите?
Голос его дрожал и рвался, пальцы сжимались в каменеющие кулаки. Казалось, еще одно мгновение - и на голов Садап обрушится удар.
Садап вытаращила глаза. Ее и без того багровое лицо стало черным от прилившей крови.
- Ты, безродный щенок! - заорала она, уперев руки бока и подступая к попятившемуся Тархану. - Что тебе надо? Захочу - и сожру ее с костями!.. А тебе что? Жалко ее? Я знаю, ты всю дорогу спал с этой потаскухой! У, бесстыжая тварь!..
Она больно ударила ногой Лейлу, сжавшуюся комочком посреди кибитки, ушибла ногу, еще больше рассвирепела от этого и принялась безжалостно щипать молодую женщину. Лейла застонала.
- Вот тебе, подлая! - задыхаясь, брызгала слюной Садап. - Вот тебе, потаскуха!.. Вот тебе!.. Кричи, гадина, кричи!..
В горле Тархана что-то пискнуло. Он резко повернулся и выбежал из кибитки. Куда? У кого просить помощи? К Атаназару! - мелькнула мысль, и Тархан широко, чуть ли не бегом, двинулся к кибитке Атаназара, торопясь высказать все, что накипело у него на душе.
На пути повстречался Шаллы-ахун. Тархан попытался было миновать его, но не таков был старик. Он остановился, протянул для приветствия руку.
- Ты ли это, иним Тархан? Жив-здоров? Поздравляю со счастливым возвращением! Молодец!
Тархан вынужден был остановиться и отвечать на приветствия Шаллы-ахуна. А тот продолжал не спеша:
- Ваш ахун дни и ночи призывал на вас благословение аллаха. И вот, хвала ему, большинство джигитов вернулись невредимыми, а остальные милостью всевышнего вернутся не сегодня-завтра… Надеюсь, Тархан-джан, ты не забыл своего ахуна?
- Не забыл, мой пир! - сердито буркнул Тархан. - Разве можно вас забыть!
- Вот и хорошо, сын мой, вот и хорошо, дай тебе аллах здоровье и красивую жену. Я так и думал, что ты добрый мусульманин, пусть твоя жизнь будет долгой! Тогда завтра, если будет по пути, зайдешь ко мне?
Упоминание о жене было как щепотка соли на свежую рану.
- Да, приду же, ахун-ага! - нетерпеливо воскликнул Тархан, переступая с ноги на ногу. - Будьте спокойны, приду!
- Молодец, сын мой, так и надо! - одобрил Шаллы-ахун. - Ты истинный слуга веры и не забываешь, что жертва богу открывает дорогу в рай… Значит, я жду тебя.
Он пошел дальше, а Тархан с неожиданной злобой подумал: "Объедки пошел собирать, старый шакал!"
Атаназар, поглядывая на спящего Мурадика, тихо разговаривал с женой, когда в дверь ворвался Тархан. Гульджемал сразу отвернулась, закрывая лицо, а Атаназар дружелюбно сказал:
- А-а, Тархан. Куда же ты подевался? Ну, проходи, садись.
Тархан угрюмо сел на указанное место, не говоря ни слова.
Атаназар с сожалением покосился на жену. Поняв, что мужчинам надо о чем-то поговорить, Гульджемал взяла кумган и вышла.
- Ты ужинал? - спросил Атаназар, уже догадавшийся, с какой заботой пришел Тархан. - Чего такой хмурый? Что у тебя стряслось?
- Пойди и узнай, что стряслось! Ты во всем виноват!
- Вот тебе и на! - удивился Атаназар. - Чем же я виноват? Разве я мог знать, что они встретятся нам по пути? Что я ответил бы, если б Караджа, не успев приехать, объявил сердару: "Видел, мол, вашу Лейлу! Атаназар посадил ее на седло к Тархану и отправил куда-то!" Ты же знаешь этого сплетника Караджу!
- Я знаю теперь, что и твои слова - пустой ветер!
- Не горячись! Объясни толком.
- Ладно, знай - не сегодня, так завтра сделаю свое дело. Пусть потом сердар, если сумеет, зароет в землю, - я ничего не теряю!
- И напрасно спешишь. Надо выждать момент.