А мой отец был хорошим земледельцем. Он знал, на каком участке что можно сеять, сколько воды нужно для полива. У него искали совета не только земляки, но и приезжие из России инженеры. И все-таки бедность была вековечным уделом семьи, на почетном месте в кибитке незримо восседали многочисленные долги.
Но вот что удивительно, - мы считались зажиточными! Ведь трудно было найти в нашем ауле семью, где ели горячую похлебку хотя бы раз в неделю. А у нас обед варили всё-таки через день, да ещё гостей иногда принимали. Дехканин тянул свою лямку под палящими лучами солнца круглый год, поливая землю потом и слезами. А в дом попадала едва ли десятая часть урожая. Остальное растаскивали жадные руки баев, ханов, ишанов и царских чиновников.
В последний мой приезд в Теджен меня пригласил на большой той председатель колхоза имени Калинина Юсуп Курбанов. Он только что получил тогда звание Героя Социалистического Труда.
Мы сидели в доме председателя. Со двора в окно доносился смех, звон дутара. Тянуло заманчивым запахом плова и чектырме. Мы вели неторопливую, негромкую беседу, как и полагается уважающим себя людям. Толковали о видах на урожай хлопка, о большом строительстве в Ашхабаде, об американской агрессии во Вьетнаме. Кто-то вспомнил гражданскую войну, и тут только я заметил, что кругом меня люди молодые, только двое среди них - мои сверстники.
- Они хотели нас обездолить, лишить всей этой красоты, - сказал один из стариков, показывая на горы и сад за окном, - но у них ничего не вышло. Прищемили мы хвост интервентам!..
"Мы…" Я посмотрел на молодых людей в пиджаках и галстуках, сидящих за столом. Помнят ли они своих отцов, которые могли бы быть среди нас? Но их нет. Кто-то умер в трудах, кто-то в битве с фашистским драконом, кому-то помогли переселиться в мир иной годы произвола… Помнят ли дети своих отцов?
Надо, чтобы память о тех, кто первыми создавали новую жизнь, никогда не померкла. Тогда-то я и задумал рассказать то, что знаю об одном из первых туркмен-большевиков, может быть об одном из лучших сынов моей Туркмении - о Кайгысызе Атабаеве.
Кайгысыз - веселое имя, оно означает: беспечный, беспечальный. Давайте, если это удастся, восстановим богатую судьбу дорогого человека и как бы сверим ее с этим именем…
Грустный Кайгысыз
Чабанам мила степь. Жителям предгорий - горы. Копет-Даг с его долинами, ущельями и холмами - как узорчатая кайма вдоль бескрайних ковров моей степной и пустынной родины. И тем, кто родился и вырос в предгорьях Копет-Дага, бесконечно дороги и его склоны, густо заросшие вечнозеленой арчой, и долины с ледяными родниками, с дикими курочками, затаившимися в травах, и холмы, подобно верблюжьим горбам, и даже голые скалы.
В последние годы прошлого века в одной из долин Копет-Дага чернели кибитки большого аула. За глинобитными дувалами по берегам арыков кустились ивы. Горные воды пробили в овраге, разрезавшем аул, широкое русло. В дождливые месяцы узкий ручеек вдруг вздувался могучим потоком. Два берега - два аула. Не всякому смельчаку придет в голову переплыть бурлящую мутную реку. А к концу лета по мелкой гальке, не покрывая валунов, снова текла тоненькая струйка. И только торчащие в сухом русле вздыбленные обломки скал напоминали о буйных днях половодья.
На краю аула виднелась невысокая запруда. Над ней, в тени старой вербы, скучала одинокая мельница.
Может быть, в этой долине когда-то было вдоволь воды? Ведь и сейчас ее полям не видно ни конца ни края. Может, когда-то пролегал тут дальний караванный путь? Следы древних развалин подсказывают, что на месте аула был в старину большой город. Восточнее самых крайних кибиток в конце прошлого века еще возвышался мавзолей Мене-баба. Многое видели безмолвные стены мавзолея.
Но дети аула Мене никогда не задумывались и ничего не знали о давних временах. И когда солнце переваливало на закат и становилось чуть прохладнее, они сбегались на широкую площадку посреди аула и, как всюду в мире, играли. Так бывало и в дни моего детства, так было и в детстве Кайгысыза Атабаева в тот давний день, который сейчас призрачно встает в моем воображении.
…Мальчишки играли в мяч. Быстрее всех мчался по полю высокий смуглый парнишка. Убегая, он ловко отрывался от догонявшего; преследуя, легко настигал противника. Ему кричали:
- Беги, Кайгысыз!
- Кайгысыз, догоняй!
- Лови, Кайгысыз!
Почему его прозвали Кайгысызом? Беспечальным? Похоже было, что забот и печалей ему хватало. В минуту передышки у него - сумрачное лицо, опущенные веки… Но вот снова сорвался, побежал за мячом - и будто ничего кроме игры не существует! Все мысли об игре, вся жизнь - в игре. Изо всех мальчишеских сил он боролся за выигрыш, на бегу переворачивался, пригибался к "земле или высоко подпрыгивал, метко кидая мяч.
Так метко и сильно, что вдруг сбил с ног ударом бегущего мальчишку. Тот упал и схватился за бок. Пронзительный визг разнесся по аулу. Может, и в самом деле беда? Крепко смотанный из тряпок, прошитый суровыми нитками мяч бьет очень сильно.
Игра прекратилась. Мальчишки обступили валявшегося на земле толстогубого парня. Он уже не визжал, а только всхлипывал, размазывая по румяным щекам слезы, и нудно ругал Кайгысыза:
- Я знаю, я все понимаю… Ты нарочно так стукнул… Чтобы я упал, стукнул. Подлый, нищий ты… От зависти дерешься, сирота несчастный…
Кайгысыз насупился.
- Очень ты мне нужен.
Он не хотел оправдываться.
Между мальчишками завязался спор.
- Нет, он ударил не нарочно! - с жаром кричал самый маленький.
- Правда! На то игра. Иногда так ударишь!.. А зачем плакать? Говорят, кто плачет во время игры, у того голова облезет…
- Думай, что говоришь! От такого удара может навсегда остаться след.
- Так пусть и он швырнет в Кайгысыза!
- Побоится!..
При этих словах толстогубый вдруг вскочил на ноги и изо всей силы ударил кулаком Кайгысыза. Тот не успел ответить: товарищи схватили и оттащили его. Побагровев от обиды, он вырвался из рук и кричал:
- Я расквашу его толстую морду!
Толстогубого уже подхватили под руки и поспешно уводили домой, а Кайгысыз все грозил ему кулаком.
- Все равно не уйдешь от меня. Бесишься с жиру, трус! Я могу лечь и сразу же заснуть с пустым брюхом, но не усну, пока не дам сдачи! Ты еще попадешься..
Кайгысыз вдруг и сам всхлипнул, быстро зашагал к запруде.
Там, где паслись овцы, козы, коровы, он любил отдохнуть на одиноком пне разбитой грозой и спиленной вербы. Он и сейчас нашел этот пень, уперся локтями в колени, запустил пальцы в волосы и уставился в землю… Черные, давно нестриженные пряди. Сквозь дыры латаной рубахи просвечивает смуглое тело. Загрубевшие пятки в глубоких трещинах. Когда он поднял голову и поглядел на неподвижное мельничное колесо, глаза его были серьезны, взгляд сумрачный, печальный. Что его мучило? Обида? Голод? Одиночество?
Жизнь десятилетнего паренька была незавидной. Вот уже три года он пас коров. В серый дремотный час еще до зари по всему аулу разносился звонкий голос.
- Хэ-ав!.. Выгоняйте скотину!
Если весна выпадала дождливая, и травы поднимались выше колен, покрывая долину пестрым нарядом, сытые гладкие коровы двигались очень лениво. В такой месяц и жизнь пастуха была полегче. Но когда небо скупилось, затвердевшая земля делалась похожей на сыромятный чарык, и голодные коровы становились такими тощими, что на торчащие кости можно было повесить торбу, и они метались в поисках травинки, - над судьбой пастуха, как говорится, выли собаки. Под вечер собрать коров было почти невозможно, и Кайгысызу часто приходилось выслушивать брань и проклятья, а то и получать оплеухи за то, что какая-нибудь корова сдуру забралась на посев.
И сейчас, сидя на пеньке, мальчишка то представлял себе, что пасет коров, и ругал их привычными словами: "Чтоб отсохли твои рога, чтоб на хвост твой села болячка!", то возвращался мыслями к своему обидчику и злорадно мечтал о мести. Это не позор, если беден и приходится пасти овец и коров. Работа кормит. Но вот унижаться перед мальчишкой? Разве кулак толстогубого тверже моего кулака? Если не отомщу сегодня, завтра он накинет на меня верблюжье седло и поедет верхом.
Нет! Пусть убьет меня старший брат, но больше не стану пасти коров со двора толстогубого! А если силком заставит, то отрежу им хвосты. И коровий зад станет похож на рот толстогубого.
Мальчишка и сам не заметил, как рассмеялся, пред-ставив себе это зрелище, и тут же обернулся и увидел дряхлого старика. Г оды так сгорбили его, что казалось, будто он нагнулся, чтобы запустить палкой в зайца. Кайгысыз посчитал неприличным убегать от старшего и, когда старик подошел поближе, учтиво поклонился ему.
Резкие, будто вырезанные морщины на маленьком, серо-желтом, как скорлупка грецкого ореха, лице старика стали еще глубже, когда он прищурился, чтобы разглядеть мальчика.
- Кто ты? - спросил он.
- Я - Кайгысыз…
- А… сын Теч-сердара?
Кряхтя и охая, старик сошел с запруды.
- Здоров ли, верблюжонок мой? Все ли благополучно? - он ощупал посохом землю и уселся рядом с мальчишкой. - Почему без стада? Что делаешь?
Кайгысыз хотел было рассказать, что старший его отпустил по делу, да вот случилась ссора с толстогубым… Он прикрыл рот рукой и коротко объяснил:
- Мы играли. Я устал и сел отдохнуть.
- Хорошо, верблюжонок мой, очень хорошо! А сколько тебе лет? Ты, кажется, родился в ту дождливую весну? - старик стал загибать пальцы. - Пять… Девять… Сейчас тебе, хан мой, десять лет.
- Верно! И брат Гельды попрекает меня этим.