Оказалось, что у мальчика не обычная простуда, а ложный круп: в приступе кашля происходит спазм мышц гортани; надо в ту же секунду вызвать у больного рвотный рефлекс, прочищающий горло, а иначе ребёнок может задохнуться. Но Горбатка, сидевшая с принцем, этого не знала, пропустила момент, стала звать на помощь слишком поздно...
Опустившись на пол перед умершим сыном, Ксюша склонила голову и, роняя слёзы на ворс ковра, попросила тоненько:
- Сделайте, пожалуйста, что-нибудь... оживите его... вы же можете... умоляю вас...
Кто-то из лекарей извиняющимся тоном сказал:
- Бесполезно, ваше величество. Мы бессильны. И поверьте: нам очень жаль.
Адельгейда произнесла:
- Значит, кончено. Я погибла. - И лишилась чувств.
Доложили Генриху. Император перенёс известие мужественно, только побледнел ещё больше и сидел в молчании несколько минут. А потом отдал распоряжения насчёт похорон: службу провести в церкви Сан-Дзено Маджоре, тело упокоить в королевском склепе Вероны, колокольные звоны устроить на всех колокольнях города.
Маршал замка деликатно спросил:
- Ваше величество, каковы будут указания относительно Луко?
Самодержец посмотрел с удивлением:
- Луко? Кто такой Луко?
- Тот крестьянин, что сидит взаперти в донжоне. Соучастник неудавшейся попытки бегства. Вы сначала хотели его повесить, а потом отложили дело.
Государь рассеянно покивал:
- Да, повесить...
- После похорон принца или до?
- Что? - отвлёкся монарх от своих мыслей. - Ты о чём?
- Я говорю: привести приговор в исполнение до или после похорон?
- Чьих похорон?
- Так его высочества принца Леопольда.
- Ах, ну да, ну да... Что, какой приговор?
- Луко повесить, как вы велели.
- Я велел? Когда?
- Только что.
- Разве? Чепуха. Просто вспомнил, кто такой Луко... - Вновь задумался. Наконец сказал: - В общем, отпустите его.
- Как, простите? - удивился маршал.
Генрих помрачнел:
- Выпустить на волю! Пусть проваливает к свиньям! Что тут непонятного?
- Как прикажете, ваше величество.
- Хватит, хватит смертей! Мы в конце концов христиане. В память о моём сыне я прощаю этого несчастного. Передайте ему. Чтоб молился за упокой души раба Божьего Леопольда.
- Будет исполнено, ваше величество.
- А теперь иди. Мне необходимо побыть одному. И пускай принесут лучшего вина.
- Красного или белого, ваше величество?
- Красного, конечно. Нет, пожалуй, граппы. Я хочу покрепче.
Пил и размышлял: "Что же происходит? Впечатление, будто от меня отвернулось Небо. Всё, что ни затею, получается наперекосяк. Нет ни в чём покоя... Думал, эта русская принесёт мне счастье. Думал, что начну с чистого листа. Нежная, прелестная молодая женщина, дочь великого князя Киевского. Знатность и богатство, мощная подпитка русскими деньгами... Нет, не получилось. Оказалась ещё глупее, чем Берта. Та мне изменяла и жила как хотела, я её не видел годами. Эта же влюбилась как сумасшедшая и всё время требовала взаимности. Но ведь я император! У меня иные заботы, кроме семьи... А по части веры оказалась совершенно непробиваемой. Не смогла пройти обряд посвящения, мямля. А потом обвинила, будто я виновен в преждевременном рождении Лео! Глупость несусветная. Просто чрево её такое слабое... Да и вся она - плакса и зануда. Хороша, чертовка, даже в горестях своих обаятельна, но упряма и вздорна. Впуталась в интриги Каноссы, влезла в бочку, дура, погубила мальчика... Бедный Лео! Впрочем, он такой был болезненный - явно не жилец. Нет кругом надёжных людей. Конрад - остолоп и предатель. Генрих-младший - негодяй и болван. Остальные не лучше. Деньги русские не пришли - князь вначале жался, а потом и вовсе помер. Новый князь о союзе с Германией слышать не желает. Ненавижу. Ненавижу всех. Нет любви в моём сердце".
Государь снова выпил.
В мраморном камине потрескивали дрова. Император часто мёрз и всегда заставлял разжигать камин, даже летом. Теплота успокаивала его. Долгое глядение на огонь умиротворяло. Навевало философские мысли. Убеждало: всё на свете сгорит, как вот эти дрова. И останется только кучка пепла. Для чего он бесится, мучает себя и других, если впереди только тлен? Вот бы бросить государственные дела, плюнуть на интриги, передать престол - Генриху, пожалуй, - и гори всё оно огнём! Вместе с Адельгейдой жить в каком-нибудь отдалённом замке... в стороне от политики и завистников, ни о чём серьёзном не думать, слушать музыку и читать богословские книги...
Нет, не выйдет. Он умрёт от скуки. Он без власти - никто. Власть важнее семьи, безмятежности бытия, тишины и покоя, власть превыше всего! Он не создан для любви. Для него любовь - только средство, сантименты для правителя гибельны. Власть, борьба, кровь, укрепление империи, покорение неугодных - вот его стихия. Так вели себя и отец, и дед, остальные предки. Таково и его предназначение на земле. Он умрёт непобеждённым. Никогда не сдастся. Для победы все средства хороши!
Позвонил в колокольчик. Посмотрел на вошедшего камергера, на его отличительный знак - ключ на голубой ленте. И сказал неспешно:
- Сразу после похорон Леопольда уезжаю отсюда. Закажите также заупокойные мессы по моим родителям и императрице Берте. Я желаю пожертвовать в местные монастыри по четыреста золотых в каждый.
- Очень щедро! - оценил секретарь, помечая грифельной палочкой на листе пергамента. - В армии и так перебои с поставками...
Кесарь огрызнулся:
- Делай как велели. И ещё я желаю говорить с её величеством. Позови сюда.
- Берсвордт утверждает, что её величество не встаёт с постели.
- Пусть её поднимут. Приведут под руки. Принесут, чёрт возьми! Я хочу говорить с собственной женой! В чём дело?
- Сей момент исполним... - Испугавшийся камергер, кланяясь, попятился и, открыв задом дверь, испарился.
"Отрубить бы ему башку, - зло подумал Генрих. - Только ничего от этого не изменится. Новый будет не лучше. Заколдованный круг. Вот в чём наша трагедия!"
Полчаса спустя, опираясь на локоть каммерфрау, появилась Ксюша - белая как мел, сильно похудевшая, с мутным взором; тем не менее чёрный бархат платья с чёрной накидкой на волосах шли ей необычайно. Слабо поклонилась при входе.
- Сядьте, Адельгейда. Лотта, помогите ей и оставьте нас.
- Слушаюсь, ваше величество...
Женщина сидела недвижно, как изваяние. Даже не моргала. Государь пододвинул ей наполненный кубок:
- Пригубите граппы. Подкрепитесь немного.
Разомкнув слипшиеся губы, Евпраксия ответила:
- Не могу. Не буду.
- Я приказываю вам.
- Даже мысль о вине мне невыносима.
- Если вы не выпьете, я заставлю силой.
- Вы бесчеловечны, ваше величество.
- Да, я монстр. Богохульник, еретик, дьявольский приспешник - разве вы не знаете, как меня зовут на базарных площадях?
- Я давно не ела. Крепкое вино мне закружит голову.
- Вот и хорошо, потому что на трезвую голову не поговоришь.
- Это вы так считаете.
- Это я так считаю. Пейте, пейте.
Еле подняла кубок и дрожащей рукой поднесла ко рту. Сделала глоток, а потом неожиданно ещё несколько. Но остановилась, опустила сосуд на стол и прикрыла веки.
Генрих произнёс:
- Вот и замечательно. А теперь выслушайте меня.
У супруги дрогнули ресницы, и она взглянула на императора несколько осмысленней. Задала вопрос:
- Вы со мной разводитесь?
Он слегка даже умилился:
- Нет.
Помолчал и продолжил:
- Впрочем, что скрывать, - вызывая вас, я намеревался сказать, что действительно разрываю с вами. Но в последнее мгновение передумал.
Адельгейда тихо спросила:
- Что же повлияло на ваше решение?
- Вы.
- Я? Не разумею.
- Просто появились и сели. Вся такая хрупкая, удивительная, воздушная. Понял, что хочу вас. Тут, немедленно, прямо на ковре у камина. - Самодержец дотронулся до её запястья, но она отдёрнула руку, в страхе отшатнувшись.
Выкрикнула жалобно:
- Нет! Оставьте! Это невозможно.
- Что ещё за глупость? - Муж поднялся.
Евпраксия выставила ладонь, отстраняясь от него в ужасе:
- Только не сегодня! Пять часов назад умер Лёвушка!..
- Да, я помню. И скорблю не меньше, чем вы. И желаю немедленно подарить жизнь новому созданию. - Наклонившись, он поцеловал её в лоб.
- Нет, не надо!
- Вы моя жена и не смеете мне отказывать. - Генрих целовал уже её брови, веки, скулы.
Ксюша отворачивалась, хрипела:
- Вы пьяны... вы не отдаёте себе отчёта...
Император не отступал:
- Полно, не упрямьтесь... Я вас обожаю... Если не хотите меня потерять... Сжальтесь надо мной... - И с животной жадностью впился в её раскрытые губы.
Евпраксия схватила серебряный кубок и заехала немцу по затылку. Но замах получился слабый, и металл по касательной лишь прошёлся по его волосам. Тут монарх сразу рассердился и, взглянув ей в лицо, воскликнул:
- Ах ты маленькая мерзкая тварь! Бить меня, супруга? - и наотмашь хлестанул её по одной щеке, а потом по другой.
Заслонив лицо руками, женщина заплакала. Кесарь, приходя в ярость, только распалился:
- Убери локоть! Убери локоть, я сказал! - и с такой чудовищной силой вдруг нанёс ей удар под подбородок, что она, вылетев из кресла, рухнула навзничь на ковёр, чуть не раскроив себе череп об основание камина.