- Ваша милость, там внутри что-то есть, - отозвался охранник, влезший на телегу и с серьёзным видом обстучавший заднюю бочку. - Но, конечно же, не вино.
- Открывайте! Выбить дно немедленно!
Пламя факелов высветило сценку: появление Груни, маленького принца и Адельгейды.
- Ваше величество, вы ли это? - с показным удивлением обратилась к императрице придворная. - Странный способ передвижения для особ королевского семейства! Вам не подобает залезать в бочки. Даже если они из-под лучшего вина. Или на Руси это принято?
- Замолчите, мерзкая, - процедила Ксюша, отряхивая плащ. - Рано торжествуете. Я своих обид не прощаю.
- Что вы, что вы, - поклонилась дворянка. - Просто я приучена всей душой служить императору... А его благодарность - выше вашей немилости...
- Эй, куда?! - свистнула охрана. - Улизнёт! Держи!!
Оказалось, человек из Каноссы, улучив момент, спрыгнул с передка, прошмыгнул в проем, всё ещё зиявший между не опущенной до конца решёткой и землёй, и растаял в непроглядной темноте итальянской ночи. Кто-то выстрелил из лука ему вдогонку, но, конечно же, наугад и мимо.
- Да-а... уже не поймать... - проворчал капрал. - Бросится в Адидже, поплывёт - и тогда поминай как звали. Упустили ловчилу. - Видимо, монеты, перешедшие к нему в карман, не располагали к погоне.
- Гнусные скоты, - обругала стражу фон Берсвордт. - Вас колесовать мало. Хоть другого злодея не провороньте. В кандалы его! Император завтра приедет и рассудит по справедливости. - Повернулась к государыне: - Не соблаговолит ли ваше величество возвратиться назад во дворец?
- Разумеется. Надо уложить Лёвушку. У него, по-моему, разыгрался жар.
- Ах, какая неосмотрительность! - сокрушённо проговорила дворянка. - Вы осмелились запихнуть нездорового принца в бочку? Государь, узнав, будет недоволен. И естественно, примет меры, чтоб не допустить подобного впредь.
- Вы заткнётесь когда-нибудь? - огрызнулась Опракса. - Мало получили подсвечником? Я могу добавить.
- Как изволите, как изволите, ваше величество...
Но действительно, скоро о ругани перестали думать:
Леопольду сделалось очень худо, он метался в бреду, бился головой о подушку и кого-то звал по-немецки. Поднятый с постели дворцовый лекарь констатировал простудную лихорадку и велел смазать грудь больного барсучьим жиром, напоить отваром душицы, мать-и-мачехи и малины, а в чулки насыпать сухой горчицы. Евпраксия сказала, что пробудет в детской всю ночь, и никто не смог её в этом разубедить. Заболевший горел, сухо кашлял, и Горбатка с императрицей молились у его ложа.
Рано утром приехал Генрих. Самодержцу сразу доложили обо всех событиях предыдущего вечера. Он вошёл в спальню сына - сумрачный, нахохленный - и смотрел на слуг исподлобья, чем-то напоминая волка.
Император был немного выше среднего роста, перетянут широким кожаным ремнём, в узких сапогах и высокой шляпе с пером. Выглядел лет на пятьдесят, хоть на самом деле ему исполнился только сорок один. Он имел узкое бледное лицо и огромные синие круги под глазами, чёрные волосы до плеч (привилегия франкских королей), но зато усы и бороду небольшие, коротко подстриженные. Не носил никаких драгоценностей - только именной перстень с печаткой на безымянном пальце правой руки.
Посмотрел на Евпраксию сурово, явно неодобрительно, и спросил с ледяными нотками в голосе:
- Как понять вашу выходку, сударыня? В бочке из-под вина... с нездоровым принцем... Вы сошли с ума?
Вероятно, в иной ситуации Ксюша бы дрожала всем телом, запиналась и не смела поднять пылающего лица; но тревога за сына и бессонная ночь у постели мальчика выжгли из её сердца остальные чувства; стоя перед мужем, ничего не боялась, лишь тоска наполняла душу, безразличие ко всему, кроме Лео. Не спеша ответила:
- Я в порядке, сударь. Если и говорить об умственной хвори, то не о моей. Кто во имя ереси заставлял беременную супругу принимать участие в чёрной мессе? Для чего ж теперь удивляться, что ребёнок родился прежде срока и никак не может поправиться!
Слушая её, император жевал нижнюю губу. А потом сказал:
- Вы себе отдаёте отчёт в том, что говорите? Только что, мгновенье назад, обвинили меня в сумасшествии. Мыслимо ли это?
- А мгновеньем ранее в том же обвинили меня.
- Между нами разница. Вы - никто. Я - всё!
У неё презрительно сморщился нос:
- Может быть, Господь Бог? Уж не много ли на себя берёте?
- Да, представьте: император - помазанник Божий.
Женщина вздохнула:
- Знаю, знаю. Но венчал вас на царство кто? Преданный вам епископ Виберто ди Парма, незаконно избранный вами Папа. Ведь недаром же пол-Европы называет его презрительно "антипапой"!
- Замолчите. И не говорите о том, в чём не разбираетесь.
- Почему вы сегодня в Италии с войсками? Очень просто: итальянская часть империи вам не подчиняется. Вас не признают императором и в Германии. А меня, между прочим, венчали по всем канонам.
Генрих рассмеялся:
- Неужели? Вас венчали тоже преданные мне архиепископы - Гартвиг и Герман. Отлучённые "настоящим", как вы утверждаете, Папой. Так что не советую вдаваться в подробности. А иначе докатимся до того, что и брак наш не легитимен.
- Ах, не легитимен?
- Получается, да: если Гартвиг и Герман, совершавшие таинство обряда, были прокляты Папой, то они не имели права нас венчать. Брак не легитимен, вы мне не жена, стало быть - никто.
- Ах, никто?
- Абсолютно.
- Почему же тогда вы меня удерживаете в Вероне да ещё ругаете за попытку увезти отсюда ребёнка - совершенно не принца даже, а обычного мальчика, незаконнорождённое дитя?
Самодержец отрезал:
- Потому что не подвергаю сомнению совершённого. Я - помазанник Божий. Вы - моя жена. Леопольд - наш наследник и маркграф Австрийский.
Адельгейда кивнула:
- Вот и славно. Значит, мы на равных. И по праву равного заявляю вам: не позволю, чтобы вы отобрали у меня Лео.
Немец удивился:
- Что за чушь такая? У меня и в мыслях не было отбирать ребёнка. Кто внушил вам эту нелепицу? Конрад? Ах, мерзавец... Впрочем, он, конечно же, пляшет под чужую дуду. Да, с Каноссой пора кончать. Не оставлю от крепости камня на камне.
- Вы серьёзно не увезёте мальчика?
- Говорю же: нет! - Он приблизился к ложу, отодвинул полог, прикреплённый к высокому балдахину. - Как его самочувствие? Лучше?
- К сожалению, ненамного. Жар ещё силён.
- Я пошлю за лучшими докторами Мантуи и Пизы. Мы должны спасти принца. Вырастить достойным королевского звания. - Император опустил полог. - Понимаете, о чём я, сударыня? Конрад - негодяй, тряпка, отщепенец. Генрих-младший не лучше. Он уж больно туп. Не рискну ему передать корону... Значит, Леопольд. Главная надежда империи.
Евпраксия ответила:
- Для меня политика не важна. Просто я желаю ему здоровья.
Самодержец пропустил её реплику мимо ушей и направился к двери. Обернувшись, заметил:
- Инцидент исчерпан. Больше не сержусь за попытку бегства. Вас хотели использовать в гнусных целях, вы не виноваты. Но!.. - Самодержец посмотрел грозно. - Если из-за этого происшествия с Леопольдом что-нибудь случится - не хочу произносить страшное! - это будет конец нашим отношениям. Так и знайте, сударыня. Так и знайте!
Адельгейда присела в почтительном реверансе:
- Я молюсь за его спасение.
- Хорошо, помолитесь и от меня тоже.
Капеллан - падре Федерико - живо отозвался на просьбу императрицы и провёл службу за здравие младшего сына кесаря. Схожие молебны прошли и в других храмах города. Прибывшие доктора не сказали ничего нового: лихорадка на фоне бронхита, надо давать тёплое питье и микстуры, понижающие жар. Вскоре ребёнку сделалось получше; впрочем, кашель только усилился, стал сухим и лающим. Евпраксия спала не больше полутора часов в сутки и почти не отлучалась из детской. Но на третий день Паулина едва не силой увела госпожу в её апартаменты - ненадолго прилечь и слегка соснуть. Говорила с укором в голосе:
- Посмотритесь в зеркало, ваше величество: бледная, осунувшаяся, нос один торчит. Разве ж можно доводить себя до этаких крайностей? Дети все болеют. Убиваться нечего. Надо и себе уделить внимание. Что его величество скажут?
- Лёвушка поправится - с ним и я тоже расцвету, буду есть и пить. А пока глоток не проходит в горло.
- Так хотя бы вздремните. На полчасика. Груня посидит у кроватки.
- Так и быть, согласна. - Уходя, предупредила Горбатку: - Если что - зови. Не до церемоний. Самочувствие принца во сто крат важнее моего сна.
- Не тревожься, душенька, - отвечала нянька. - Буду начеку.
У себя в опочивальне Ксюша отказалась раздеться - вдруг бежать к мальчику? - и легла в одежде, лишь прикрыла ноги шерстяным одеяльцем. Положила голову на подушку и мгновенно забылась, словно потеряла сознание. Пребывала в прострации меньше двух часов, ничего не видя во сне, ничего не чувствуя, и с трудом приподняла веки - оттого, что её трясли за плечи.
- Просыпайтесь, просыпайтесь, ваше величество! Просыпайтесь, беда у нас! - Паулина кричала, теребя императрицу довольно грубо.
Наконец до родительницы дошло:
- Как? Беда? Что случилось?
- Он не дышит!
Соскочила с кровати и, забыв надеть туфли, в шёлковых чулках побежала в детскую. Голова кружилась, мир качался перед глазами, как большая лодка. Коридор - двери - балдахин... Сгрудившиеся врачи... И Горбатка, бросившаяся под ноги, с мокрым от слёз лицом:
- Это я виноватая, любушка-голубушка, проглядела, старая...