О жизни и судьбе Евпраксии, дочери великого киевского князя Всеволода Ярославича, ставшей германской императрицей Адельгейдой, рассказывает новый роман современного писателя М.Казовского.
Содержание:
МЕСТЬ АДЕЛЬГЕЙДЫ 1
КОММЕНТАРИИ 72
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА 72
МЕСТЬ АДЕЛЬГЕЙДЫ
ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
Москва
Астрель
Транзиткнига
2005
Из книги В. В. Богуславского, В. В. Бурминова "Русь Рюриковичей. Иллюстрированный исторический словарь". М., 2000 г.
Евпраксия Всеволодовна (1069 - 1109) - германская императрица, дочь великого князя Киевского Всеволода Ярославина. Просватанная еще девочкой (1083) за маркграфа Штаденского (в Северной Саксонии) Генриха Длинного, юная Евпраксия Всеволодовна прибыла в Германию и до 1086 года воспитывалась в монастыре. Достигнув брачного возраста, была обвенчана с маркграфом, но вскоре овдовела и вернулась в монастырь. В молодую вдову влюбился император Генрих IV, и в 1089 году она вышла за него замуж, став императрицей Адельгей-дой. Этим браком Генрих IV преследовал двоякую цель: найти поддержку в лице могущественного киевского князя и примириться с саксонскими маркграфами. Расчеты Генриха не оправдались, что вызвало его ненависть к Ев-праксии Всеволодовне. Она подверглась оскорблениям и издевательствам со стороны мужа и его придворных, стала причиной ссоры Генриха с сыном Конрадом, осуждавшим насилие отца над мачехой. Не выдержав атмосферы германского двора, Евпраксия Всеволодовна бежала к Папе Урбану II. Дело Евпраксии Всеволодовны было передано на рассмотрение церковных соборов в Констанце и Пьяченце. Соборы осудили поведение Генриха IV, что ускорило его поражение в борьбе с Папой. Оправданная, Евпраксия Всеволодовна развелась с мужем и уехала (1097) в Венгрию, а оттуда - на родину. В 1106 году постриглась в одном из киевских монастырей.
Киев, 1106 год, лето
Весть о смерти тысяцкого Яна Вышатича прибыла с монахом, посланным от игумена Печерской обители. Инок, стоя во дворе, потный, жалкий, кланялся и крестился, а великая княгиня, сидя на крыльце за столом и потягивая прохладный кумыс, подставляла лицо дуновениям, шедшим от опахала, слушала бесстрастно. Да чему ж удивляться? Удивительно не то, что Вышатич умер, а, наоборот, как ему посчастливилось дотянуть до своих девяноста лет! Прямо-таки библейский возраст. При его-то жизни, полной войн, погонь и опасностей! Человек был неглупый, сильный, не слезал с коня до последних дней. Царствие ему Небесное!
Вестник, поклонившись, спросил:
- Что сказать их высокопреподобию? Ожидать ли тебя, свет мой, матушка, на похоронах?
А великая княгиня ответила с сильным половецким акцентом:
- Нет, не ждать-пождать, голёва болеть. Плякать не хотеть. - И, подумав, добавила: - Я Опраксушке повелеть сказать. Может приходить.
- И на том спасибочки. Мы княжну Евпраксею свет Всеволодовну любим всей душою, страстотерпицу нашу. Мученицу, голубушку...
- Замолкать, чернец! - отмахнулась от него бархатным платочком княгиня. - Вон ступать!
Продолжая кланяться, нарочный попятился к выходу.
Этот разговор состоялся во дворце вдовствующей великой княгини в Вышгороде - в нескольких верстах к северу от Киева. Дочку половецкого хана Осеня, о пятнадцати годах от роду, выдали ее за великого князя Киевского Всеволода Ярославича и, крестив, дали имя Анна. Родила от супруга княгиня трех детей. Прожила среди русских больше полувека, но язык в совершенстве так и не осилила. Да и многие ханские обычаи сохранила: поднималась поздно, била холопок по щекам за малейшую провинность, обожала кумыс и катык, конные прогулки верхом и протяжные половецкие песни, исполняемые под комуз специально обученной девушкой. Говорила всегда с некоторой брезгливостью, выворачивая и кривя нижнюю губу. И практически никогда не плакала, даже на отпеваниях мужа и сына, что произошли тринадцать лет назад, чуть ли не одно за другим.
После смерти князя Анна переехала из Киева в Вышгород. И жила здесь со своей старшей дочерью - Евпраксйей (в обиходе - Опраксой, или просто Ксюшей). Та была затворницей, появлялась на людях редко и всегда опускала черный плат на глаза, чтоб ее меньше узнавали. Но народ узнавал всегда и показывал пальцами. Говорил вполголоса: "Ишь, пошла, пошла - сука-волочайка!" И смеялся зло. А когда кто-нибудь незнающий, из приезжих, недоумевал: "Да за что же вы хулите столь пригожую молодую скромницу?" - киевляне скалились: "Скромницу? Конечно!" - и подмигивали похабно. Страшную историю Ев-праксии знали многие. Но, как всякие россказни, от бесчисленных повторений обрастала она несуразицами и бреднями. Даже повторять совестно.
А когда мать-княгиня за вечерней трапезой сообщила дочери о кончине Яна Вышатича, та чуть слышно охнула и нечаянно пролила на колени щи. Подняла глаза, полные тоски и страдания:
- Господи, помилуй! Как сие прискорбно! Я его любила. - Вытащив платок из левого рукава, промокнула закипевшие слезы. Тяжело вздохнула: - Помнишь, маменька, он возглавил свадебный поезд мой в Неметчину?
- Помнишь, помнишь, - подтвердила княгиня.
- И к подружке моей, Фекле-Мальге, собственной племяннице, относился по-доброму. Разрешил нам поехать вместе.
- Помнишь, помнишь, - повторила родительница. - Как там есть Мальга? Жив ли, нет ли?
- Сказывали, в здравии. Родила четверых детишек. И совсем онеметчилась, с нашими купцами-гостя-ми знаться не желает.
- Вах, вах, вах, это непорядок. Род свой забывать плёх. Я не забывать. Я куманка есть, половка-куманка. Мой народ велик! Киевский народ тож велик! Забывать плёх.
Евпраксия слушала мать невнимательно, думая о своем. Вспоминала прошлое. Столь уже далекое, но всплывавшее в памяти отчетливо, словно это было вчера. Ян Вышатич, свадебный поезд, незнакомые города и веси, страх в душе и веселое щебетание Феклы-Мальги над ухом... Да, подруга теперь - маркграфиня фон Штаде. А она, Опракса, брошенная всеми, жалкая и не нужная никому, кроме близких женщин - матери, сестры и приемной дочери, - прозябает в Вышгоро-де. Дома - как в изгнании. Никаких надежд. Никакого проблеска впереди.
Черные ее думы перебила Анна:
- Ты пойти на отпевание Ян Вышатич?
Ксюша сдвинула брови, возвращаясь мысленно к матери, утвердительно покивала:
- Да, конечно, надо бы сходить, попрощаться.
- Ну, сходить, сходить. От мене поклёниться тож. Я дружить с Ян Вышатич. А с его брат не очень дружить. Хитрый, как лиса.
Евпраксия поднялась к себе в терем. Заглянула в светелку, где кормили Васку - Вассу, восьмилетнюю сироту, что была у княжны на попечении. Та вскочила и поклонилась.
Ксюша усадила ее на место и погладила нежно по головке. Ласково спросила:
- Как ты поживаешь, голубушка? Сытно ли тебе?
- Слава Богу, не жалуюсь.
- Кушай, кушай. Я с тобой посижу, попотчую. Как же ты похожа на свою несчастную маменьку, Царствие ей Небесное!
Девочка спросила, продолжая уплетать ложкой кашу:
- А какая она была, маменька моя?
Женщина задумчиво улыбнулась:
- Шустрая, веселая. Спорая да ловкая. На язык острая. Настоящая немка.
- И отец мой - из немцев?
- Нет, отец - бургундец. Лыцарь и маркиз. Великан ростом. Ну а маменька - маленькая, кругленькая...
- Не из благородных?
- Маменька-то? Нет. Из простых горожанок.
- А отец, стало быть, вельможа?
- О, еще какой!
- Получается, родители мои не были обвенчаны?
Евпраксия смутилась, помолчала немного, но таиться не захотела:
- Да, выходит...
- Получается, что я - плод греха? - Васка смотрела на княжну не мигая изумрудными, пронзительными глазами, совершенно такими, как у Паулины-по-койницы.
Опекунша взяла воспитанницу за руку:
- Для чего бросаться хлесткими словами? По закону - греха, а по справедливости - плод любви. Ведь любовь всегда праведна.
- А твоя любовь к императору Генриху?
Изменившись в лице, Евпраксия ответила строго:
- Сей вопрос не для твоего разумения.
Девочка, поняв, что зашла слишком далеко, залилась густой краской. И, уставившись в миску с кашей, стала бормотать:
- Извини меня, матушка, мой свет, не подумавши брякнула...
Взрослая, смягчившись, вновь дотронулась пальцами до ее расчесанных на прямой пробор светло-русых волос:
- Ладно, ладно, не сержусь боле. Кто тебе напел про мою любовь к Генриху?
Девочка пожала плечами:
- Дык ведь все, кому не лень, бают...
- Вот ведь балаболы, ей-богу! Делать людям нечего, кроме как перемывать мои косточки. Ты не слушай их.
- Хорошо, не буду.
- А начнут говорить - не верь.
- Ничему не поверю, матушка, мой свет.
- Я одна знаю правду.
- Мне ея поведаешь? - Васка посмотрела на княжну снизу вверх, с любопытством.
Евпраксия произнесла твердо:
- Нет. - А потом пояснила: - Это никого не касается.
- Никого-никого?
- Совершенно. - Опекунша встала. - Заруби сие на своем маленьком носу. - Наклонилась и поцеловала девочку в лоб. - Доедай, допивай, и пойдем помолимся. Чтоб Господь наш Иисус Христос сжалился над нами. И над теми, кого мы любим. - Осенила ее крестом и вышла.