Волынский слышал, сколь неоднородно калмыцкое племя. В прошлые годы, когда казаков поднимал Разин, много калмыков пошло за ним. Не все подчинились царскому указу, не стали воевать против восставших. Позже, когда в 1705 году астраханские староверы на Петра поднялись, калмыки опять же разобщились. Аюка на "ста вожжах" их держал, чтобы служили царю русскому, но тщетно. А. что может сделать с этим своенравным племенем какой-то племянник хана? Растерзают его сыновья Аюки - и только. Волынский, поразмыслив о престолонаследниках на калмыцкий трон, высказал Кудрявцеву всё, что о них думал. Поручик не согласился:
- Ну что вы, господин генерал-адъютант, только Дарджи Назаров и может помирить всех наследников - никому из них не обидно будет. А то ведь каждый себя ханом видит.
К концу дня завиднелся калмыцкий улус. Солнце скрылось за горизонтом, озарив ковыльную степь и множество юрт с пасущимися вокруг них лошадями. Десятка два калмыцких отроков на конях выскочили навстречу губернаторскому отряду, в мгновенье ока сообразили, кто это едет и откуда, и, повернув коней, помчались назад. Вскоре оттуда выехали другие калмыки в нарядных ярких одеждах. И кони под ними были отнюдь не калмыцкие, а серые и карие аргамаки кабардинской породы. В лёгком бархатном халате синего цвета, в такой же шапке, опушённой мехом, и белых сапожках предстал перед Волынским младший сын хана Церен-Дондук. Соскочив с коня, он жестом заставил покинуть сёдла свою свиту, и все расшаркались в низком поклоне. Церен-Дондук начал длинно высказывать свои верноподданнические чувства российскому императору и его астраханскому наместнику, а в это время, горбясь, спешил от белой юрты к губернатору сам Аюка-хан. Борзые было бросились на него с отчаянным лаем, но псари окриками остановили их. Старый хан был в простой одежде - видно не ожидал приезда высокого гостя, и, кланяясь губернатору, произнёс тысячу извинений за свой нищенский вид. Волынский, не слушая, в чём состоят его извинения, с грубым озорством спросил:
- Скрипят ещё твои старые кости? А я - то, как увидел вместо тебя твоего младшего сына, грешным делом подумал: уж не отдал ли Богу душу хан Аюка?
- Жив пока, слава Богу. Проживу ещё лет двадцать-тридцать, если оберегать меня будете, - серьёзно пообещал Аюка, отчего Волынский, удивлённо выпятил нижнюю губу и задал вопрос:
- От кого оберегать-то?
- Сыновей, внуков, племянников много развелось; каждый ждёт не дождётся, когда я умру. Не столкнули бы раньше времени в могилу.
- Не бойся, хан, сыновьям и внукам мы твой трон не отдадим, - пообещал Волынский, направляясь к белой юрте и увлекая за собой Аюку, Кудрявцева и Церен-Дондука, который от слов губернатора побледнел и нахмурился.
Гости сели на ковёр, Аюка-хан устроился в кресле. Ханские слуги засуетились на дворе, готовя для губернатора угощение. А пока подали кумыс в деревянных чашах. Волынский отхлебнул из чаши и остановил взгляд на Люке.
Ну, так рассказывай, хан, как живёшь. О твоих старческих горестях и заботах я уже слышал. Хотелось бы послушать, как настроен твой парод. Говорят, калмыцкая конница хорошо саблями поиграла на Терекс - государь весьма доволен. Но довольны ли калмыки государем и мной - его наместником?
- Слава Богу, господин губернатор.
- Называй меня генерал-адъютантом, разве ты не видишь, что я при воинском мундире?! - перебил старика Волынский.
- Ай, господин генерал-адъютант, вижу плохо, слепота одолевает. Но, слава Аллаху, я всем доволен. О своём народе что могу сказать? Народ никогда не бывает довольным. Людей посылаю на соляные озёра - люди не довольны. К народу моему помещики из Нижнего, из Казани и Воронежа за красными коровами едут, скупают скот, - народ не доволен. Калмыков, разорившихся на астраханском базаре, по тринадцать рублей за штуку русские помещики покупают - всё равно калмыки не довольны.
- Да вот и я говорю: ослабла сила Акжи-хана в глазах своего народа. - Волынский поставил на ковёр чащу. - Ты не только не можешь свой народ защитить, но и меня перестал жаловать. Вот Нефёд Кудрявцев только что жаловался мне, что более половины твоих улусов не внесли подати за минувший год. Приезд мой, как ты понимаешь, не ради того, что я по тебе соскучился. Нужда меня пригнала к тебе, Аюка-хан. В нынешний месяц его императорское величество снова четыре полка на Каспий послали - кормить их надо, а нечем. Завтра же поезжай в свои улусы и займись налогами…
Гостям подали бараньи головы в жестяном тазу. Волынский с отвращением уставился на огромный бараний глаз, выковырял его из головы, затем приступил к трапезе. Ночевали высокие гости в юрте хана. Казаки раскинули палатки, утром, губернаторский отряд, распрощавшись с Аюкой, направился к туркменам…
Два дневных перехода с ночёвками в степи потребовались губернатору, чтобы добраться до нового туркменского стойбища в долине Калауса, близ Чограйских озёр. Всюду высились древние насыпные курганы, а за Чограем на юго-восток вдоль восточного Маныча, в сторону прикаспийской низины, тянулась голубоватая ковыльная степь. Эти угодья и облюбовали туркмены Бог весть когда, а теперь, по царскому указу, поселились в них навечно. Нефёд Кудрявцев бывал здесь не один раз, проходя с казаками в сторону Крыма и назад, но и он не сразу отыскал летнюю ставку туркмен. Спасибо борзым. Они учуяли по ветру запах от чужих собак, бросились, обегая возвышенность, и увидели огромное скопище кибиток в логу. Лай борзых мгновенно поднял на ноги туркменских овчарок - огромных и безухих, с обрубленными хвостами волкодавов. Их было немного - пять-шесть, но они бесстрашно кинулись на свору борзых Волынского и погнали её в степь. Кудрявцев засмеялся, видя, как удирают губернаторские псы, и поплатился за это.
- Пшёл вон! - прохрипел злобно Волынский и закатил оплеуху поручику: тот кувыркнулся в ковыль и встал, недоумевающе моргая. А губернатор, уже не глядя на поручика, кричал псарям: - Стреляйте в этих кровожадных чудовищ, чёрт бы их побрал, откуда они только взялись!
Собачью драку предотвратил Берек-хан, бросившийся в степь с десятком конных джигитов. Он остановил свирепых алабаев и вместе с ними подъехал к губернатору и его отряду. Волынский всё ещё кипел от возмушения, что так постыдно бежала его свора и как нагло вели себя туркменские собаки.
- Не обессудь, Берек-хан, но всё же я выбью мозги хотя бы из одного твоего волкодава! - Губернатор вскинул пистолет и почти в упор расстрелял самого свирепого пса. Остальные с рыком, но поджав хвосты, бросились наутёк. Борзые, в отместку за своё позорное бегство, бросились за овчарками и гнали их до самых кибиток. Там вновь завязалась драка, и клочьями полетела шерсть. Все опять - губернатор, казаки и туркмены - помчались к кибиткам и разогнали собак.
- Если и люди у тебя такие, - со злостью выговорил Волынский, - то долго ты у меня тут не продержишься!
- Господин губернатор, зачем так говоришь? - в обидой воскликнул Берек-хан. - И люди, в собаки у нас справедливые и добрые. Не надо было лаять твоим борзым. Пусть бы подошли тихонько, полизали друг друга - и всё.
- Ну ладно, разболтался, - остановил хана губернатор. - Вижу, не очень-то радостно ты встречаешь людей императора. Пётр Великий, да и я сам куда вежливей встречали тебя, когда ты пожаловал за землицей. Небось, думаешь, выпросил эти жирные земельные угодья - и дело с рук долой. Уехал, мол, царь - и нет тут ми хозяина, ни судьи?
- Ай, зачем так говоришь, господин губернатор? - Берек-хан умоляюще посмотрел в упор на Волынского. - Давай пойдём в мою кибитку - шурпу, плов поедим, чалом верблюжьим напою.
- Ты казаков моих угощай - видишь их сколько! И все голодные. А мы с тобой о другом угощении поговорим. Веди в свою юрту.
Вошли, сели на ковёр. Берек-хан подложил высокому гостю под локоть подушку. Подали чай и чурек. Берек-хан принялся потчевать губернатора.
- Ну вот, господин Берек Третий, - решительно заговорил Волынский. - Вижу, человек ты добрый, а стало быть, и народ твой такой же. Но согласись со мной, что и император - человек очень добрый. Он твоему племени лучшие земли даровал - им цены нет, а если оценить, то миллионы стоят. Хотелось бы услышать от тебя, Берек Третий, чем ты одаришь русского государя за его щедрость?
- Царю всё отдам - бери всё, что у меня есть! - Берек-хан высказал эти слова с таким удовольствием, словно они теснили его грудь и мешали дышать.
- Вот и хорошо, - сразу успокоился Волынский.
- Ты сейчас же иди и скажи всем, чтобы снесли в кучу ковры, а также золотые и серебряные украшения. Отвезём царю - он будет очень рад такому подарку от туркмен.
Берек-хан вздрогнул, но не подал виду, что просьба, похожая на ограбление, пришлась ему не по вкусу.
- Ладно, господин губернатор, сейчас всё соберём.
Берек-хан отдал распоряжение и вновь вернулся в юрту. Волынскому подали чашу с шурпой, и он макал в неё кусок чурека, поскольку ложки не было.
- Стало быть, туркмены при царе Фёдоре на Куме поселились? А что же они до сих пор ложками не обзавелись?!
- Ай, кто знал, что к туркменам сам губернатор придёт? Знали бы, конечно, купили ложки.
- Говорят, из Хорезма вы на этот берег переправились?
- Да, господин губернатор. Мои предки раньше жили в Тахте. Если позволите, этот аул мы тоже назовём Тахтой.
- Называйте как вздумается, только подати и налоги вовремя платите.
- Вах, господин губернатор! - всполошился Берек-хан. - Ковры, золото, серебро сейчас отдадим, а потом где возьмём?
- Земли тут богатые, травы жирные, овец у вас много. Соляные озёра Карача-Ухо и Довсун - рядом. Будете соль ломать да астраханским рыбакам возить. Если с умом за дело взяться, можно не только себя кормить, но и самого императора, не говоря уж об астраханском губернаторе.