Но были и стахановцы в цехах - и немало. К числу передовиков причислялись и обе дочери Чары-аги Пальванова - Сенем и Гульчехра. Обе давно уже вышли замуж, понарожали детей, но и ткачихами давно стали - работали исправно. Жили они рядом с отцом, в том же текстильном городке, бывали у него частенько дома. Но чаще всего заходили не к нему, а к Зине - жене Сердара, с которой крепко дружили и были нежно привязаны к ней. От Зины узнавали о своем брате-летчике. Письма Сердар присылал довольно часто. Письма боевые, и полные любви к родителям, жене и сестрам. Сердар летал на истребителе, постоянно участвовал в боях - и у него уже был на счету сбитый фашистский стервятник. Зина гордилась мужем. Когда приходили его сестры, конечно же, только и было разговоров о герое-летчике.
В один из дней Зиме позвонил в госпиталь Чары-ага, сообщил о том, что есть от Сердара письмо. Тотчас Зина прибежала домой.
- Чары-ага, где письмо?
- Вот письмо, невестка. - Чары-ага снял тетрадный треугольничек с буфета. - Стою, значит, в проходной, разговариваю с вахтером Аманом, и в это время подходит почтальон. "Чары-ага, письмо вам с фронта, от сына". Ну я, конечно, сразу схватил телефонную трубку и позвонил тебе.
Зина развернула треугольник, жадно припала к строчкам. Чары-ага гордо сказал:
- Насчет того, что Сердар орден получил - не удивляйся. У нас весь род такой. Если хочешь знать, дочка, род Пальвановых еще в старые времена гремел. Еще когда русских в Туркмении не было и границы плохо охранялись - мы давали жизни персидским головорезам. Мой дед до самого Дерегеза гнал разбойников. Говорят, там и погиб. А отец на двух войнах побывал - на японской и германской. Сам я орденом Хорезмской республики награжден…
Зина читала письмо и не слушала - о чем ей хвастает свекор. Дочитав до того места, где Сердар скромно сообщал о правительственной награде, Зина вскочила со стула, прижала листок к груди:
- Ой, Чары-ага, Сердара Красной Звездой наградили! Вот, почитайте!
- Дочка, а я тебе о чем говорю, разве не об ордене! Я прочитал это письмо еще в проходной. Если бы не орден, разве стал бы я тебя отрывать от дежурства!
- Я сейчас напишу ему ответ. - Зина вырвала из тетради лист и села за стол.
- Не горячись, дочка, - сказал Чары-ага. - Наде немного успокоиться, подумать - что ему написать. Ты пока помоги мне другое письмо написать.
- Какое - другое?
- Письмо надо написать секретарю горкома партии. - Чары-ага подумал, помедлил, прежде чем сказать - о чем будет это письмо, и решился. - Я тебе расскажу свою мысль, ты ее запиши, а потом я своей рукой перепишу.
- Ну, рассказывайте поскорее, а то у меня нет времени. - Зина пододвинула листок и взяла карандаш.
- Тебе, конечно, известно, что один тедженец собрал деньги на танк, а теперь сам управляет этой машиной. А колхозница Садап дала деньги на пушку, ту пушку отлили, и теперь из нее бьет по врагам родной братишка Садап.
- Слышала, конечно, - отозвалась Зина. - Во всех газетах об этом писано.
- Вот и я тоже. - Чары-ага немножко замешкался и тверже сказал. - Я внес на самолет большие деньги и хотел бы вручить этот самолет Сердару. Я хотел бы поехать на авиационный завод, там встретиться с сыном и вручить ему истребитель.
- Чары-ага, да вы что! - Зина испуганно засмеялась. - Не скромно это. В сборе средств на самолет вся фабрика участвовала!
- А летчик будет чей?! Разве не наш? Разве не фабричный?!
- Не знаю, Чары-ага, - усомнилась Зина, однако села и довольно складно и убедительно изложила соображения свекра на бумаге. Затем Зина прочитала написанное и отправилась в госпиталь, а Чары-ага сел за стол и старательно переписал свою просьбу. Спустя час он уже был в приемной секретаря горкома партии и усердно упрашивал секретаршу:
- Девушка, очень прошу вас передать мое заявление. Как придет - сразу ему отдайте.
Секретарша сказала Чары-аге, чтобы шел он и не беспокоился - все будет сделано, и старик отправился домой.
С этого дня Чары-ага заметно преобразился. Он и раньше трудился, как говорится, не покладая рук, а тут - словно силы у него удвоились. Только и слышался голос Пальванова то на хозяйственном дворе, то в цехах. И на собраниях стал выступать чаще. Стыдить стал отстающих, восхвалять лучших. Однажды даже переборщил:
- Что - разве мои дочери Сенем и Гульчехра не такие, как все? Такие же, но норму они выполняют на сто три процента! А почему такой успех? Да потому, что я воспитал их так! В нашей семье все меня уважают и слушаются. Берите пример с них!
Чары-аге поаплодировали и посмеялись над ним вдоволь. А что касается дочерей - досталось ему от них за его нескромность. Младшая, Гульчехра, сердито заявила:
- Если еще раз такое скажешь - перестану уважать тебя!
Гульчехра ушла от отца обиженной. Но через два дня именно Гульчехра забежала к отцу и сообщила:
- Отец, балтийские моряки, наши подшефные в Ашхабад приехали. Женщины наши не знают, куда им деваться. План опять не выполнили.
- Раньше надо было стыдиться, - мудро заметил Чары-ага. - Десять лет шефствуем над подводниками. За это время можно было научиться работать, как надо. Где сейчас балтийцы?
- Говорят, они в Багир, в колхоз Ленина поехали, а оттуда навестят нас, - выпалила Гульчехра. - Ты помоги Прониной собрать народ, а то все отстающие уже прячутся.
- Чепуха, дочка, никто не спрячется. Разве можно от славных защитников города Ленинграда, выдержавших блокаду, прятаться. Гордиться надо, что подводники не забыли о нас - приехали!
- Папа, но они же договор будут проверять. Мы же брали высокие обязательства!
- Ладно, пошли в фабком.
В кабинете председателя фабкома собралось несколько активисток. Охают, ахают - не знают, чем встречать дорогих гостей. Замдиректора фабрики, Пронина, тоже здесь.
- Чары-ага, это я за тобой Гульчехру посылала. Ты уж помоги нам собрать народ. Из горкома позвонили - в три часа приедут ленинградцы.
Чары-ага взялся за дело. Засуетились грузчики, заспешили - пошли по дворам, поднимая на ноги всех, кто работал в ночную смену и теперь отдыхал.
К трем часам дня фабричный клуб стал заполняться текстильщиками - в основном женщинами. В фойе - пестро от цветастых платков. Появились оркестранты - молодые, безусые фезеошники - музыканты старшего поколения все на фронте. Нестройно, но в общем-то сносно, запели трубы старинный вальс "На сопках Маньчжурии". Секретарша из фабкома накрыла стол президиума красной скатеркой, поставила графин с водой и стакан. Пришла Пронина… Где-то около четырех подкатил к клубу синий автобус с гостями и сопровождающими их ашхабадцами. Вышли из него трое - в черной, морской форме, с нашивками на рукавах, на фуражках - золотые крабы. Женщины взяли моряков под руки и - на сцену. Представитель горкома партии посоветовался о чем-то с Прониной, и: вот - готов президиум собрания. Чары-агу Пальванова как ветерана тоже избрали в президиум. Он поднялся на сцену и сел рядом с моряками за стол. Пронина открыла собрание: дала слово моряку-подводнику Смирнову. Тот вышел на трибуну, пригладил ершик волос на голове, подождал, пока прекратятся аплодисменты, сказал по-свойски:
- Хорошо встречаете, ничего не скажешь. Но скажу вам откровенно. Наши ребята просили, как говорят у нас, "продраить" ваш коллектив. Что же это такое получается? Не выполнять в такое время план, это знаете что? Это все равно, что нам, подводникам, не справляться с боевым заданием… Ну-да, ладно, не будем обижаться друг на друга, а лучше давайте познакомимся… Наши показатели, стало быть, таковы. За время войны мы, подводники, потопили на Балтике семьдесят немецких кораблей. На дно пошли сотни тысяч тонн смертоносного груза и тысячи фашистских солдат и офицеров. - Смирнов посмотрел в бумажку и продолжал. - А теперь, когда мы прорвали блокаду и соединились со всей страной - плохо придется фашистам.
Смирнов принялся рассказывать о своей подводной лодке, о подвигах экипажа. Речь свою закончил призывом - работать только с перевыполнением плана. Тотчас поднялась на трибуну Гульчехра. На ходу сняла платок с головы, приосанилась.
- Товарищи, фабрика это тоже участок фронта, а мы - бойцы на нем…
"Кто-то, наверное, научил ее - сама бы таких слов не нашла, - подумал о дочери Чары-ага. - Пронина, наверное…" Отвалившись на спинку стула, словно экзаменатор, он уставился на дочь и не сводил с нее глаз, пока она не сошла с трибуны. Тут он скептически хмыкнул и вновь облокотился на стол. Не понравилось Чары-аге, что Гульчехра сказала очень мало и не упомянула о том, о чем, по его соображениям, надо было в первую очередь сказать.
Другие выступающие, как и Гульчехра, заверили моряков: "текстилка" теперь будет трудиться только с перевыполнением плана. Тут же, на собрании, приняли обязательство: "Передайте тем, кто дерется сейчас в Ленинграде и Кронштадте, что февральский план будет, перевыполнен".
Собрание закончилось под звуки фабричного оркестра. Выходящих из клуба моряков провожали песней "Священная война". Провожали до центральной улицы. Там они сели в автобус и уехали.
Чары-ага вновь увидел уже в толпе женщин Гульчехру и поморщился. Подозвав ее и узнав, что она идет домой, сказал:
- Вместе пойдем - два слова хочу тебе сказать.
- Я слушаю, отец. Тебе понравилось, как я выступила?
- Не очень-то, - буркнул он под нос. - Об этом и хотел сказать тебе. То, что фабрика - тоже фронт, это хорошо. А почему ты не сказала ни слова о том, как мы помогали фронту? Разве мы мало отправили теплой одежды бойцам? А о самолете нашем почему забыла сказать? Вах, люди добрые, пощадите мою дочь за забывчивость!