- Хорошо, но я буду перепрыгивать с одного на другое, чтоб побыстрей закончить.
- Только условие - бубенцами не звенеть и в тамбурин не бить…
- Котлицкий, угомонись! Ты жалкий филистер, типичный образец этой гнусной разновидности, а потому молчи, когда говорят люди!
- Господа, успокойтесь же, невозможно уснуть, - жалобно простонала Мими.
- Да, да, не так уж все это весело! - заключила Майковская, широко зевая.
Вавжецкий начал снова наполнять рюмки. Глоговский придвинулся к Янке и с жаром принялся излагать ей свою теорию.
- Ибсен для меня удивителен, он предвещает появление кого-то более могущественного, словно заря перед восходом солнца. А новейшие разрекламированные немцы - Зудерман и компания - это громкие слова о маленьких делах. Они стараются убедить мир в том, что носить брюки на подтяжках вовсе необязательно, что можно обойтись и без подтяжек.
- Вот мы и пришли к тому, - вставил Котлицкий, - что нет уже никого. Одному попало по шапке, другому - под ребро, а третьему очень вежливо коленом…
- Нет, уважаемый, еще есть я! - возразил Глоговский, комично раскланиваясь.
- Сокрушили целые здания ради… мыльного пузыря!
- Возможно. Только ведь и в мыльных пузырях отражается солнце…
- Так выпьем же водки! - отозвался Топольский, до сих пор молчавший.
- Все к черту! Пьем и не думаем!
- Это и есть твой девиз, Вавжецкий!
- Пьем и любим! - подал голос Котлицкий, оживляясь и позванивая рюмкой о бутылку.
- Согласен, не будь я Глоговский, согласен, только любовь - душа вселенной.
- Подождите, сейчас я вам спою кое-что о любви…
Ой, люби меня, люби!
Коль владеешь мною,
Не давай моим глазам
Изойти слезою,
Эх-ма!
- Браво, Вавжек!
Все оживились, никто не пытался заводить умный разговор, каждый болтал, что приходило на ум.
- Милостивые дамы и господа! Небо хмурится, и в бутылках пусто. Пора уходить!
- А как?
- Пойдем пешком, до Варшавы не так уж далеко.
- А корзинки?
- Наймем какого-нибудь телохранителя. Пойду, займусь этим. - И Вавжецкий побежал в сторону монастыря.
Прежде чем он вернулся, все собрались в дорогу. Настроение поднялось. Мими с Глоговским танцевали вальс прямо на лужайке. Топольский был пьян, он то разговаривал сам с собою, то препирался с Майковской. Котлицкий, расплываясь в улыбке, крутился возле Янки, а та уже совсем освоилась и развеселилась. Она улыбалась Котлицкому и шутила с ним, позабыв о его признаниях. Он уверовал, что дурные впечатления едва коснулись ее души и тут же были забыты.
Шли нестройной цепочкой, как и бывает на прогулках. Янка вила венок из дубовых листьев, Котлицкий ей помогал и забавлял пикантными шутками. Янка слушала его, но когда вошли в большой, поросший густым кустарником лес, она вдруг стала серьезной. Ласково смотрела она на деревья, прикасалась к стволам, при этом губы и глаза ее выражали такую радость, что Котлицкий не удержался и спросил:
- Должно быть, хорошие знакомые?
- Близкие, хорошие и не комедианты, - ответила она с легкой иронией в голосе.
- А вы злопамятны. Не верите и не прощаете… Я же хочу одного - доказать вам…
- Так женитесь на мне! - неожиданно предложила Янка.
- Прошу вашей руки! - ответил он в том же тоне.
Они посмотрели друг другу в глаза и оба помрачнели. Янка, сдвинув брови, машинально отрывала зубами листья от венка, Котлицкий, опустив голову, молчал.
- Идемте быстрее, можем опоздать на спектакль.
- Итак, завтра будут читать мою пьесу?
- Вот именно, только читать, потому что Добек еще не расписал, роли…
- Боже! А когда же вы ее поставите?
- Не волнуйтесь, Глоговский! Обыватели еще успеют вас освистать! - съязвил Котлицкий.
- Поставим в следующий вторник, через неделю… Во всяком случае, я так хочу! - заявил Топольский.
- Короче говоря, на все репетиции и разучивание ролей остается четыре дня. Никто ничего не запомнит, никто не успеет хоть как-нибудь сделать роль… Это же самоубийство!
- Выставишь Добеку две рюмки водки, и он тебе отбарабанит всю пьесу.
- Ага, начнет кричать за всех. Тогда уж лучше объявить, что пьесу будут не играть, а читать.
- За меня можете не беспокоиться, я роль выучу.
- Я тоже.
- Не сомневаюсь, женщины всегда помнят текст, а вот мужчины…
- Мужчины, не зная текста, сыграют. Возьмите Гляса - никогда не учит ролей; за несколько репетиций познакомится с пьесой, остальное делает суфлер.
- То-то Гляс и играет!
- А что вы хотите, приличный актер, совсем неплохой комик.
- Паясничает, чтоб не освистали, вот и выходит сухим из воды.
- Прошу ответить, совершенно серьезно. Ваши последние слова были шуткой или желанием, вернее условием? - допытывался у Янки Котлицкий, которому пришла в голову какая-то мысль.
- Все хорошо до тех пор, пока не слишком… скучно. Вам это известно? - ответила Янка раздраженно.
- Благодарю! Запомню… Но имейте в виду: терпение - залог успеха.
Котлицкий, прищурив глаза, посмотрел на Янку, поклонился и больше уже не подходил. Его самоуверенность не была поколеблена: он решил ждать.
Он не принадлежал к тем, кого женщина может оттолкнуть презрением или обидным словом. Он все выслушивал и аккуратно укладывал в памяти для будущих расчетов. Этот человек говорил всем правду в глаза, презирал женщин, и… постоянно жаждал их любви. Он не слишком терзался тем, что некрасив; он был, по его собственному мнению, достаточно богат, чтобы купить любую, какую только пожелает. Он принадлежал к числу людей, готовых на все.
Котлицкий шел, сбивая палкой сорняки у края дороги, и улыбался своим мыслям.
Стемнело, стал накрапывать дождь.
- Вымокнем, как курицы! - засмеялась Мими, раскрыв зонтик.
- Панна Янина, разрешите предложить вам плащ? - обратился к Янке Глоговский.
- Большое спасибо, только плащ мне не нужен… Безумно люблю мокнуть под дождем.
- Знаете, какие у вас инстинкты… - он недоговорил и комично прикрыл рот рукой.
- Нет. Но договорите, прошу.
- У вас гусино-рыбьи инстинкты. Интересно, откуда они взялись?
Янка усмехнулась, припомнив свои давние прогулки осенью, зимой, в ненастье, и весело ответила:
- Люблю такие вещи. С детства привыкла переносить непогоду… Буря приводит меня в восторг.
- Горячая кровь, атавизм, фантазия и все такое прочее.
- Нет, всего лишь привычка или внутренняя потребность, которая разрослась до страсти.
Глоговский предложил Янке руку, и они пошли рядом. Янка принялась рассказывать ему о своих приключениях в лесу. Говорила она с ним дружески, просто, будто знала его с детства. Минутами Янка даже забывала, что видит его впервые. Его открытое лицо, грубоватый прямой характер нравились ей, девушка чувствовала в нем близкую ей братскую душу.
Глоговский то слушал, то говорил, а сам с возрастающим интересом наблюдал за своей спутницей, и наконец, улучив момент, он со свойственным ему прямодушием заметил:
- Пусть я сдохну, но вы интересная особа… Очень интересная! Я вам что-то скажу; у меня в голове сейчас мелькнула мысль, и я ее вам излагаю, только пусть она не кажется вам странной. Не терплю условностей, светской фальши, лицемерия актрис и все такое прочее, считай до двадцати! Так вот всего этого я в вас не вижу… Да-да! Я сразу заметил, что ничего этого у вас нет. Вы редкий тип женщины, и мне это очень приятно. Интересно, интересно! - говорил он, обращаясь уже к самому себе. - Мы могли бы стать друзьями! - воскликнул он, обрадовавшись пришедшей ему в голову идее. Хотя бабы никогда не оправдывают моих ожиданий, - в каждой рано или поздно просыпается самка, - новый эксперимент, может быть, кое-чего стоит.
- Откровенность за откровенность, - ответила Янка, которую позабавила та быстрота, с какой он принимает решения. - Вы тоже любопытное явление.
- Итак, договорились! Пожмем друг другу руки и будем друзьями! - сказал Глоговский, протягивая ей руку.
- Но я еще не все сказала. Я привыкла жить без наперсниц и друзей: общение с ними - дань сентиментальности, оно иногда даже таит в себе опасность.
- Пустяки! Дружба дороже любви… Льет, я смотрю, не на шутку. Это собаки плачут над отвергнутой дружбой. Мы еще встретимся с вами, правда? В вас есть что-то, как бы сказать… кусочек настоящей души.
- В театре я ежедневно на репетициях, а вечером всегда на спектаклях…
- Пусть я сдохну, но все это не то! Если бы хоть неделю я побыл около вас, пошло бы столько сплетен, разговоров, предположений и… считай до двадцати!
- Какое мне дело до того, что обо мне болтают! - беззаботно воскликнула Янка.
- Хо, хо, а вы, я вижу, с перчиком. Люблю, когда человек не церемонится с этой машиной по производству сплетен, которая называется общественным мнением.
- Я полагаю, если мне не в чем себя упрекнуть, то можно смело смотреть всем в глаза и спокойно слушать, что о тебе говорят.
- Спесь, ей-ей, неумеренная спесь!
- Почему вы не ставите свою пьесу в Варшавском театре?
- Потому что там не хотят ее ставить. Видите ли, это учреждение слишком надушенное, элегантное и только для деликатной, очень тонко чувствующей публики. А моя пьеса и не пахнет салоном, самое большее, в ней можно почувствовать запах поля, леса, крестьянской хаты. Варшавскому театру нужны не правда, а флирт, условности, болтовня и так далее, считай до двадцати. К тому же у меня нет протекции, а у них свои патентованные фабриканты пьес.
- Я-то думала, стоит написать хорошую вещь, чтобы ее тут же сыграли.