Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) "Земля обетованная" происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета - три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело - строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.
Публикуется новый перевод романа.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 66
Сын земли 123
Примечания 126
Часть первая
I
Город Лодзь пробуждался.
Первый пронзительный фабричный гудок прорвал тишину раннего утра, и вслед за ним во всех концах города зазвучали другие; они орали все громче, хрипло и надсадно, будто хор гигантских петухов, металлическими голосами поющих призыв к труду.
Огромные фабрики, чьи продолговатые темные туловища и стройные шеи-трубы чернели средь сумерек, тумана и дождя, - медленно просыпались, вспыхивали огнями горнов, выдыхали клубы дыма, начинали жить и шевелиться в темноте, еще окутывавшей землю.
Непрерывно моросил мелкий мартовский дождь со снегом, расстилаясь над Лодзью тяжелым, липким туманом; он барабанил по жестяным крышам, и струи стекали с них прямо на тротуары, на черную, топкую грязь улиц, на голые деревья, прижавшиеся к длинным кирпичным стенам, дрожащие от холода, терзаемые ветром, который, срываясь откуда-то с размокших полей и тяжело перекатываясь по болотистым улицам города, сотрясал дощатые заборы, ударял по крышам и сникал где-то в грязи, пошумев в ветвях деревьев и постучав ими в окна низкого одноэтажного дома, в котором вдруг появился свет.
Боровецкий проснулся, зажег свечи, и тут же отчаянно зазвонил будильник, заведенный на пять часов.
- Матеуш, чаю! - крикнул он входившему слуге.
- Все готово.
- Господа еще спят?
- Сейчас пойду их будить, если вы, пан инженер, прикажете, а то пан Мориц вечером сказал, что хочет сегодня поспать подольше.
- Иди буди. Ключи уже взяли?
- Сам Шварц заходил.
- Ночью кто-нибудь звонил по телефону?
- Дежурил Кунке, но, когда уходил, ничего мне не сказал.
- Что слышно в городе? - спрашивал второпях Боровецкий, быстро одеваясь.
- Да ничего, только вот на Гаеровом рынке рабочего зарезали.
- Ладно, ступай.
- А еще сгорела фабрика Гольдберга на Цегельняной. Наши пожарные поехали, да куда там, одни стены остались. Огонь из сушильни пошел.
- Что еще?
- Да ничего, все сгорело дотла, чистая работа, хохотнул Матеуш.
- Наливай чай, пана Морица я сам разбужу.
Боровецкий, уже одетый, вышел в столовую, где от висячей лампы падал резкий, яркий свет на круглый стол, покрытый скатертью и уставленный чашками, и на блестящий самовар.
- Макс, пять часов, вставай! - крикнул Боровецкий, приоткрывая дверь в темную комнату, из которой его обдало духотой и запахом фиалок.
Макс не откликнулся, только заскрипела, затрещала кровать.
- Мориц! - крикнул Боровецкий, приоткрывая дверь в другую комнату.
- Я не сплю. Всю ночь не спал.
- Почему?
- Все думал о нашем деле, подсчитывал.
- Знаешь, Гольдберг-то в эту ночь сгорел, совсем, дотла, как выразился Матеуш.
- Для меня это не Бог весть какая новость, - ответил, зевая, Мориц.
- Откуда ты мог знать?
- Да я уже месяц тому назад знал, что ему пора сгореть. Даже удивлялся, что он так долго тянет, он же мог не получить процентов по страховке.
- Много у него было товара?
- Застраховано было много…
- Вот и выровнял себе баланс.
Оба от души рассмеялись.
Боровецкий вернулся в столовую и сел пить чай, а Мориц, как обычно, принялся искать по всей комнате части своего гардероба и бранить Матеуша.
- Я тебе всю морду расквашу, будет она у тебя красная как кумач, если не научишься аккуратно складывать мои вещи.
- Морген! - крикнул проснувшийся наконец Макс.
- Ты не встаешь? Уже шестой час.
Ответ заглушили гудки, зазвучавшие будто над самым окном и несколько секунд гремевшие с такой мощью, что стекла в окнах дребезжали.
Мориц в одном белье, накинув на плечи пальто, уселся перед печкой, в которой весело трещали смолистые щепки.
- Ехать тебе никуда не надо? - спросил Боровецкий.
- Надо бы в Томашов съездить, Вейс писал, чтобы я привез ему новые чесалки, но сейчас не поеду. Холодно, и не хочется.
- А ты, Макс, тоже остаешься дома?
- Куда мне спешить? В эту паршивую контору? Да еще вчера с фатером выпили.
- Ох, Макс, ты плохо кончишь из-за этих выпивок со всеми подряд! - недовольно проворчал Мориц, разгребая кочергой жар.
- Это тебя не касается! - донесся голос из соседней комнаты.
Громко затрещала кровать, и в дверях появилась внушительная фигура Макса тоже в исподнем и в шлепанцах.
- Как раз очень даже касается.
- Оставь меня в покое, не действуй на нервы. То Кароль разбудил меня черт знает зачем, да еще ты цепляешься.
Голос у Макса был низкий, раскатистый.
Нырнув к себе в комнату, он через минуту вышел, неся в охапке одежду, кинул ее на ковер и стал одеваться.
- Ты своими попойками вредишь нашим делам, - снова начал Мориц, поправляя на своем тонком семитском носу пенсне в золотой оправе, которое у него постоянно съезжало.
- Чем? Как? Где?
- Всюду. Вчера у Блюменталей ты заявил во всеуслышание, что большинство наших фабрикантов просто воры и мошенники.
- Да, сказал и всегда буду это говорить.
И недобрая, презрительная усмешка промелькнула на его лице, когда он взглянул на Морица.
- Ты, Макс Баум, не будешь этого говорить, ты не должен этого говорить, я тебе запрещаю.
- Это еще почему? - спросил тот тихо и оперся ладонями о стол.
- Если ты не понимаешь, сейчас объясню. Прежде всего, какое тебе до этого дело? Какая тебе разница, воры они или порядочные люди? Мы тут в Лодзи собрались вместе, чтобы сделать гешефт, чтобы хорошо заработать. И каждый делает деньги, как он может и умеет. А ты красный, ты радикал самой яркой пунцовой окраски.
- Я честный человек, - пробурчал Макс, наливая себе чай.
Боровецкий, облокотясь на стол и спрятав лицо в ладонях, слушал молча.
Услышав ответ Макса, Мориц обернулся так резко, что его пенсне свалилось и ударилось о подлокотник кресла; он с едкой, иронической усмешкой на тонких губах взглянул на Макса, погладил длинными пальцами, на которых искрились брильянтовые перстни, черную как смоль бороду и насмешливо проговорил:
- Не мели глупостей, Макс. Речь идет о деньгах. Речь идет о том, чтобы ты свои обвинения не высказывал публично, потому что это может подорвать наш кредит. Мы втроем собираемся открыть фабрику, у нас ничего нет, значит, мы нуждаемся в кредите и доверии тех, кто нам этот кредит предоставит. Нам теперь надо быть людьми порядочными, вежливыми, любезными, добрыми. Если Борман тебе скажет: "Гнусный город эта Лодзь", ты подтверди, что четырежды гнусный, - ему надо поддакивать, он важная птица. А ты что о нем сказал Кноллю? Что он глупый хам. Нет, братец, он не глуп, он из своей башки миллионы добыл, эти миллионы у него есть, и мы тоже хотим их иметь. Мы этих толстосумов будем осуждать, когда у нас будут деньги, а пока надо помалкивать, мы в них нуждаемся; вот пусть Кароль скажет, прав я или нет, - я же забочусь о будущем всех нас троих.
- Мориц совершенно прав, - твердо произнес Боровецкий, поднимая холодные серые глаза на возмущенного Макса.
- Я знаю, что вы правы, по-здешнему, по-лодзински правы, но не забывайте, что я честный человек.
- Фразы, старые, избитые фразы!
- Мориц, ты подлый еврей! - возмущенно вскричал Баум.
- А ты глупый, сентиментальный немец.
- Вы ссоритесь из-за слов, - холодно проговорил Боровецкий, надевая пальто. - Жаль, что не могу с вами остаться, надо пустить в ход новый печатный станок.
- На чем мы остановились во вчерашнем разговоре? - уже спокойно спросил Баум.
- Мы открываем фабрику.
- Так, так! У меня ничего нет, у тебя ничего нет, у него ничего нет, - громко рассмеялся Макс.
- Но у всех у нас вместе есть ровно столько, чтобы открыть солидную фабрику. Что мы теряем? А заработать всегда можно. И, помолчав, Боровецкий прибавил: - Впрочем, либо мы делаем дело, либо мы не делаем дело. Решайте!
- Делаем, делаем! - повторили оба.
- Это верно, что Гольдберг сгорел? - спросил Баум.
- Да, поправил свой баланс. Умный малый, зашибет миллионы.
- Или кончит в тюрьме.
- Глупые речи! - раздраженно возразил Мориц. - Такие слова можешь говорить в Берлине, в Париже, в Варшаве, но не в Лодзи. Нам неприятно их слышать, уж ты избавь нас от них.