В центре площади, занимавшей равновеликий квадрат примерно 150x150 саженей, возвышалась деревянная трибуна для атамана и судей, сбочь трибуны отводилось место для всадников с лошадьми. Отсюда им предстояло выезжать на дистанцию и снова возвращаться сюда после скачек. Тут же рядом лежал целый ворох лозы, приготовленный для расстановки на линии рубки после первой части состязаний.
Атаман Фастовец и его окружение наблюдали за приготовлениями из окон и с веранды станичного правления. Когда возле трибуны собралось около двух десятков всадников, атаман сказал:
- Пора. Будем начинать.
В числе конников находился и Иван Украинский. Хозяин приодел его в казачью форму - черкеску с газырями, темно - синие шаровары с красным кантом, барашковую кубанку с витым перекрестием по ее верху.
Последние указания судьям, горнисту, линейным… И вот уже ухо к уху, круп к крупу выстраиваются кони на старте, они нетерпеливо крутятся на месте, нарушают строй, предчувствуя, что им предстоит выложиться до предела на скорость бега. Наконец, относительное равнение было достигнуто и судья на старте, отмахнув флажком, зычным голосом, перекрывающим людской гомон, крикнул:
- Пошел!
И вся кавалькада ринулась вперед. Точно никто уже не подсчитывал, какое расстояние требовалось пройти. Нужно было проскакать по всему крайнему обводу площади, то есть весь квадрат, а это составляло в общей сложности побольше версты. Иван Украинский со своим вороным дейкинским рысаком находился ближе к внешней стороне круга и, естественно, ему доставалось расстояние хоть на малую часть, но все же больше, чем многим остальным всадникам, шедшим по внутреннему обводу. Крепко держа повод в руке, склонившись к гриве коня, Иван выжимал из него всю скорость, на какую он был способен. Поначалу вперед его вырвалось пять - шесть казаков. Но со средины дистанции он шел уже четвертым, а к концу ее, на финише Иван расслышал в гулком конном топоте отрывистый громкий голос судьи, поданный им для своего помощника:
- Третьим конь Дейкина!
Помощник тут же зафиксировал сообщение судьи в свою книгу. Первое место занял сын Мясоеда на своей кобылице Светелке, донской породы, а второе досталось казаку из зажиточной семьи Абраму Хломаку, скакавшему на своем трехлетнем жеребчике Руслане.
Четвертое и пятое, а тем более другие места мало кого интересовали. Призовых было только три. И отсюда весь разговор в основном сосредоточился на победителях. В многолюдной праздничной толпе, сбившейся поближе к финишу, казаки и иногородние перемешались между собой. Но и в этой сутолоке все‑таки угадывались островки с преобладанием тех или иных сословных групп зрителей. После официального объявления результатов скачек, один из иногородних, статный молодой мужчина в белой косоворотке и модном картузе, сказал рядом стоящим с ним станичникам:
- Знай наших! Батрак Украинский и на чужом коне показал свое отменное мастерство.
Спустя некоторое время площадь огласил сигнал горна. Начиналось второе отделение состязаний - рубка лозы. Линейные расставили зеленые прутья в форме шахматнодиагонального коридора общей длиной сто саженей. В центре находилась трибуна, с которой хорошо обозревался ход состязаний. Требовалось на полном карьере в считанные мгновения срубить каждую из лозинок, правильно держаться в седле, четко управлять конем. Участники состязания продемонстрировали отличную сноровку. Все они успешно справились с заданием. Линейные упарились, без конца меняя прутья. Судейская коллегия даже затруднилась определить, кому же отдать лавры первенства. А потому атаман принял решение: деньги, выделенные на приобретение памятных подарков для призеров за рубку лозы, повернуть на покупку горилки и угостить ею всех участников состязания.
- Пусть хлопцы погуляют единым коштом, - так была объявлена его воля.
Иван в застолье не принимал участия. Ему и за скачки никакого приза не досталось. Своенравный и спесивый атаман заявил его хозяину Дейкину:
- Хватит с него и той милости, что я позволил из уважения к тебе показать публике твою добрую коняку. У него не может быть иного места, кроме босяцкого.
Украинский предвидел такой исход, потому нисколько не удивился. Ему всего дороже было уважение сотен людей, горячо аплодировавших батраку по окончании скачек, и сознание того, что он - не последний человек в станице, слава богу не лыком шит, не какой‑нибудь неумеха.
Украинские жили теперь в Хохлятчине - на окраине Тихорецкой, там, где построили свою хатку и их молодые - Надежда и Василий Букины. У отца с матерью и двух братьев теперь тоже имелась своя хатенка, ее они купили у одного из обедневших казаков, выехавшего из станицы. Жилье это было неказистое, но его привели в порядок, подремонтировали, побелили, положили новую камышовую крышу. Участочек небольшой при хате имелся, что на будущее создавало облегчение с овощами, фруктами. Близость к Букиным тоже много значила. Родственники частенько собирались вместе, говорили о всякой всячине. Природа наделила Украинских прекрасными голосами, запоют бывало они песню - и рвется она аж до самого неба, дружная и согласная.
Предпочтение отдавалось русским и украинским народным песням: "Когда я на почте служил ямщиком", "Священный Байкал", "Реве та стогне Днипр широкий", "Су- сидко", "Мисяцу ясный", "Ой, хмелю, мий хмелю". Большой мастерицей петь слыла Надя Букина. Она‑то и вела в семейном хоре самые высокие партии.
- Тебе бы, сестра, на сцене выступать, - сказал ей как‑то Иван - старший. - Да только туда нет батрачкам дороги.
Любили в семье стихи великого украинского поэта Тараса Шевченко. Объемистый томик его стихов в крепком, затертом переплете по просьбе домашних обычно брал в руки старший брат, открывал его уже на известной странице и начинал чтение своим звучным и сильным голосом с "Катерины", "Думок", "Гайдамаков" и заканчивал "Заповитом":
Як умру, то поховайте
Мене на могилi
Серед степу широкого
На Вкраiнi Милiй.
………………………………………….
Поховайте та вставайте
Кайдани порвiте
I вражою злою кровiю
Волю окропiе.
Внимательно вслушиваясь в шевченковские слова, глава семьи Митрофан Украинский нередко произносил:
- Добрые вирши сочинял Тарас, дуже добрые.
Вокруг некоторых мыслей автора возникала полемика, иногда даже высказывалось несогласие, делались свои выводы.
- Наш кобзарь не жалует москалей в своей "Катерине", - сказал однажды чтец. - Согласна, Надя?
- И то, - отвечала сестра. - Только Шевченко говорил про богатого москаля, что надурил Катерину.
Она обернулась в сторону своего мужа Василия Букина и продолжала, указывая на него рукой:
- А не про такого русака, как мой.
Довольная своим находчивым ответом, Надя сама подступала к брату со своим вопросом:
- А ты, хохол, свою москальку Агашу разве бросать собираешься?
Иван Украинский, отложив томик Шевченко на белую столешницу, улыбчиво глядя в глаза сестры, укоризненно отвечал:
- Подловила. Мы квиты, сестра. А ты, однако, язвочка… Агашу не смущай.
Сама обстановка заставляла Ивана все глубже проникать в социальные явления, определять настоящую цену всему окружающему - и власть предержащим, и церковным ипостасям. Он не только не избегал встреч с людьми, так или иначе неугодных существующему режиму, но, напротив, жаждал их, так как уже неоднократно убеждался, что противники царского строя - и есть подлинный цвет народа, его будущее. Батрак еще слабо разбирался в политических течениях и однако же склонялся к самому радикальному - социал - демократическому.
Осенью, когда в простенькой хатке Украинских заколыхалась люлька с маленькой Марийкой, Иван отправился вместе с Василием Букиным на мельницу Семена Мясоеда. На заработанные за лето батрацкие гроши они купили несколько мешков пшеницы - "кубанки" и теперь решили перемолоть зерно на муку, обеспечив разросшуюся семью хлебом на всю зиму. Подводу Иван выпросил у Дейкина, а с погрузкой - разгрузкой им вдвоем с Василием справиться не составляло труда.
Мельница располагалась на выезде из станицы, откуда начинался калниболотский шлях, мало пригодный для передвижений в ненастное время года. Эту мельничку Иван помнил еще с шестнадцатилетнего возраста, когда работал у Мясоеда. Здание ее уже пообветшало, но жернова вертелись исправно и число помольщиков здесь не уменьшалось. Хозяин брал за помол гарнцевый сбор в размере десятины, остальную муку и отруби возвращал клиентам. Собственно, не сам лично, а его мирошник Родион Забро- дов. Высокий, жилистый мастеровой человек перебрался в станицу из железнодорожного поселка, у него были по- истине золотые руки. На мельнице он одновременно служил и механиком, обихаживал маленький дизелек, приводивший в движение всю остальную технику с помощью шкива и ременной передачи. Отцу помогал младший сын - парнишка лет пятнадцати, смышленый не по годам.
Иван и Василий заняли свою очередь, выпрягли лошадь. Помол шел своим чередом. Управившиеся с ним станичники - отъезжали домой, а на их место к засып
ным бункерам становились новые люди. К вечеру посвежело, и те, кому предстояло еще долго ждать, устраивались возле мельницы в своих подводах на ночевку: расстилали полсти, доставали полушубки. Оставив за себя сына, Забродов вышел из мельницы к помольщикам и удивленно воскликнул:
- А вас тут все еще немало!
Затем приблизился к Букину и Украинскому. Он как- то доверительно глянул на них, потом спросил:
- Ну как, батраки, дела?
- Да, похоже, как и у вас, дядя Родион, - держась за грядель брички, ответил Василий. - Посидите с нами, погутарьте.
- Нам очень хочется вас послушать, - добавил Иван Украинский.
- Ладно, останусь ненадолго.