- Молчи, молчи! Ради Бога! - закричал он. - Ты теряешь всякую совесть. Довела себя до того, что он - этот отвратительный хищник - говорит о тебе как о прожженной интриганке, которая - по его выражению - нас обоих проведет и выведет. И он имеет на это право. Ты им пользуешься теперь, имеешь виды и на будущее! В твоем отвратительном актерском мире и нельзя иначе ни чувствовать, ни поступать!
Слезы душили его. Он их глотал и с трудом мог бросать слова.
- Ты кончил? - спросила Надя.
- И то, что ты мне скажешь в оправдание, я не могу принять. Слышишь, не могу!
- Не принимай - твоя воля. Ну, хорошо, я - прожженная кокетка, хищница - под стать Элиодору Пятову, бездушная актерка! Так ведь? Но что же я такое сделала? Познакомил меня с Пятовым ты… Ты и привез меня к нему. Он помог мне попасть на курсы. Я ему за это благодарна. Да, благодарна. Вот мое настоящее призвание, а не курсы истории или ботаники.
Тайно от тебя я к нему не бегала. Я тебе говорила про тот завтрак. Говорила или нет? - почти гневно крикнула Надя, подняв голову. Он не ответил.
- Неужели у тебя так память отшибло? Ну да, я ему нравлюсь, и даже очень. Но я им не увлекаюсь и не увлекусь. И это я тебе говорила.
- Так ты желаешь, - перебил он с искаженным лицом, - чтобы я сделался твоим пособником… вроде тайного альфонса, и чтобы мы вместе обрабатывали и теперь, и впоследствии московского туза-мецената? Так, что ли?
- Ты с ума сошел!
- Нет, я правду говорю. Может быть, ты его и доведешь до того, что он поставит тебе вопрос ребром: желаете быть женой Элиодора Пятова или заурядного бедняка Заплатина? Он и теперь уже не сомневается в твоем ответе.
- А ты?
Голос Нади дрогнул.
- Какое же может быть сравнение между нами для тебя, если он согласится оставить тебя на сцене? Я - и миллионщик меценат!
Заплатин порывисто схватил себя за голову обеими руками выше затылка, потом обернулся лицом к Наде и, близко придвинувшись, бросил ей:
- Скажи теперь… скажи! Кого ты выберешь?
- Не знаю, - ответила она твердо и с недобрым блеском в глазах. - Ты так ведешь себя со мною, что другая бы на моем месте сейчас же разорвала с тобой. Так слишком делается тяжело, Иван Прокофьич, продолжала она, меняя тон. - Я уже говорила вам не один раз, что в рабстве не желаю быть ни у кого. Оттого что девушка обручилась с вами - она должна всю жизнь свою закабалить? Для нее открывается чудная дорога, а вы смотрите на дорогое ей дело как на гадость, на разврат! И считаете еще себя большого развития человеком… Интеллигент! Нечего сказать!
Она прошлась по комнате взад и вперед и опять села на диван.
Заплатин сидел все в той же позе, охватив сзади низко опущенную голову обеими руками, и нервно, ритмично качал ее.
И вдруг он опустился на пол, подполз к коленям Нади и, упав на них головой, зарыдал.
Она не отталкивала его.
- Прости! - с трудом выговаривал он. - Я безумный. Не могу совладать с собою. Пойми ты это, Надя. Ежели бы тебя забрало такое же чувство, ты бы поняла и простила.
Он стал целовать ее руки, все еще стоя на коленях.
Ей сделалось жаль его больше, чем в другие разы, когда между ними выходили сцены.
- Нельзя так, Ваня! - гораздо мягче заговорила она. - Ну… встань, сядь сюда… Поговорим ладком. У меня есть еще полчаса свободных… Ты не возмущайся - я не могу манкировать этой репетицией. Она вроде генеральной.
Он слушал ее с отуманенной головой. Но его сейчас же кольнуло в сердце ее актерское слово.
В его душе - ад; а она может ему уделить только полчаса, и ей нельзя "манкировать" грошовой любительской репетицией.
Вот что предстоит ему всю жизнь, если она и останется ему формально верна и будет его женой, когда он сдаст экзамен.
"Всю жизнь!" - внутренне крикнул он.
Руку его держала Надя и, склонясь к нему головой, еще мягче говорила:
- Надо ладиться, Ваня! Всякому свое. Ты будешь профессор, чиновник или там адвокат… Я не стану требовать, чтобы ты из-за меня портил свою дорогу. Разумеется, хорошо будет жить всегда вместе, круглый год. Но случиться может, что и нельзя будет. Придется на сезон… зимний или летний… в разделку. Как же иначе быть?
- Как же быть! - точно про себя повторил Заплатин, и его глаза смотрели в пространство.
- Все от нас самих будет зависеть. От согласия… от доверия. А без этого на что же мы пойдем… поженившись? На ад кромешный?
Он крепко сжал ее руку и повернулся к ней лицом.
- Ты правду говоришь, Надя. Ад кромешный. И я должен тебя от него избавить.
- Как же это… Ты?
- По-другому любить не могу. Ты сама видишь. А это гадко - так ревновать. Дальше пойдет еще хуже, когда ты поступишь на сцену. Не о себе я должен думать, а о тебе, Надя… Переделать себя я не буду в силах до тех пор, пока ты мне дорога… как любимое существо.
- Надо себя побороть, Ваня.
- Выслушай меня до конца!..
Он перевел дыхание и стал говорить медленнее, сдерживая слезы.
- Не в состоянии я буду мириться с тем миром, куда тебя тянет, Надя. Хотя бы ты была с талантом Дузе. Нельзя такому человеку, как я, быть мужем актрисы. Не свои мучения страшат меня, Надя, а то, что я тебе буду вечной помехой. И вот видишь, не способен я в эту минуту ставить такой вопрос: либо я, либо твоя сцена. Я должен отказаться, а не ты.
Он обнял ее и опять беззвучно зарыдал. Надя чувствовала, как вздрагивает все его тело.
- Это ты… не зря, Ваня? - чуть слышно вымолвила она, чувствуя, как у нее в груди точно все захолодело.
Долго не мог он ничего произнести, потом отнял руки и откинул голову на спинку дивана.
- Не вини себя ни в чем, - начал он. - Откажись ты сейчас от сцены - я на это не пойду.
- Значит, ты сам разрываешь то, что между нами есть?
Не было раздирающего горя в звуках голоса Нади. Она была сражена - и только, и способна на жертву. Но внутренний голос подсказывал ей - кто из них сильнее любит другого: она или ее жених.
- Так лучше, Надя! Жертвы не хочу! Свобода тебе нужна теперь как воздух.
Трепетной рукой он начал снимать с пальца обручальное кольцо.
- Зачем? - почти испуганно спросила она, заметив это.
- Не нужно никаких напоминаний. И ты сними… отдай мне. Чтобы ничто тебя не мучило.
- Ваня! Милый! Ты так меня…
Не договорив, Надя со слезами бросилась обнимать его.
Но оба бесповоротно сознавали, что иначе нельзя.
- Так лучше, - повторял он, стараясь придать своему тону более твердости.
И, отодвинувшись в угол, он спросил:
- Не пора ли тебе на репетицию? Иди. Может, переодеться нужно.
Время было действительно на счету. Через полчаса соберутся, и ей выходить в первом же явлении.
- Иди.
Они разом поднялись. Он положил ей обе руки на плечи и поцеловал в лоб.
- Это в последний раз! - прошептал он. - Но помни, Надя… когда ты почувствуешь, что ты на краю того оврага, куда так легко скатиться на сцене… помни, что у тебя остался товарищ… только товарищ, Иван
Заплатин. Пошли за ним, когда еще не поздно.
Оба тихо заплакали.
XV
Подъезжая к Москве, Заплатин проснулся. Он задремал, должно быть, не больше как на полчаса. А ночь спал дурно.
Сквозь полузамерзлые окна вагона проникал розовый свет морозного утра. В его отделении - для некурящих - было пусто. На одном диване, уткнувшись в подушку, спал пассажир, прикрытый шинелью.
Под колыхание поезда перед Заплатиным стали проходить картины его приволжской родины. Еще вчера он ехал на закате солнца по реке, вдоль длинных полыней. Кое-где лед потрескивал. Лошади бежали бойко. Ямщик в верблюжьем "озяме", с приподнятым большим воротником и в серой барашковой шапке, держался еле-еле на облучке кибитки, то и дело покрикивал: "Эх вы, родимые!" - с местным "оканьем", которое и у Заплатина еще сохранилось в некоторых словах, и правой рукой в желтой кожаной рукавице поводил в воздухе, играя концами ременных вожжей.
От городка до "губернии" нет еще до сих пор чугунки и считается тридцать три версты, а по льду и меньше.
Хорошо было ехать по накатанному пути. Полоса нежного заката тянулась то справа, то левее, меняясь с изгибами берега.
Справа все время поднимался нагорный берег, то покрытый сплошь снегом, то с хвойным лесом.
Тихо было на реке. Изредка попадались деревенские пошевни с мужиком в овчине и шапке с ушами или целый обоз. Кое-где у берега зимовала расшива или пароход.
Воздух был прозрачный, с порядочным морозом. От пристяжных шел пар. Они подпрыгивали в своих веревочных постромках с подвязанными в виде жгутов хвостами.
Ехал он с побывки, после двух недель безмятежного житья при матери, в их домике, на самой набережной. Она была сильно обрадована его внезапным приездом; только потужила немножко, что ее Ваня не встретил с ней Нового года.
Но она сейчас же стала особенно взглядывать на него. Должно быть, и в самом деле вид у него был нехороший. Она думала даже, что он долго лежал больной и скрыл это от нее.
О том, что он больше не жених Нади, он ей в первые дни не говорил. Но не выдержал, да и нельзя же было не предупредить ее.
Не обвиняя ни в чем Надю, он взял все на себя, напирая на то, что они настолько разошлись во всем, что брак в этих условиях немыслим.
Мать его уже знала от отца Нади, что она желает посвятить себя сцене, и призналась ему, что это ее стало тревожить.
- Разве можно связывать свою судьбу… с актрисой? - сказала она ему в первый же их разговор об этом.
Но она не верила тому, что он - по доброй воле отказался от невесты. Не таков ее Ваня!