Более полувека активной творческой деятельности Петра Дмитриевича Боборыкина представлены в этом издании тремя романами, избранными повестями и рассказами, которые в своей совокупности воссоздают летопись общественной жизни России второй половины XIX - начала ХХ века.
В первый том Сочинений вошли: роман "Жертва вечерняя" (1868), повесть "Долго ли?" и рассказ "Труп".
Вступительная статья, подготовка текста и примечания С.Чупринина.
"Вчера читал Бабар Труп, очень хорош". Л. Н. Толстой, "Дневник"
I
Тропинка заворачивала все вправо и манила в густеющую тень старых развесистых елей.
Ашимова и Крупинский шли медленно, останавливались на ходу, как любят делать русские. Он - коренастый, русый, с большими бакенбардами, в поярковой темной шляпе, в клетчатом летнем костюме, ниже среднего роста. На левой щеке у него было крупное родимое пятно с волосами. Она - почти высокая, для женщины, плечистая и пышная брюнетка, в светлом батистовом платье, без шляпы, под зонтиком. На лбу, широком и загорелом, курчавилась челка. Коса, густая и блестящая, лежала закругленным концом на твердой шее, тоже загорелой. Нос и рот неправильные, немного резковатые; но в общем лицо - красивое и скорее чувственное. Из-под длинных ресниц выглядывали возбужденно и смело синевато-серые, чисто русские глаза.
Девушка шла крупным шагом. Ее спутник старался идти с ней в ногу. Они были одного роста.
- И вы теперь, Лидия Кирилловна, - продолжал он разговор, начавшийся у опушки леса, десять минут перед тем, - вы находитесь в периоде инкубации?
- Чего?
Она негромко рассмеялась.
- Инкубации-с.
- Что это такое?
- Изволите притворяться. Вы девица умственная, и страшные слова вам знакомы… Инкубация значит назревание, высиживание, правильнее выражаясь.
И он засмеялся. С ней он любил говорить в шутливом тоне и в этом же исключительно тоне, еще не так давно, ухаживал за нею, предлагал и руку. Она отделалась также шутками. Между ними установилось, в последнее время, приятельство, и они часто искали случая говорить, без свидетелей, на прогулках, о самых интимных своих делах.
- Высиживание, - повторила Ашимова, наклонив голову в сторону, точно она искала цветка в придорожной густой траве.
- А разве термин не точен?.. А?.. Разумеется, инкубация. Этак, знаете, красивее звучит. Помните, и гётевский Фауст, в первой картине, когда проделывает ученую чертовщину, то вскрикивает по-латыни: Jncubus! Jncubus!
- Какая у вас дьявольская память, Крупинский… Настоящий прокурор!
- Вы это сказали с таким выражением, точно в мыслях своих употребили слово: сыщик. Что ж! От вас мне ничто не в обиду. Обтерпелся, Лидия Кирилловна, когда ходил по вашим пятам, в звании претендента, и посягал на матримониум.
- Полно, посягали ли как следует? - спросила девушка, подняв на него длинные ресницы, и лукаво улыбнулась своими большими серыми глазами.
- Вот те крест, посягал!.. Знаете, это болезнь такая. Наш брат, холостяк, подвержен ей бывает в период от тридцати до тридцати пяти лет, когда у него начинает сосать под ложечкой при виде всякой благообразной отроковицы.
- Стало, я была для вас - всякая, Крупинский?
Она остановилась и взялась нервной рукой с тонкими пальцами без перчатки за низкий сук дерева.
- Всякая! всякая!. Не извольте придираться. Как это для самолюбия моего ни обидно, но я вам и декларацию делал… по всем пунктам.
- Не помню, чтобы вы пришли и сказали просто: хотите, Лидия Кирилловна, быть моей женой, или письмо бы написали.
- Писать нельзя! Это документ-с!
Крупинский детски рассмеялся, и его карие и узкие глаза слезливо заискрились.
- Вы говорили… экивоками… А что, если б я тогда взяла да и сказала: согласна!.. Вот поймались бы, ха-ха!
Смех ее зазвучал возбужденно, но не простодушно. Она была поглощена совсем другим, тем, о чем они начали дружески говорить с самой опушки леса.
- Поймались бы, это точно… Во-первых, я убеждаюсь, что у меня для супружеской жизни нет самого главного свойства, - он подмигнул и сказал как бы в сторону, - вам с этой психологией надо, в первую голову, ознакомиться в настоящий момент.
- Какое же это свойство? - перебила она с оттенком задора, часто звучащим в ее тоне, даже когда она и не спорила, а спорить она вообще любила.
- Какое? - медленно переспросил Крупинский. - Вот какое-с: способность нести тягло…
- Это общее место, Крупинский!
- Нет-с! Извините! Тягло употребляю я не в виде пустой метафоры, вместо "уз", "ярма" и прочих образных выражений, а в прямом значении - в мужицком: тягло есть выполнение совместной жизненной задачи; это - паевое товарищество, во всем и во всякую минуту - вот что я хочу сказать… И на такой подвиг, да еще с обязательством выполнять его всю жизнь, я не гожусь… Под влиянием временного умопомрачения думал, что способен на него, а теперь отрезвел.
- Ну, а во-вторых! - допрашивала она, и в ней как будто заговорило уязвленное чувство красивой девушки, которой человек, увлекавшийся ей, шутливо говорит о своем теперешнем нежелании жениться. Она не верила его полной искренности, хотя и не считала его ни фальшивым, ни склонным к рисовке.
- Вы не забыли, значит, что я сказал: "во-первых"? В женщине это удивительно! Дальше "во-первых" ни одна из вас никогда нейдет в своей аргументации… Во-вторых - продолжаю я - после тридцати пяти лет, холостяк если не поймался, то делается фанатиком своей свободы, так называемой, прибавлю я, свободы, ибо свобода эта, в сущности, свобода скуки или… или…
Он искал слова; губы его повела усмешка.
- Да говорите же! - нетерпеливо крикнула Ашимова.
- Слово-то… самое прокурорское: или распутства… Ну, а теперь у меня, в месте моего служения, подобралось общество довольно сносное: мужчины, не глупенькие, - произнес он тоненьким голоском, - барыньки, не вредненькие…
- Не вредненькие! Вот как вы смотрите на женщин; а еще морализируете! Не вредненькие! В каком же это смысле?
Ее загорелые, немного полные и твердые щеки начали быстро розоветь.
- В каком смысле?.. Да в разных. Это значит: ни рожи, веселые, добренькие, не гнушаются нашим братом.
- И вы к ним, ко всем, относитесь, как закоренелый холостяк? Они для вас - дичь; а вы - хищник… Разумеется!
Девушка сделала жест головой, смелый и немного сердитый. Глаза ее стали темнеть.
- Я-то хищник? Побойтесь Бога, Лидия Кирилловна! Только бы меня самого не обижали! Ну, разговоры ведем, о чувствах, конечно, а иногда и о принципах… Без этого нельзя - сами знаете… В дружбу играем; но чтобы насчет расторжения уз - ни Боже мой!.. И без того уж про людей моей профессии слагается такая легенда, что как, мол, куда-нибудь в непочатый угол русской территории ни явятся - сейчас пойдет перетасовка, умыкание чужих жен, разные комбинации законного и полузаконного характера на почве семейственных прав и преимуществ! Нет-с, я как на исповеди вам скажу - до сих пор этим не занимался, а считая студенческие годы, состою в звании молодого человека уже больше пятнадцати лет… Но и в нашем захолустье, и везде, где я только ни служил, это поветрие все сильнее и сильнее забирает. Люди моей профессии вряд ли больше других особ мужского сословия грешат в расторжении семейных уз; но вообще это сделалось уже не эпидемическою болезнью, а эндемическою, как в Петербурге тиф или дифтерит.
Они вышли на лесную полянку. Направо навалено было несколько сосновых бревен, и свежее дерево отливало приятным изжелта-розоватым цветом своих стволов, лежащих горкой.
- Присядем, - сказала Ашимова и указала рукой на бревна.
Ей не хотелось продолжать разговор все в таком же тоне. Балагурство приятеля начинало раздражать ее. Он, точно нарочно, не желает откликнуться, мягко или резко, это уж его дело, на то, что она, с такой прямотой, сейчас открыла ему, во что ушла теперь вся…
II
Солнце, сильно спустившееся к закату, глядело сквозь сизо-зеленую листву нескольких осин и темнеющую, почти черную, хвою елей. Его лучистая полоса легла на стан девушки, севшей на бревно.
Ее спутник прилег на мураве сбоку и отмахивался веткой от мошек, роившихся вокруг них, предвещая такой же ведреный день и на завтра.
- Иван Захарыч, - начала Ашимова более низкой нотой, звуком певицы с сильным mezzo-soprano, - оставим все это ненужное резонерство!
- Рассудительство, - поправил он.
- Что еще?.. Вы все с вашими словечками!..
- Это я, недавно, в мемуарах одного поэта прочел такое слово. Превосходное слово! Рассудительство, - медленно и вкусно повторил Крупинский.
- Ну, хорошо. Но довольно… Вы друг мне или нет?..
- Друг, друг!..
- Бросьте этот тон! Вы видите, что тут дело идет о жизни двух существ.
- Трех.
- Как трех? - почти наивно переспросила она и откинула на плечо свой полосатый зонт.
- А как же? Вы ее, стало быть, не считаете?
- Кого?
- Да жену!..
Две-три секунды она помолчала, и тотчас же складочка залегла на ее переносицу, где густые брови, светлее волос на голове, почти сходились.
- Жену!.. Это само собой разумеется!
- Нет, не само собой.
- Да кого же вы слушаете, Крупинский? Вашу приятельницу Ашимову? Ее судьба вас интересует, или какая-то женщина…
- Какая-то! Я с таким определением не согласен, Лидия Кирилловна.
- Ах ты, Господи! - она вся всколыхнулась, - да вы не на заседании суда, вы не заключение даете.