- Должна была… Не хочу я туда, Герман, не хочу. Эта пуля здесь, - Тамара положила руку на бедро, - мой лучший сувенир. Она напоминает мне о том, что когда-то у меня были дом, родители, дети. Если у меня отнимут и ее, то ничего не останется. Пуля стала частью меня, ты понимаешь или нет? Это все-таки немецкая пуля, но, пролежав столько лет в еврейском теле, она стала родной. Ей может однажды прийти в голову взорваться, но пока она сидит тихо, мне хорошо с ней. Подойди. Если хочешь потрогать, потрогай. Ты тоже как-то к этому причастен. Тот же револьвер застрелил твоих детей.
- Тамара, я тебя прошу.
Тамара скривилась и, дразнясь, показала Герману кончик языка.
- Тамара, я тебя прошу, - передразнила она Германа с детской игривостью, вызванной алкоголем. - Не дрожи. Она с тобой не разведется. А если разведется, ты всегда можешь уйти к другой. Как ее зовут? Я уже забыла ее имя. Если и та тебя выгонит, придешь ко мне. Я бросила работу с пуговицами, но в Америке пуговиц много… А вот и Ядзя с кофе!
Ядвига внесла поднос с двумя чашками кофе, сахарницей, сливками и домашним печеньем. На ней был фартук. Теперь она выглядела так, как раньше, - служанкой. Перед войной она прислуживала Герману и Тамаре, когда они приезжали в гости из Варшавы в Цевкув. Ядвигино лицо, прежде бледное, стало красным и мокрым. Капельки пота проступили на лбу. Тамара смотрела на нее с удивлением и насмешкой. У Германа что-то оборвалось внутри.
- Поставь. Принеси кофе и себе.
- Я пойду на кухню.
И Ядвига снова зашлепала подошвами по полу. На этот раз она прикрыла дверь.
Несмотря на смятение, Герман спрашивал себя, случалось ли такое когда-нибудь прежде? Или это происходит впервые за всю историю Вселенной? Он обратился к Тамаре:
- Да, ты ее уничтожила…
V
- Я уже поняла, что свалилась как снег на голову, - сказала Тамара. - Те, у кого вся жизнь наперекосяк, никогда не могут ничего сделать правильно. Это закон природы. Я действительно немного выпила, но совсем не пьяна. Будь добр, позови Ядвигу. Я должна ей все объяснить.
- Лучше я сам объясню.
- Нет, позови. Она подумает, что я пришла забрать ее мужа…
Герман встал, пошел на кухню и закрыл за собой дверь. Ядвига стояла у окна, повернувшись спиной к комнате. Услышав его шаги, она вздрогнула и обернулась. Ее волосы растрепались, глаза наполнились слезами, лицо покраснело и опухло. Такие перемены могут быть вызваны большим горем или продолжительной ссорой. Ее лицо исказилось гримасой, оно дрожало. Подбородок стал похож на старушечий.
Прежде чем Герман успел что-либо сказать, она подняла кулаки к голове и зашлась крестьянским плачем:
- Куда мне теперь идти?
- Ядзя, ничего не изменилось.
Ядвига затряслась, из горла вырвались хриплые звуки, похожие на шипение гуся.
- Почему ты говорил, что она мертва? Ты не ездил продавать книги, а был с ней!
- Ядзя, клянусь Богом, что это не так. Она совсем недавно приехала в Америку. Я не знал, что она жива.
- Что мне теперь делать? Она твоя жена.
- Ты моя жена.
- Она была первой… Я уйду, уеду в Польшу. Если бы только я не носила твоего ребенка!
Ядвига замотала головой и заголосила, как крестьянки, оплакивающие покойника. А-а-а…Тамара открыла дверь.
- Ядзя, не плачь. Я вовсе не пришла забирать твоего мужа. Я просто хотела посмотреть, как вы тут устроились…
Ядвига наклонилась вперед, будто собираясь упасть Тамаре в ноги.
- Пани Тамара, вы его жена, пусть это так и останется. Если Бог даровал пани жизнь, это подарок… Я отступлюсь. Это дом пани. Я уеду в Польшу, обратно домой… Моя мамочка меня не выгонит.
- Нет, Ядзя, об этом и речи быть не может. Ты вынашиваешь его ребенка, а я уже, как говорится, высохшее дерево. Бог забрал моих детей себе.
- О, пани Тамара!
Ядвига зашлась плачем и ударила себя обеими руками по лицу. Она принялась странно шататься и сгибаться, как будто искала место, куда бы упасть. Герман посмотрел на входную дверь, опасаясь, что сбегутся соседи. Тамара воскликнула:
- Ядзя, успокойся, он мне не нужен, и я ему тоже. Я вроде бы жива, но на самом деле мертва. Мертвецы иногда приходят в гости, я именно такой гость. Я встала из могилы, чтобы посмотреть, что творится на этом свете. Но раз у вас есть мезуза, я больше не приду. Мертвецы боятся мезуз…
Ядвига убрала руки от лица, которое так изменилось за короткое время, что Герман почти не узнавал его. Оно стало красным, как сырое мясо, широким, под глазами образовались круги, и проступили вены. Ядвига закашлялась, подавившись собственными словами.
- Нет, пани Тамара, пани останется здесь! Я простая крестьянка, необразованная, но у меня есть сердце… этот человек - муж пани, это квартира пани… пани уже довольно поскиталась по свету…
- Замолчи! Он мне не нужен. Если хочешь обратно в Польшу, поезжай, но не ради меня. Я с ним жить не буду, даже если ты уедешь.
Ядвига на мгновенье затихла. Она смотрела на Тамару искоса, с недоверием и подозрением, полуоткрыв рот. Она подняла подол фартука и высморкалась.
- Куда пани пойдет? Здесь дом и хозяйство. Пусть пани остается здесь. Я буду готовить и убирать. Я снова стану служанкой. Так угодно Богу.
- Нет, Ядвига, я не приму эту жертву. Перерезав горло, заново его не сошьешь. В нашу с ним жизнь вмешался Гитлер, все искромсал и выкорчевал. Мы бы разошлись еще в Варшаве, если бы не дети. Теперь, когда их нет, что нас связывает? Мне жаль, что я к вам ворвалась так неожиданно, но я так больше никогда не сделаю. Ты оказалась доброй душой. Честно скажу, ты для него лучшая жена.
- Пани Тамара, не уходите!
И Ядвига протянула руки, преграждая ей путь. Тамара сняла шапку и попыталась поправить волосы.
Герман сделал шаг вперед:
- Куда ты спешишь? Останься ненадолго. Раз уж так вышло, мы могли бы стать друзьями все трое. Мне не придется столько лгать…
- Я должна идти! - сказала Тамара строго и решительно.
В этот момент послышался звонок в дверь, долгий резкий звонок. Попугаи, до сих пор сидевшие на клетке, словно прислушиваясь к разговору Ядвиги с незнакомой женщиной, перепугались и залетали по комнате. Ядвига выбежала в другую комнату.
У Германа на лбу появилась кривая морщина.
- Кто там?
Он различил бормотание, но не мог понять, кто говорит, мужчина или женщина. Немного помешкав, он открыл дверь.
На пороге стояла пара, оба маленького роста. У женщины было желтоватое морщинистое лицо, желтые глаза, желтые волосы цвета морковного цимеса. Лоб и щеки покрывали морщины, которых не встретишь в Америке, словно резец вырезал их в камне. При этом она не выглядела старой, ей было, наверное, не больше сорока. Она улыбалась добродушно, миролюбиво, с хитринкой, обнажая челюсти, полные кривых зубов с золотыми коронками. На ней был халат и шлепанцы. Она взяла с собой вязание и, стоя у двери, перебирала в руках спицы.
Рядом с женщиной стоял низкорослый мужчина в фетровой шляпе с пером, желтом летнем пиджаке, легком для холодного зимнего дня, розовой рубашке, полосатых брюках, желтых ботинках и трехцветном желто-красно-зеленом галстуке. От него веяло чем-то иноземным, забавным и летним, как будто он только что прилетел из жарких стран и еще не успел сменить костюм. Он напомнил Герману красочных персонажей с рекламы пива или цирковой афиши. Для человека низкого роста у него была слишком вытянутая голова, горбатый нос, впалые щеки, заостренный подбородок с ямочкой посредине. Темные глаза под взъерошенными бровями улыбались доброжелательно и шутливо, будто его визит был всего лишь шуткой.
Женщина сказала на польском идише:
- Вы меня не знаете, мистер Бродер, но я знаю вас. Мы живем на нижнем этаже. Мы недавно въехали. Ваша жена дома?
- Она в другой комнате.
- Прекрасная женщина, добрая душа. Я участвовала в ее переходе в иудаизм. Это я отвела ее в микву и показала, что нужно делать. Она родилась среди неевреев, но любит еврейские традиции. Вот так бы всем еврейским девушкам. Ей нужно знать обо всех правилах, она постоянно задает мне вопросы. В Америке такого не встретишь, даже среди ортодоксов. Она сейчас busy?
- Да, несколько занята.
- Этот человек - мой друг, мистер Пешелес. Он живет не здесь, у него дом в Си-Гейт. У него есть, чтоб не сглазить, дома в Нью-Йорке и в Филадельфии. Он приехал к нам на денек, и мы рассказали ему о вас, о том, что вы продаете книги и сами пишите. У него есть к вам деловой разговор, но я сама не знаю, о чем именно.
- Никаких дел! Никаких дел! - подхватил мистер Пешелес. - Мой бизнес не книги, a real estate. Фактически я и от этого отстранился, потому что какой смысл заниматься бизнесом? Рокфеллер тоже ест всего три раза в день… Не более того. Я люблю заглянуть в "маленькие буквы", просмотреть газету, журнал, книгу, что под руку попадется. У меня не хватает терпения читать, потому что писатели слишком много болтают. Они делают, как говорится, из квинты кварту, а я люблю покороче. Если есть что сказать, говори, а если сказать нечего, лучше помолчать. Если у вас найдется немного времени, я бы перекинулся с вами парой слов.
Герман помедлил.