IV
Герман сидел и писал: "Вайаре хоом вайонуу вайаамду мерохок", Коцкий ребе так толковал этот стих: даже если народ все видит и волнуется, как было на горе Синай, он остается стоять в отдалении. В действительности дарование Торы, десять заповедей, явление Торы на горе Синай - все это было против простого народа, против его природы, его судьбы. Гора Синай была навязана евреям, как объясняет это Талмуд, но никого ни к чему принудить нельзя. Золотой телец был ответом простого народа. Еврейский народ, как и весь мир, никогда полностью не принял десять заповедей. Выступления против этих заповедей в наше время настолько же сильны, как и во время дарования Торы, а может быть, даже еще сильнее. Народу нужен телец, не важно, из золота, серебра или ложных теорий. Идолопоклонство появилось раньше, чем сам Бог.
Вдруг Герман отложил ручку. Раввин не примет этого. Напрасные старания. Раввин уже предупреждал его, чтобы он не включал в эссе сомнительные идеи. Для бизнеса этого не нужно. На лекциях рабби Лемперту задают вопросы, на которые он не в состоянии ответить. Раввин говорил Герману:
- Если вы хотите поругаться с миром, не делайте этого за мой счет. Мне не нужно ссор…
Ядвига вошла на кухню:
- Герман, каша готова.
- Готова? Я тоже готовенький. Сейчас расплавлюсь. Я, девка, больше так не могу, я банкрот во всех смыслах: духовно, физически, материально. Тебе не надо было меня спасать. Я бы уже давно обрел покой где-нибудь в мировом хаосе или в выдуманном мире, а ты осталась бы сама собой, а не принимала бы иудаизм, в то время как богоизбранный народ, наоборот, крестится…
Ядвигины глаза смеялись.
- Говори так, чтобы я понимала.
- Ты же хотела, чтобы я говорил на идише.
- Говори, как твоя мама.
- Я не могу говорить, как мама. У нее была вера, а у меня нет даже отступничества. Из меня такой же отец, как из тебя комментатор Меера Шиффа… Ты меня изнасиловала, девка. У нашего ребенка будут все недостатки Иакова и Исава…
- Ладно, я не понимаю, что ты там болтаешь. Иди есть. Я сделала перловку, как в Цевкуве.
Герман собирался встать, как вдруг в дверь позвонили.
- Это, наверное, твоя соседка, пришла учить тебя платить налог на солому, - сказал Герман.
- Открыть?
- Скажи, чтобы пришли позже.
Ядвига пошла открывать дверь. Герман перечеркнул ручкой половину последней страницы, бормоча:
- Как хочешь, рабби Лемперт, нет так нет. Ты и сам, уж извини меня, из простых. Твоя прабабушка наверняка пожертвовала сережку, чтобы у тельца был хвост подлиннее.
В этот момент Герман услышал сдавленный крик. Ядвига вбежала в комнату, где сидел Герман, и захлопнула дверь. Ее лицо было бледным, как уличный снег. Она вращала глазами и дрожала.
"Погром?" - промелькнуло в голове у Германа. Его мозг словно встряхнули внутри черепной коробки, Герман онемел от страха. Нечто подобное он пережил много лет назад, когда услышал голоса нацистов в хлеву. Он спросил, задыхаясь:
- Кто там?
- Не ходи! Не ходи! Боже мой! - прокричала Ядвига. На губах у нее выступила пена. Она попыталась преградить Герману путь. Ее лицо скривилось, вытянулось и приобрело незнакомое выражение.
Герман бросил взгляд в окно. Может, выпрыгнуть? Здесь не было пожарной лестницы… У него задрожали колени, в ушах звенело. Он стал искать место, откуда удобнее будет сопротивляться нападавшим. Это было в точности как в его кошмарах, когда нацисты гнались за ним, окружали со всех сторон и загоняли в угол. Рубашка промокла за секунду. Он подошел к Ядвиге, и она странно быстро схватила его за запястья. В этот момент дверь открылась, и Герман увидел Тамару в потертой шубе, меховой шапке и сапогах. Он сразу все понял и сказал:
- Не дрожи, идиотка! Она жива!
- Исус Мария!
Ядвига трясла головой. Она налегла на Германа всем телом и чуть не свалила его.
Тамара сказала:
- Я не думала, что она меня узнает.
- Она жива! Она жива! Она не мертвая! - кричал Герман Ядвиге.
Он принялся толкать Ядвигу, желая приободрить ее и одновременно от нее отделаться. Она вцепилась в Германа, у нее вырвался плач, которого он никогда раньше не слышал, похожий на рев животного. Он снова заговорил:
- Она жива! Она жива! Она спаслась! Успокойся! Глупая крестьянка!
- О Пресвятая Дева!.. Сердце мое!
И Ядвига перекрестилась, но сразу же спохватилась, вспомнив о том, что еврейке нельзя делать этот жест. Она вздрогнула, выставила одну ногу вперед и так замерла, скрестив руки и выпучив глаза. Ее искривленный рот был полон застывшего крика.
Тамара сделала шаг назад.
- Я не думала, что она меня узнает. Родная мать меня не узнала бы. Успокойся, Ядзя, - сказала она по-польски, - я не мертвая и не восстала из могилы…
- Ой, батюшки! - И Ядвига ударила себя кулаками по голове.
Герман сказал:
- Зачем это все? Она ведь могла умереть от страха.
- Мне жаль, мне очень жаль. Я думала, что сильно изменилась и совсем не похожа на себя прежнюю… Я хотела посмотреть, где и как ты живешь…
- Могла бы, по крайней мере, позвонить…
- О Боже, о Боже! Что теперь будет? Что будет?! - воскликнула Ядвига. - А я беременна… именно теперь…
Она положила руки на живот. Тамара удивленно взглянула на нее и едва не рассмеялась. Герман уставился на Тамару, он не верил собственным глазам. "Это не сон?" - спрашивал себя Герман. Это какая-то другая Тамара. Он спросил:
- Ты сошла с ума или выпила?
Сказав эти слова, Герман почувствовал запах алкоголя. Он сразу все понял. Тамара напилась и пришла к нему в гости. Он вспомнил, что Тамара собиралась лечь в больницу, ей должны были извлечь пулю.
- Ты пьешь горькую? - спросил Герман.
- Если нет сладкой, приходится пить горькую. Хорошо ты с ней устроился. - Тамара сменила тон: - Когда ты жил со мной, дома всегда был беспорядок. Мне никогда не удавалось убирать за тобой, повсюду валялись твои бумаги, твои книги. А тут все чисто, вылизано. Ну конечно, она же из знатной семьи!
- Она поддерживает чистоту, а ты бегала туда-сюда и выступала с речами в Поалей Цион.
- А где крест? - спросила Тамара по-польски. - Почему здесь нет креста? - Она повернулась к Ядвиге. - Раз нет мезузы, должен висеть крест.
- Вот мезуза, - ответила Ядвига.
- Крест тоже надо повесить, - сказала Тамара. - Не думайте, что я пришла помешать вашему мирному сожительству. В России я научилась пить, а когда я выпью, становлюсь любопытной. Я хотела посмотреть, как вы тут живете, и больше ничего. И потом, все-таки я имею к вам некоторое отношение. Вы оба помните те времена, когда я была еще жива.
- Исус Мария!
- Я не мертвая, не мертвая. Не живая и не мертвая. На самом деле я на него совсем не претендую. - Тамара указала пальцем на Германа. - Он не знал, что я еще мучаюсь где-то, и тебя, Ядзя, он, конечно, всегда любил. Он наверняка спал с тобой еще до моего появления.
- Нет, нет! Я была честной девушкой. Я пришла к нему невинной, - сказала Ядвига.
- Да? Поздравляю! Мужчины любят невинных. Если бы они могли, они бы сделали так, чтобы каждая женщина ложилась к ним в постель проституткой, а вставала невинной. Ну, я вижу, что оказалась нежеланным гостем. Пойду своей дорогой.
- Пани Тамара, пусть пани садится. Пани меня напугала и поэтому… Я посмотрела на пани и узнала ее… Но пусть пани садится. Я принесу кофе… Пусть меня Бог накажет, если я знала, что… Я бы так никогда не сделала, никогда! Мы всегда вспоминали о пани только хорошее…
- Ну, спасибо. Я тебя ни в чем не виню, Ядзя. Наш мир - мир жадных людей. Каждый тянет одеяло на себя. Он тот еще подарочек, - Тамара показала на Германа, - но все же лучше, чем быть одной. И квартира у вас хорошая. У нас никогда такой не было.
- Я принесу кофе. Хотите есть?
Никто не ответил. Ядвига ушла на кухню, неуклюже шлепая подошвами тапок. Она оставила дверь открытой. Герман заметил, что Тамарины волосы под шапкой были растрепаны. Под глазами появились то ли впадины, то ли желтоватые мешки.
- Я не знал, что ты пьешь, - сказал он.
- Ты много чего не знаешь. Ты думал, что я могу пройти сквозь ад и выйти без сучка, без задоринки. Ты идиот, это невозможно! В России все болезни лечили одним лекарством - водкой или самогоном. Напивались, ложились на солому или на голую землю - и конец мучениям. Пусть Бог и Сталин делают, что хотят. Вчера я пошла передать привет знакомым, а они торгуют спиртом, прямо здесь, в Бруклине, но в другом районе. Они мне дали с собой целую бутылку водки.
- Ты же должна была лечь в больницу.