- Я его вот так! - сказал он с торжеством.
Было бы княжичу в самый раз сообщить своему "молочнику" предупреждение Александра Марковича за такое применение ножа. Но Михаил смолчал, поскольку нож вонзился в его "обидчика". Мало того, попросил:
- Сыс, а ну, ещё раз покажи.
- Пожалуйста, - согласился великодушно Сысой. Выдернул нож, отступил и снова кинул в дверь. Однако на этот раз нож, ударившись плашмя, со звоном отлетел от двери. Это несколько озадачило мальчика, но он, подняв нож, снова кинул его в дверь. И опять нож отскочил от неё. И в третий. И в четвёртый. Лишь на пятом броске нож наконец опять вонзился в дверь.
А в следующее мгновение она отворилась, и на пороге явился отец Сысоя ловчий Митяй.
- Ах, Господи! - воскликнула Настя. - Ты бы отца ранил, окаянный!
Митяй выдернул нож из двери, подкинул, сказал:
- Хорошо. Сгодится, - и хотел сунуть его за голенище.
- Отдай, - громко сказал княжич. - Отдай, не тебе дарено.
- О-о, да у нас княжич в гостях, - молвил Митяй. - Со свету-то и не разглядел. Поздравляю тебя с постригами, Михаил Ярославич.
- Отдай, говорю. Слышишь?
Ловчий знал, что спорить с членом семьи княжеской бесполезно и даже опасно, а потому отдал нож сыну, молвя обескураженно:
- Ему-то он к чему? А мне бы...
- У тебя свой есть.
Дабы загладить вспыхнувшую в избе распрю, Настя сказала радушно:
- Вот и славно, все в сборе, садитесь-ка к столу лучше да поешьте-ка свежего калача с молоком.
Чего скрывать, княжич любил есть у кормилицы, столь искренне и с нежностью предлагала она ему немудрёное угощение своё - молоко с хлебом. Наливала ему первому и всегда в одну и ту же глиняную обливную муравленую кружку.
- Вот, деточка, тебе из твоей любимой.
Ловчий и Сысой, да и сама Настя хлебали молоко ложками из общей деревянной миски, а если кому-то и наливала хозяйка в отдельную кружку, то в обычную, без облива.
Съев полкружки, княжич наконец сказал, видимо вспомнив о только что случившемся:
- Да, Сыс, ежели кого из людей ранишь, то нож отберут у тебя.
- Я чё, злодей, чё ли? - просипел Сысой.
- Вот-вот, - подхватил Митяй, решив, что княжич его сторону берёт. - А я про чё говорю?
Но княжич, почувствовав это, не стал далее грозить "за рану", то есть поминать про лозу и задницу. Допив молоко, вылез из-за стола.
- Спасибо, Настенька.
- Не за что, деточка. Приходи, не забывай мамку.
Княжич прошёл к двери и, уже открыв её, обернулся:
- Да, мама-княгиня велела вам на пиру быть. Приходите.
- Спасибо, деточка, - растроганно отвечала Настя. - Спасибо, родненький.
3. КРОВЬ И ДУХ
Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело своё не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а всё делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принёс ему готовый, а предложил:
- Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.
- Давай, - согласился отрок.
Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.
Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать её. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из брёвен стены же.
И языку поганскому учить начал походя, с вопроса. Отрезая княжичу краюшку хлеба, спросил:
- Миша, ты не знаешь, как по-татарски нож называется?
- Нет. А как?
- Пшак. А дай - "бер". Вот, к примеру, я скажу тебе: Миша, бер пшак. Что это будет значить?
- Дай нож, - засмеялся княжич.
- Верно, - похвалил пестун.
- А как хлеб по-ихнему?
- Нан.
- Ага. Тогда, Александр Маркович, бер нан.
- Молодец. Держи, - протянул ему краюшку пестун.
На второй или третий день, когда княжич из своего лука натаривался, стреляя по стене клети, за спиной его вдруг возник Сысой. Воспользовавшись отлучкой пестуна, он попросил:
- Миш, дай стрелить.
- На, - не решился отказать своему "молочнику" княжич.
Сысой выстрелил три стрелы, но в затесь не попал, оправдался просто:
- Лук дерьмовый.
- Сам ты дерьмовый, - обиделся княжич и отобрал лук. - Принеси стрелы.
Сысой принёс стрелы, выдернув из бревна, одну переломил.
- Я нечаянно, Миша, не серчай.
Княжич промолчал, но не мог скрыть неудовольствия. Сысой потоптался, потом сообщил:
- Миш, а нож у меня уже не отскакивает.
- Ну да?
- Ей-ей. Вот гляди.
Задрав домотканую рубаху, он достал нож, болтавшийся там у пояса на верёвочке, взял его за лезвие и, прищурившись, бросил в стену. Нож воткнулся рядом с затесью.
- О-о, здорово, - не удержался от похвалы княжич. - И ещё можешь?
- Да хошь сто раз.
Сысой кинул ещё несколько раз, и нож ни разу не отскочил от стены, а дважды даже угодил в затесь.
- Сыс, научи меня.
- Пожалуйста.
Когда Александр Маркович вернулся к своему воспитаннику, то, увидев эту картину, не возмутился, не вмешался, а остановился поодаль и стал с любопытством наблюдать за происходящим.
- Да не так, Миша, не так, - поучал Сысой, - ты кидаешь, словно сам за ним лететь хочешь. А ты кидай его лишь, а сам, наоборот, руку-то отдёргивай. Вот гляди, как я буду.
Вечером, явившись к княгине, Александр Маркович сказал:
- Ксения Юрьевна, позволь мне к Михаилу Ярославичу пристегнуть его молочного брата.
- Сысоя?
- Ну да.
- Думаешь, так лучше будет?
- Конечно. Что ни говори, а дети ж ещё. Им состязаться друг с дружкой во всём хочется. Друг от дружки научаться станут, перенимать что-то новое. Да и наука не в скуку - в радость им станет.
- А не подавит Сысой Мишеньку? Дубина-то эвон какая растёт. Не заслонит?
- А я-то зачем, княгиня? Всякому его место укажу, ежели что. Зато в грядущем у Михаила Ярославича милостник будет самый верный и преданный, который жизни за него не пожалеет.
- Ну что ж, тебе видней, Александр Маркович, бери Сысоя. А как успехи у Мишеньки?
- Пока слава Богу. Кириллицу всю уже одолел. Выучил все буквы.
- Писать не начали?
- Рано ещё. Рука плохо писало держит. Вот длань окрепнет, и почнём.
Так вновь когда-то сосавшие одну грудь Михаил и Сысой опять оказались рядом, под крылом одного пестуна, у одного источника знаний. По велению самой княгини Сысою были сшиты новые порты и даже сапоги из телячьей кожи. Последнему обстоятельству он особенно радовался, так как теперь было куда нож совать - за голенище.
Мальчишка понимал, что присоединён к княжичу из милости, и нисколько не обижался на пестуна, когда тот если что-то объяснял, то обращался лишь к княжичу, а Сысоя вроде бы и не замечал. И за успехи хвалил кормилец лишь Михаила, а если что-то лучше получалось у Сысоя, то и тут говорил княжичу:
- Сделай, как он.
Именно так дядька-кормилец исполнял наказ княгини "не заслонять Мишеньку". Сысой был сильнее и больше Михаила, однако от Александра Марковича похвал никогда не слышал. Зато сам княжич не скупился для молочного брата:
- Молодец, Сыска! Хорошо, Сыска! Покажи мне, как это делается.
Но если днём отроки играючи познавали премудрости воинского дела вместе, то на ночь, когда Сысой убегал в свою клеть, а пестун укладывал княжича у себя, наступал час тихих рассказов о былых далёких временах, о воинских подвигах предков княжича. Княжич слушал пестуна затаив дыхание и часто просил:
- Александр Маркович, расскажи ещё про Святослава.
И кормилец в который раз начинал:
- Давно это было, более трёхсот лет тому...
Когда же рассказ оканчивался гибелью героя, княжич, повздыхав, говорил:
- Зря он через пороги пошёл. Зря.
- А как, думаешь, ему надо было?
- Надо было берегом.
- Так печенеги-то на берегу же.
- А он бы другим, той стороной.
Кормилец в темноте нежно прижимал голову отрока, ерошил ему ласково волосы.
- Ах ты умница у меня. Правильно сообразил. Лучше врага на другом берегу зреть.
Эти детские наивные рассуждения радовали Александра Марковича: думает отрок. В рассказах своих перед сном в темноте кормилец старался поведать воспитаннику о делах его предков героических, славных, избегая страниц горьких и печальных, резонно полагая, что им не пришло время. Подрастёт княжич, окрепнет душой и телом - узнает.
Рассказал подробно и о подвигах Александра Невского, не преминув заметить:
- Между прочим, он доводится тебе родным дядей. Он старший брат твоего отца.