Тут же возле княгини суетилась дочь её, Ефросиньюшка, которая была почти на три года старше Михаила и очень его любила. И от избытка чувств нет-нет да чмокала брата в розовую щёку, что княжичу, конечно, не очень нравилось: его ныне в воины посвящают, а тут эти девчоночьи нежности.
- Мам, чего она?
- Она любит тебя, сынок. Ефросиньюшка, милая, не тронь его.
- А почему его постригают, а меня нет?
- Ты девочка, милая, - улыбнулась княгиня. - У нас с тобой другая стезя.
- Какая другая?
- Женская, милая. Семью беречь, очаг стеречь. Вырастешь - узнаешь.
Нарядив сына в зелёный кафтанчик, изузоренный по оплечью золотым шитьём, в жёлтые козловые сапожки и причесав мягкие русые волосы, ниспадавшие до плеч, княгиня прижала на мгновение его к себе, молвила, вздохнув:
- Ну что ж, едем.
- А я? - хныкнула Ефросинья.
- Ты оставайся, милая. Я скоро вернусь, довезу его до церкви и назад сразу.
На подворье толпилась челядь, сбежавшаяся по такому случаю к крыльцу княжьего терема, где уже стояла колесница, запряжённая парою.
Ксения Юрьевна вышла на крыльцо, держа за руку сына, челядь дружно кланялась господам, приветствуя их. У самой колесницы ждал княгиню дворский Назар.
- Ну что, Назар? - спросила княгиня. - Всё готово?
- Готово, матушка княгинюшка, - отвечал дворский. - Вот токо не знаю, на скоко надо?
- На всех гостей, конечно. Ну и наших дворовых не забудь.
- А войдут ли все в гридницу?
- Для наших можно и во дворе столы поставить.
- Каки уж им столы, чёрным-то? Положим доски на козлы, да и всё.
- Гляди сам, Назар. Но чтоб никто не был обижен.
- Какая может быть обида, матушка княгинюшка, на дармовщину-то наесться, напиться!
Дворский помог княжичу и княгине забраться в повозку. Кучер тронул коней, на колокольне весело ударили колокола: бом-бом-тили-бом, бом-бом-тили-бом!
Колесница остановилась у церкви. Ксения Юрьевна сказала сыну:
- С Богом, сынок. Ступай в храм, да не забудь, что наказывала.
Мальчик зашагал по дорожке, по обочинам которой толпился народ, приветствовавший княжича:
- Здравствуй, свет наш Михаил Ярославич! Здравствуй!
Княгиня с нежностью смотрела вслед сыну, украдкой смахивая с ресниц слезинки, думала с горечью: "Ах, если б был жив отец!" Что-то ущербное чудилось Ксении Юрьевне в том, что сажать на коня сына будет не родной отец, а дядя. Князь Василий Ярославич, конечно, человек добрый, искренне любящий Мишеньку, а всё же не отец. И княгине до боли в сердце стало жалко сына, хотя мальчик вон - вполне бодр и радостен, вышагивает уже на ступенях храма. Вот остановился у входа и перекрестился трижды. Вошёл.
Ксения Юрьевна была довольна: "Умница. Не забыл", - и молвила кучеру:
- Трогай, Семён.
А между тем княжича в храме, где горело по меньшей мере с сотню свечей, встретит сам епископ Симеон, белый как лунь старик в шитой золотом ризе. Он ласково взял за руку мальчика.
- Идём, дитя моё.
И повёл мальчика к святым вратам. Остановившись у престола, помолился. Церковный служка явился с серебряным подносом, на котором лежали ножницы. Епископ взял их в руки, наклонился к княжичу и, поддерживая левой рукой мягкие детские кудри на затылке, клацнул ножницами. Положил шелковистый локон на поднос вместе с ножницами. Тихо сказал мальчику:
- С Богом, дитя моё, оборотись к отцу твоему и прими от него благословение на стезю нелёгкую, но высокую.
Княжич обернулся и увидел бояр, стоявших полукругом, а в центре, прямо перед ним, улыбающегося дядю своего, великого князя Василия Ярославича. Он держал в руках пояс и меч.
Княжич подошёл к нему. Князь наклонился, опоясал мальчика, сказал растроганно:
- На честь и славу, сынок, благословляю тебя. Отныне ты муж есть.
И, застегнув поясную капторгу, взял за руку и повёл из храма. А там, на месте, где остановилась колесница княгини, стоял под седлом в дорогой попоне княжеский конь, которого держал под уздцы Александр Маркович.
Василий Ярославич подвёл племянника к коню, подхватил под мышки, усадил в седло.
У княжича дух захватило от такой выси, помстившейся ему с седла, - на коне сидел он впервые.
Князь понимал чувства ребёнка, помнил своё пострижение. Подтягивая путлицу стремени по росту седока, говорил ободряюще:
- Дай Бог тебе, сынок, пути доброго, счастливого. И вот тебе кормилец и пестун твой, Александр Маркович, воин добрый и искусный. Слушайся и почитай его. Учись от него делу мужскому, ратному. Не ленись, потому как лень - мать всех пороков. А князь с пороками не князь - грязь.
Сунув носок сапожка мальчика в стремя, князь хлопнул по крупу коня:
- В путь, Александр Маркович.
Кормилец повёл под уздцы коня. Затаив дыхание сидел в седле юный постриженец. Выехав из дворца на колеснице ребёнком, он возвращался в него воином, мужчиной.
Но едва во дворе кормилец снял его с коня, как он, крикнув: "Я к маме!" - побежал к крыльцу. Александр Маркович, улыбаясь, смотрел ему вслед, понимая чувства отрока: "Пусть потешится дите, пока в младости".
- Мам, меня постригли! - вскричал княжич радостно, вбегая в светёлку княгини. - Я уже воин! Вот, видала?
И он ухватился за рукоять меча и впервые обнажил его.
- Запомни, сынок, никогда не обнажай меч просто так, - сказала серьёзно Ксения Юрьевна. - Настоящий воин обнажает его только в бою с врагом.
Княжич смутился, долго ловил концом меча устье ножен, поймал. Загнал меч в ножны.
- Поздравляю тебя, Мишенька, - улыбнулась Ксения Юрьевна, дабы замять неловкость. - А кто у тебя пестун?
- Александр Маркович. Он и коня моего вёл, и с седла меня снимал. Мам, а что такое порок?
- Порок? - переспросила княгиня. - А от кого ты слышал?
- От дяди. Он так и сказал: лень - мать всех пороков.
- A-а, - улыбнулась Ксения Юрьевна. - Князь Василий имел в виду плохие привычки. Ну, скажем, жадность, обжорство, в питии излишества, трусость.
- Я никогда не буду трусом.
- Дай Бог. Дай Бог, сынок.
- Я хочу к мамке сходить.
- Сходи, сходи к кормилице, порадуй её. Да Сысою-то подари что-нибудь, как-никак он тебе брат молочный.
- А что подарить ему?
- Не знаю, сынок. Посоветуйся с пестуном. Кстати, и всегда говори ему, куда идёшь.
- А я сказал ему, что к тебе.
- Вот и правильно. Да не забудь пригласить Настю с мужем на пир. Для чади столы на дворе ладят.
Княжич выбежал на улицу. Кормильца нашёл у конюшни, он рассёдлывал коня.
- Александр Маркович, я хочу к кормилице зайти, на пир их позвать.
- Ступай, Михаил Ярославич, ныне ради постригов твоих ты волен кого угодно приглашать. Навести мамку, порадуй.
- А что мне подарить Сысою, Александр Маркович?
- Сысою? А зачем?
- Ну как же? Меня вон мечом опоясали, а ему, чай, обидно станет.
- Хых, - хмыкнул пестун одобрительно, - пожалуй, ты прав, ангельская душа. Ну до меча он не дорос званием. Ну коли ты не хочешь себя перед ним ронять, подари-ка ему засапожник.
С тем Александр Маркович нагнулся и вынул из-за голенища нож.
- Вот. Острый, убойный. Но накажи, чтоб не шибко им размахивал. Кого ежели ранит, и нож отберу, и задницу лозиной отчихвостю.
Увидев на пороге своей клети княжича, Настасья вскричала радостно:
- А кто к нам пришёл-то, Боже милостивый! Деточка мой славненький. - Она кинулась навстречу гостю, обняла ласково, прижала к пышной груди.
Удивительно, но княжичу было приятно это. Даже забылось о своём новом положении воина и мужчины.
- Мамка, смотри-ка, смотри-ка, - пытался он показаться ей.
- Да вижу я, вижу, деточка. Экий ты наш молодец! - отстранив княжича и оглядывая его, восхищалась Настя.
- А где Сысой?
- Да токо что тут был.
- Я и ему подарок принёс.
- Сысой, Сысой! - закричала Настя. - Куда ты запропастился?
Мальчик появился в дверях. Увидев гостя, расцвёл:
- Миш, здравствуй.
- Здравствуй, Сыс, - отвечал княжич. - Я вот тебе подарок принёс.
- Ой, спасибо, - проговорил мальчик, восторженно глядя на нож. - Ох, спасибо так спасибо, Миша.
Молочный брат княжича был на полголовы выше, да и шире, и, наверное, намного сильнее своего господина.
Настя, вскормившая их обоих, никогда не позволяла показывать Сысою физическое превосходство над Михаилом. Ещё с того времени, едва они шарашиться, ходить начали, она всегда окорачивала своё чадо: "Не смей его трогать, не про твою честь".
А когда подрос Сысой, объяснила сыну меж ними разницу, кто есть кто и кому из них что впереди назначено. Постаралась не возбудить у сына неприязни к княжичу, а, наоборот, сблизить их:
- Ему править Богом назначено, сынок, а тебе беречь его.
И Сысой, получив в подарок нож, тут же определил ему применение:
- Это для всякого, кто тебя обидит, Миша.
Княжичу было лестно это слышать, а Сысой словами не ограничился. Обернувшись к двери, он швырнул в неё нож, и тот неожиданно и для самого Сысоя воткнулся в дверь.