Вчера пленный держался более настороженно. Отвечая на короткие расспросы, он подбирал слова старательно и скрытно, напоминая мужика, когда тот шарит в кошельке, не вынимая его из кармана, чтобы не заглянул чужой нескромный глаз. Сегодня же говорил раскованней. Разумеется, Григорий Иванович отдавал себе отчет, что перед ним сидит противник, может быть даже враг, пусть с выбитым из рук оружием, но не разоружившийся в мыслях, в надеждах на будущее. Но в том-то и была загвоздка: узнать, что у него запрятано на самом дне? Прежде всего станет ясно, подойдет ли этот человек для задуманного дела, но если даже и не подойдет, то все равно пусть выйдет из своего укрытия, покажется, раскроется.
- Интересно, - спросил он, - сколько тогда в театре находилось крестьян или рабочих? Не пробовали сосчитать?
Безобидный, казалось бы, вопрос ударил по хуторской премудрости штабс-капитана, словно отточенный клинок по торчмя поставленной лозе. От неуютности Эктов завозился. Промолчать, уклониться невыносимо, но и ввязываться, продолжать опасно. Э, будь что будет!
- Видите ли, я ценю ваши убеждения, но, позвольте заметить, не разделяю их. Надеюсь, это не будет поставлено мне в вину? Я не верю в государственный разум мужика и этого вашего… пролетария. Не обессудьте, но не верю! На мой взгляд, да и не только на мой, для управления большим, огромным государством недостаточно одной, как вы ее называете, классовой ненависти. С ненавистью легко разрушать. А строить, создавать? Государство, согласитесь, чем-то напоминает человеческий организм. Голова думает, а руки делают.
- И роль головы вы отводите… - живо наставил палец Котовский.
Краска ударила Эктову в скулы.
- Простите, но роль головы я отвожу дворянству. Что государство для мужика? Пустой звук. Вы же сами убедились в этом и ввели продразверстку. Не вышло из мужика гражданина? Понадобилась сила?
- Мы ввели!.. - Котовский сердито дернул головой. - Что за манера все валить на нас?
С тонкой улыбкой Эктов развел руками:
- Позвольте, но кто же изобрел эту самую разверстку?
- Не большевики.
- Открещиваетесь?
- Еще чего! К вашему сведению, продовольственная разверстка как чрезвычайная мера известна давным-давно. Давным-давно!
- Не знаю, не знаю, - Эктов замотал головой. - Не читал.
- Значит, плохо читали! Так вот знайте: в Италии правительство еще в мировую войну реквизировало хлеб у крестьян. Мало того, ввело заградотряды по борьбе с мешочничеством, приняло закон против злостных укрывателей хлеба.
- В Италии, говорите?
- И не только в Италии! В Польше, в Румынии… Голод, знаете ли, не тетка!
Эктов вздохнул:
- Чего нам на них равняться? Они досыта и в хорошую пору не ели.
- А у нас? А в России? Даже странно слышать!.. Царское правительство, если хотите знать, ввело разверстку еще перед Февральской революцией. Вон когда! Что, и этого не знали, не читали?
- Ну, правительство!.. Ввело оно разверстку, да только… на бумаге. На деле-то, если разобраться…
- А мы, - перебил Котовский, - ввели на самом деле. Ввели и осуществили. Мы все любим доводить до конца!
- Это да, - Эктов горько покачал головой. - Это мы знаем, убедились.
- Про кого это вы - "мы"? - сощурился Котовский.
- Как "про кого"? Про мужика хотя бы. Про жителя сельского.
- Только не расписывайтесь за всех! Не надо. Мужик мужику рознь.
Штабс-капитан воспрянул и хитровато, словно подсматривая в щелочку, глянул на своего собеседника:
- Тогда зачем же вам такая армия, позвольте спросить? Зачем такая сила? Ведь вся губерния в войсках!
- Странно… - Котовский пожал плечами. - Вы офицер и задаете такие вопросы! Да ведь это же закон: плуг всегда находится под защитой меча.
- Хороша защита! На кого же вы идете с пулеметами? На мужика?
- На кулака, - поправил Котовский.
- Но разве кулак не мужик? Где та грань, которую вы проводите в деревне? Неужели вас не насторожило, что даже у такого никудышного вождя, как Антонов, под ружье встало пятьдесят тысяч человек? Пятьдесят тысяч! Что же, все они, как вы их называете, кулаки?.. Нет, Григорий Иванович, еще не поздно осознать, что народ, то самое большинство, которым вы так любите козырять, против вас. Да, против! И этому вы видите огромнейшие доказательства! Ог-ромнейшие!
Высказывался штабс-капитан горячо, отбросив или позабыв свое благоразумие. Григорий Иванович слушал, не перебивая, и как бы в такт словам покачивал бритой головой. Удивительно, до чего они похожи один на другого, эти начинающие хозяйчики! Точно таким же помнил он помещика Георгия Стаматова, у которого после побега с каторги работал управляющим по подложному документу. Стаматов тоже, как и этот вот, только осваивался в положении помещика, владельца с натугой собранного хозяйства, и смотрел на остальной мир настороженно, боясь, как бы не отыскалась сила, способная разрушить завоеванное им благополучие.
- "Огромнейшие доказательства"… - негромко повторил Григорий Иванович и подождал, не скажет ли собеседник чего-нибудь еще. Эктов, глядя куда-то в сторону, нераскаянно свел брови, стиснул зубы: высказался, вот!
- Павел… кажется, Тимофеевич? (Эктов все так же напряженно, еле заметно кивнул.) Вы правы, пятьдесят тысяч у Антонова - сила. Против нас даже Петлюра имел меньше. Но вот скажите: куда же они тогда девались, эти пятьдесят тысяч? Были, были - и вдруг их не стало! Легли в боях? Вы сами знаете, что нет. Боев у нас было не так-то уж много. Может, они отступили вместе с Антоновым? Тоже нет. К Бакурам у Антонова было всего несколько полков. Так где же они, спрашивается, эти самые пятьдесят тысяч? Сквозь землю провалились? Да?.. А-а, молчите! Вот вам и ответ на ваши "ог-ромнейшие доказательства". Зря вы, господа, тешили себя числом этих самых мужиков. Сбить с толку, обдурить можно не одну тысячу. Попробуйте удержать их, убедить драться до конца, умереть за свое дело! А мужик-то оказался не дурак.
В дремучей бороде Эктова язвительно блеснули зубы.
- Пропаганда, выходит? Бескровный метод? По Марксу?
Вздернув подбородок, Григорий Иванович с недоумением оглядел собеседника, как бы выясняя причину его внезапной иронии.
- А вы что же, хотели, чтобы мы захлебнулись кровью, бродили в ней по колени? На это был расчет? Не вышло, господа хорошие! Дурных, как говорят, нема.
Не соглашаясь с поражением, Эктов ожесточенно сжал кулаки в коленях.
- Значит, мало было - пятьдесят тысяч! Мало! Сами же сказали: к Бакурам у Антонова осталось несколько полков. А если бы с самого начала у нас было тысяч сто, сто пятьдесят? Представляете, с какой силой вы встретились бы под Бакурами?
С откровенным сожалением Котовский сверху вниз взглянул на встопорщенную фигуру штабс-капитана.
- Скажите, как по-вашему: Деникин хороший генерал?
- Простите, судить не мне, - буркнул тот, съеживаясь еще более.
- Но армию он подобрал хорошую? Тут-то вы можете судить.
- Армию? - Эктов не понимал, куда клонится разговор. - Я считаю, что да, хорошую.
- Ну вот. И дисциплина у него была как надо, так? И вооружение. Видимо, то же самое у Колчака, у Врангеля…
- Что вы хотите сказать? - не выдержал Эктов.
- Я хочу спросить вас как офицера, как человека, знающего, что такое война: почему же мы тогда расколотили всех их вдребезги? И Деникина, и Колчака… Да всех! А колотили-то чем? Вот, - показал руки, - почти голыми. Все у них было, а все-таки мы их раздолбали! И раздолбаем еще, если сунутся. Поверьте мне! Так что, куда уж там вашему Антонову. Будь бы у него хоть сто тысяч - конец один. Да вы ведь и сами это понимаете. Себя-то зачем обманывать?
Опустив лобастую голову, штабс-капитан упер в грудь бороду.
- Так теперь что, - спросил, - вы из мужика хотите сделать комиссара?
- А вы что, - в тон ему ответил Котовский, - хотите чистую рубаху да на грязное тело?
- Но мужик работать должен, а не комиссарить!
- Он будет работать, это мы ему обеспечим. Для этого и пришли сюда… Вперед надо глядеть, Павел Тимофеевич, а не назад. Вперед. Назад пускай покойники глядят.
Не поднимая головы, Эктов о чем-то тяжело раздумывал.
- И вы надеетесь, что мужик сам откроет вам свои амбары?
- Откроет! - добивал его Котовский. - Последнее отдаст.
Запустив пальцы в бороду, штабс-капитан с сомнением покрутил головой.
- Что? Не верите?
- Одно скажу: безжалостные вы люди. Крови вам не жалко, вот что. Лишь бы на своем поставить!
Котовский выпрямился, на лице отразилось гневное недоумение.
- А вы? Вы-то? Жалостливые, да? Чистенькие?.. Чистюли? - Встал, разом обдернул гимнастерку, свел назад все складочки. - Животы пороть, живыми в землю… Ребятишкам, раненым… головы откручивать!
Испугавшись, Эктов загородился обеими ладонями:
- Я к этому… никакого отношения… Можете поверить. Меня знают…
- Молчите лучше! - У Котовского запрыгала челюсть, он сдерживался из последних сил. - Кто бы говорил о крови… Молчите, я сказал! - и, повернувшись, выбежал из помещения.
Конвоиры-латыши просмотрели, когда комбриг поднялся к себе наверх. Лишь увидев тень, мотающуюся туда-сюда в задернутом окне, они подхватились и побежали. Тревога оказалась напрасной: арестованный сидел в убитой позе, держал голову в обеих руках и не глядел на оставленную настежь дверь.