- Говорила… говорила, красавица наша. Любопытство-с, знаете ли, все равно, что ищейка у агента: все старается "накрыть" человека… Нюх я сыну моему, Дмитрию Кирилловичу, передал! Вот и есть наследственность… Нюх и сообразительность - вот что! Только гордый у меня Митенька: не признает этого, сам в себя, думает, пошел. Я будто здесь и не при чем… ан, врет, врет Дмитрий Кириллович! Именно я тут главная причина! Я, потому все это пошло от лакейской моей службы…
- Погодите, - прервал его Ардальон Порфирьевич. - Ведь путаете, заметьте!
- А чем?
- Чем? То, говорите, фруктовые воды продавали, то - лакейская служба вдруг?… Так как же? И потом всякая наследственность при рождении только передаться может… Ничего не понимаю! путано очень…
- Никак-с!… - ухмыльнулся старик Жигадло. - Вот вы послушайте и понимать станете. Переехал это я с семейством в Санкт-Петербург - по-прежнему… Ну, тут я определился на службу в ресторан к покойному Нестору Филипповичу Меньшуткину… на Садовой. Помните? а?
- Нет.
- Постойте… как же это так? Кто ж в Петербурге не знал известного Нестора Филипповича и его фирмы? Простите, дорогой гражданин, - вам сколько ж это годов минуло?
- А и в самом деле, Ардальон Порфирьевич, я ведь тоже не знаю… - заинтересовалась Ольга Самсоновна.
- Мне двадцать девять… полгода как минуло.
- Всего?!
- Всего, Ольга Самсоновна. А что?
- А мы… а так себе! - подхватил Жигадло. - Мы очень просто даже… удивляемся! Только что вы вот удивлялись, а теперь мы…
- Продолжайте ваш рассказ! - сухо сказал Адамейко.
- Это могу-с… Служу, значит, в официантах, а сына своего, Митеньку, между прочим, не забываю: в школу его сдал, наукам обучаю мальчика… Но, между прочим, и сам с ним разговоры веду. Революционные по тем временам, - ей-богу! Вроде будущую добычу ему показываю. Вот, говорю, мы, мещане рабочие, а вот, рассказываю ему, буржуазы и дворянчики на белой подкладочке! Всюду, говорю, присматривайся к ним… и к каждой мелочишке. Ненавидь, говорю ему, потому, что отец твой, Митенька, при этих паразитах должен лакеем спину гнуть. А у кого уж лучше нюх на человека, как не у собаки, лакея или у следователя должен быть! Как скажете? Я, как лакей, по всякой мелочишке приходящего человека узнавал. Наблюдение! Вот и Дмитрий Кириллович в меня - в отца! Только выпало ему в жизни не официантом в кабаках служить, а нюх свой государственной и благородной службе отдать: раскрывает преступления. Младший, Сережка, - тот тоже вроде этим же делом занимается, только, простите, пешкой считаю я его! А впрочем, упорство и честность у него. Что говорите, а?…
- Вот что… вот что, - дважды перебил его неожиданно оживившийся Ардальон Порфирьевич. - С сыном своим, Дмитрием Кирилловичем, встречаетесь?
- Два раза в месяц… по взаимному соглашению.
- И говорить приходится?
- Как же! Про умные вещи даже. Он, Митенька, отца своего уважает… Иногда, впрочем!
- Так… А вы передайте ему такой вот вопросик… Ну, будто это вам такая мысль пришла…
- Ну… ну? - насторожился Жигадло.
- Вы так и спросите его… Вот, мол, Дмитрий Кириллович, под секиру правосудия, так сказать, вы человека всякого притягиваете… Очень хорошо даже, похвально! Каждую мелочишку подбираете - чтоб человеку никуда уже не вывернуться… хорошо! Ну, так… Под секиру эту человека подставили, дело свое с несомненным умом совершили… хорошо! А не приходит ли вам, Дмитрий Кириллович, не приходит ли вам, мол, мыслишка иногда: что секира ваша страшная и справедливая - не секира вовсе, а… глупый, так сказать, перочинный ножик вроде?! Как, мол, тогда? Ведь для справедливости-то перочинный ножик - легковесен как будто?! и не страшен уже… и не поверишь ему, а?
- Не поверишь! - хитро блеснул водянистый глаз.
- Вот и я говорю! - все больше и больше воодушевлялся Ардальон Порфирьевич. - Вы так и скажите ему… Кому служите, мол, Дмитрий Кириллович? Какой власти? Революционной… интернациональной даже? Хорошо! А еще чему? Справедливости? Тут-то и начинается, мол, Дмитрий Кириллович! Тут-то ум ваш самый и потревожим… Не так? Вот, например, убийство.
- Ну… ну?
- …Вот, значит, вы, следователь, все это дело раскопали, ум свой - ищейку! - на человека по всем правилам натравили, убийцу в тюрьму посадили, - подавай теперь следующего! Так?
- Выходит…
- Вот я и против! Я, заметьте, против такого ремесла… Потому плохо это все для государства нашего… для революции настоящей плохо. Может, убитый-то - дрянь, а убийца приятный человек и с мозгами хорошими?! Что? Может, убийцу и не надо, заметьте, под секиру тащить?! Может, в укрывательстве этом и есть самая справедливость… служение настоящее власти! Вот вы и спросите сына вашего, Дмитрия Кирилловича…
- Опять вы про свое… Пунктик у вас свой в разговоре! - досадливо и хмуро вмешалась в беседу Ольга Самсоновна.
Ардальону Порфирьевичу показалось в этот момент, что чуть вдавленный, узкий рот ее еще больше сжался, и еще, надменней и суше стала ее усмешка. Но она не смутила Ардальона Порфирьевича: разговор со стариком Жигадло приобретал теперь для Ардальона Порфирьевича какой-то особый смысл, одному ему понятный, волнующий.
Отказаться от этого разговора он уже не хотел и не мог, так как набрел уже, - по правильному замечанию Ольги Самсоновны, - на тот самый "пунктик", который почти всегда неусыпно жил у него в мыслях.
Кто знает, - может быть, суд - впоследствии - и сделал оплошность, доверившись только спокойному и точному, как протокол, показанию Ардальона Адамейко и не прибегнув, вместе с тем, к любопытной в таких случаях врачебной экспертизе? Впрочем, как известно нам, и последнее средство судебного разбирательства не всегда убедительно и для суда, и для подсудимого: подсудимый же - в данном случае Ардальон Адамейко - не вызвал, как мы уже в самом начале сказали, ничьего подозрения о невменяемости.
- Пунктик? - переспросил Жигадло. - Разве часто приходится про убийц беседовать?…
- Н-нет… нет… - нерешительно и испуганно вдруг отозвалась Ольга Самсоновна.
Она бросила умоляющий взгляд на Ардальона Порфирьевича, и он понял ее: Ольга Самсоновна всегда пугалась, вспоминая разговоры его на эту тему с мужем, Федором Суховым.
- Простите, - продолжал серьезно Жигадло. - Вот у меня к вам еще один вопрос. А почему - после объясню… Насчет, значит, "перочинного ножика" самого… Как скажете? Выходит, дорогой гражданин, правильно я вас понял? Справедливостью такой, значит, столько же сделаешь, сколько, вроде, тем самым ножиком? Так?
- Так…
- Гм! Не для справедливости, выходит, Митенька мой служит, а ремеслом себе хлеб зарабатывает, - так, скажете?
- У всех ремесло! - уклончиво ответил Адамейко и вышел из-за стола.
- И выходит, в справедливость плохо верите?
- Плохо! - не мог уже сдержать себя Ардальон Порфирьевич.
- И коммунары, значит, насчет нее… спотыкаются вроде?
- Да вы - точно следователь, за место сына своего, Дмитрия Кирилловича! - хмурился Адамейко.
- Вы не пугайтесь: я ведь не для испуга спрашиваю! Почему - объясню сейчас. И в коммунальную справедливость не уверовали… Так… Теперь уж понимаю… Потому до конца они не дошли… - так? Так. И понимаю по вашим словам, - иное преступление, значит, прикрыть бы могли? Ну… так, вроде… не на самом деле, а?
- Ну, а что?
- Хэ-хэ-хэ!… - роняя сиплый, потрескивающий смешок и завертелся вдруг на стуле Жигадло. - Хэ-хэ-хэ-э… А у меня для вас, дорогой гражданин, уже и ответик есть. И не собственно мой - нет! Сына моего - Дмитрия Кирилловича: благородного человека, науку знающего… хэ-хэ-хэ!… Готовенький ответ, как пилюлечка… Давно его Митенька мой приготовил. Давно, говорю, давно…
- Как же это так? - посмотрел на него Адамейко.
- А вот и объясню…
Старик Жигадло встал и близко подошел к нему. Вышла из-за стола и Ольга Самсоновна.
- Ну?…
Жигадло повернулся к ней и взял за руку.
- Вот, красавица наша, я и говорил-с: сходство имею большое, между прочим, сходство имею с вашим знакомым… по всяким таким суждениям. Только шестьдесят мне, а ему в два раза меньше-с… Но умный он, ваш знакомый!… Как скажете? А вот сын мой, Митенька, - ум его не признает. И не простит ему! То есть, может, и встретиться им не придется, - и очень даже возможно это! - но только так оно и есть…
- Да при чем тут ваш сын?