Среди других из нового пополнения Бельского заинтересовали еще трое: младший сержант Быков, у которого к вещевому мешку был привязан футляр со скрипкой, да земляки-однофамильцы из-под Иркутска - Кочуевы. Кочуев-большой, застенчивый и смирный детина почти двухметрового роста, все время держался рядом с Кочуевым-маленьким, вертлявым быстроглазым солдатом, на вид уже пожилым, лет за сорок. Большой был вызван первым и, отвечая на немудреные вопросы командира роты, поминутно искоса поглядывал на Кочуева-маленького, словно ища у него поддержки и одобрения,
- Вы что, родственники, что ль? - спросил Махоркин.
- Никак нет! - выйдя из строя, отчеканил Кочуев-маленький. - Из одной деревни мы, значит. У нас, товарищ.... виноват, товарищ гвардии лейтенант, вся деревня одни Кочуевы. Видать, кочевали когда-то, вот и произошли... На правой слободе, значит, маленькие, низенькие, зато бойкие вроде меня, а по левой, это, значит, вот, как этот... как Серега, значит. То есть Кочуев-второй.
- Почему "второй"?
- По справедливости, товарищ гвардии лейтенант! По алфавиту, значит. Я-то Афанасий Кочуев, на "А", а Серега - на "С". И в госпитале так было, и в запасном..,
"Ну, брат, это не взвод, а театр художественной самодеятельности! - ухмылялся про себя Авдошин. - Со скуки не помрешь! " Он был доволен. Он не любил серых, унылых людей. С ними было скучно жить и скучно воевать. А тут - полный комплект: трепач, но добрый товарищ и хороший вояка Ленька Бухалов, природный комик Варфоломеев (Авдошин почувствовал это сразу), занятная личность Рафаэль, пара Кочуевых, Быков со своей скрипкой, никогда не унывающий, веселый Отар Гелашвили...
К обеду взвод был полностью укомплектован. Старички и новички успели за котелками перезнакомиться и, пообедав, вдоволь наугощаться махоркой. Авдошин дал взводу полную свободу, а сам пошел поболтать со Степой Никандровым.
В расположение роты он вернулся, когда уже стемнело. Его взвод, в котором и после пополнения фактически не было и трех полных отделений, занимал половину хилого, с маленькими окошками домика, закопченного, полного мышей и тараканов. Споткнувшись обо что-то в непроглядной тьме заваленного всяким хламом коридорчика, Авдошин распахнул дверь, и в нос ему шибануло крепким духом махорки, запахом шинельного сукна, портянок и сырых, еле тлеющих дров. Почти половина взвода вповалку лежала на полу, храпя, вздыхая, густо дымя самокрутками. Горбачев и Ленька Бухалов топили печурку. Посередине комнаты, у стола, брился опасной бритвой Варфоломеев. Оранжевые блики света от лампы-гильзы скользили по его жидко намыленному лицу. Рядом примостился Рафаэль. Шевеля губами и часто поглядывая в потолок, он что-то писал огрызком карандаша в толстой потрепанной тетради.
Авдошин сиял шинель и ушанку, бросил их па пустую, видимо оставленную для него кровать, присел к столу:
- Письмишко кропаешь?
Веснушчатые щеки Рафаэля порозовели.
- Да вот, товарищ гвардии сержант, так себе...
- Сие есть тайна великая и страшная! - сказал вдруг Варфоломеев, воздев руку с бритвой.
Бухалов хохотнул:
- Стишочки, как я понимаю, пописывает, талант-самородок!
- А чего ты ржешь? - оглянулся Авдошин. - Пусть пишет. Ты вот, может, и рад бы написать, да котелок не соответствует. - Он похлопал Рафаэля по плечу. - Трудись, трудись, гвардия! И Бухалова обязательно опиши, какой он трепло.,.
Нежные и грустные звуки скрипки раздались вдруг в темном, самом дальнем от двери углу. "Быков", - догадался Авдошин.
- Настраиваешь? - спросил кто-то.
- Надо после марша, - ответил Быков,
- Ты сыграл бы чего-нибудь.
- Минуточку!..
Опять, сначала басовито, потом печально-певуче запела струна.
- Давай, Юрочка, сыграй, - разглядывая в осколок зеркала порезанную скулу, сказал Варфоломеев. - А то я сейчас вместо скрипки завою. Ф-фу!.. Ну и бритва у тебя, Бухалов! Пока побреешься, кровью изойдешь!
- Уметь надо! - огрызнулся тот. - Нечего на бритву кивать, если руки кривые. Бритва высший класс, экстра! Еще мой дед в первую мировую войну брился...
Быков начал играть неожиданно и так, словно играл для себя, только для себя. Никому не знакомая мелодия была торжественной и грустной. Неторопливо лилась она из-под смычка, и ею, казалось, был напоен весь воздух избы - тяжелый, прокуренный едкой махрой. Голоса притихли. Положив руки на раскрытую тетрадку, молча и мечтательно глядел на огонь лампы своими желтыми кошачьими глазами Рафаэль. Варфоломеев перестал бриться. Смолк что-то бурчавший себе под нос Бухалов. Гуще и синей стали слоистые, неподвижно застывшие под темным потолком клочья махорочного дыма.
- Н-да! - восхищенно сказал Авдошин, когда Быков перестал играть. - Ну, гвардия, молодец! Честно! Ты самоучка или как?
- Со второго курса консерватории.
- Значит, у Чайковского учился?
- Да. В Московской, имени Чайковского.
- И чего ж, в военкомате тебе не могли бронь дать?
- Я сам в армию ушел. - Быков бережно положил скрипку в футляр. - Сначала в ополчение. В сорок первом. А потом - как все.
- И, значит, каждый день тренируешься.
- Если есть возможность. Для рук необходимо.
- Так, так. - Авдошин достал свой кисет. - Тебе бы, гвардия, в корпусной клуб - там оркестр у них.
- Не от меня зависит. Сам проситься не буду.
- Ладно. Я с полковником Дружининым при случае поговорю, - с небрежной солидностью сказал Авдошин, прикуривая от лампы. - Он мужик правильный! Попрошу, чтоб тебя послушал.
- А это кто такой?
- Начальник политотдела корпуса. Ты ж для ихнего оркестра целый клад. -Авдошин взглянул на часы. -Ого! Отбой, гвардия. Всем спать! Завтра нашему взводу в наряд.
... Никто, кроме часовых и патрулей, не видел, как именно в это время со стороны штаба бригады в штаб батальона на полном газу пролетел без света дежурный мотоциклист с пустой коляской. А через пять минут он проехал обратно, уже с пассажиром. В коляске, сонный, срочно поднятый с постели, покачивался командир первого мотострелкового батальона гвардии капитан Бельский.
Старшего лейтенанта, нового командира танкового взвода, звали Владимиром Ленским. "Не хватает еще Евгения Онегина! " - подумал Виктор, разглядывая его с ног до головы, чистенького и приглаженного. Поняв, что его сейчас оценивают по всем статьям, Ленский кротко улыбнулся и спросил:
- Ну и как, устраиваю?
- Поглядим. - Виктор вдруг вспомнил, как встретил его Гоциридзе, и в упор посмотрел на командира взвода. - Сколько машин угробил?
- Немецких?
- Своих.
- Одну. Американочку, "Шермана", "М-4 - А-2". Слышали о такой системе?
- Слыхал.
- Вспыхнула, как спичка. В январе под Эстергомом. Еле успел выскочить. Отделался легким испугом и месяцем армейского госпиталя. Из танкового резерва - к вам.
Многословие Ленского показалось Мазникову умышленно подчеркнутым и несколько издевательским. Но это, пожалуй, была естественная реакция на взятый им самим тон.
- Хорошо, - сухо сказал он. - Принимайте взвод. Немедленно! Сейчас людям дать отдых. В двадцать четыре ноль-ноль быть готовым к маршу. И по-дружески хочу вам сказать, у нас в полку любят веселых людей, но очень не любят... трепачей.
- Кого-кого? Повторите, пожалуйста.
- Трепачей.
- Благодарю. - Ленский чуть склонил голову и сразу же выпрямился. - Видно, и вежливость в вашем полку тоже считается недостатком?
Мазников неожиданно для себя засмеялся:
- Ладно, ладно! Один-ноль в вашу пользу.
Они вышли и свернули в голый, продутый ветрами реденький сад. Здесь стояли танки роты, и экипажи возились около машин. До обеда оставалось каких-нибудь полчаса, и люди больше болтали и покуривали, чем занимались делом. Виктор представил Ленскому старшину, который временно командовал бывшим овчаровским взводом, предложил им закончить все формальности побыстрей, потому что в восемнадцать ноль-ноль он должен был докладывать Рудакову о готовности роты к маршу. Пожелал обоим успеха и пошел к себе.
Ночью его рота, назначенная в головную походную заставу полка, тяжело прогрохотала по юго-западной окраине Херцегфальвы. Машины шли не включая света. Черное беззвездное небо висело низко над землей, иногда моросило. Луна уже пошла на убыль и сейчас на востоке, над самым горизонтом, багрово просвечивала сквозь разрывы в тучах.
Проехали господский двор Мария и дальше, километрах в трех от него, подчиняясь фонарику заранее выставленного "маяка", резко повернули на северо-запад, по обсаженной буками проселочной дороге, через железнодорожную станцию Сильфа и господский двор с таким же названием к выжидательному рубежу на северной окраине господского двора Генрих.
Всю ночь экипажи рыли окопы для танков, кирками и лопатами долбя вязкую, прихваченную морозцем землю. На рассвете Виктор скомандовал боевую готовность номер два, посадил к рации Каневского, вздремнувшего до этого часа полтора, дал ему свой бинокль, а Свиридову и Арзуманяну приказал спать, кто как сумеет устроиться. Сам решил обойти расположение роты. Около "тридцатьчетверки" Ленского с бортовым номером 219 остановился, спросил у торчавшего в люке башнера:
- Где старший лейтенант?
- Спит, товарищ гвардии капитан. Разбудить?
- Не надо.
Он прошел дальше.
У Снегиря, как и у Ленского, тоже был образцовый порядок. Сам командир взвода сидел вместе со своим экипажем с подветренной стороны машины. Все четверо весело и дружно работали ложками.
- Тихо что-то нынче, товарищ гвардии капитан, - сказал Снегирь. - Даже удивительно,
- Пока тихо, точно.