Немец не понял его, пожал плечами, оглянулся на своих. Те, тоже побросав оружие, поднимались с земли, отряхивали грязные шинели. Подошли Гелашвили и Бухалов.
- Рады черти, что легко отделались! - кивнув на пленных, сказал помкомвзвода. - Эй, фриц! - крикнул он низенькому толстому солдату с опухшим лицом. - Собирай оружие!
- Was, wollen Sie?
- Волей-неволей, а поработать придется!
- Was?
- Ваффен! Ваффен! Оружие! Ферштеен? - Авдошин дернул немца за пояс. - Снимай и связывай!
Пленный радостно закивал:
- Bitte! Bitte!
Он послушно расстегнул широкий ремень с пряжкой, на которой выпуклыми буквами тускло блестела надпись "Gott mit uns" ("С нами бог"! ), и, действительно догадавшись, что от него хотят, связал в охапку штук шесть валявшихся на снегу винтовок. Другой немецкий солдат проделал то же самое под наблюдением Отара Гелашвили. Третьим командовал принявший начальственный вид Бухалов.
- Шнелль! Шнелль! Любишь кататься, люби и саночки возить! - Авдошин шлепнул пленного рукавицей по толстому заду, -Ишь какую казенную часть отрастил! Небось, колбасник?
Немец обернулся, опять ощерился в улыбке желтыми зубами.
- Рус зольдат гут!
- А ты диплома-ат! Ясно "гут", если вам капут!
Наконец винтовки и автоматы были собраны. Толстый немец подскочил к Авдошину, вытянувшись, козырнул.
- Ест!
- Чего?
- Ваффен ест! - немец показал на связанное оружие.
- А! - догадался помкомвзвода. - Не "ест", а "есть! ", Ферштеен? Давай строй свою вшивую команду!
- Wаs?
- Строй! - Авдошин знаками и жестами объяснил, что надо делать. - Айн, цвай, драй! Ферштеен?
Немец опять закивал и заулыбался, что-то прикрикнул на своих, и через минуту колонна была построена.
- Дисциплинка! - ухмыльнулся Бухалов, подкидывая в руке автомат. - Знают, с-суки, чье мясо съели!..
Гелашвили засмеялся одними глазами:
- Они думают, что Авдошин генерал.
- Не меньше, - согласился Бухалов. -Вид у него вполне!..
Помкомвзвода нахмурился:
- Бросьте вы, ребята, трепаться! Ком, ком! - крикнул он толстому немцу. Пошли! Ком!
- Ку-шать? - спросил тот.
-Да, да, кушать! разозлился Авдошин. - Накормят вас, паразитов, не бойтесь!...
К концу дня Никандров со своей полуторкой появился в тылах, на окраине Буды. Здесь на улицах группами, громко о чем-то разговаривая, уже толпились мадьяры.
"Все, - рассуждал сам с собой старшина, сидя на подножке машины. - Раз народ из бункеров повылазил, значит дело идет к концу".
Карпенко, в белоснежном фартуке и в таких же белоснежных нарукавниках, ловко орудуя черпаком, кормил солдат тыловых подразделений. Он уже закрывал свою "контору", когда возле кухни, пробравшись через обвалившуюся стену соседнего дома, появились две маленькие тонконогие фигурки - мальчик и девочка. Они остановились шагах в десяти от машины, шмыгая носами и поглядывая то на Карпенко, то на Никандрова. У старшины как-то тяжко и тягуче заныло сердце. В свете уходящего дня он почти не различал лиц этих двух ребят, но они показались ему бледными, худыми и большеглазыми. Никандров улыбнулся, поманил ребятишек рукой. Те нерешительно подошли. Забыв, что они все равно не поймут по-русски, старшина спросил:
- Ну что, байстрюки? Лопать небось хотите, а? Эх вы, горемычные!..
Мальчик, ему было лет семь, действительно худой и большеглазый, насупился. Девочка оглянулась по сторонам и замерзшей фиолетовой рукой вытерла нос.
- Карпенко! - вскинул голову Никандров. - Налей-ка им поесть. И хлеба отрежь.
- Есть, товарищ гвардии старшина!
Повар налил в котелок борща, достал из какого-то ящика в кузове машины две ложки, полбуханки нарезанного крупными кусками хлеба и спрыгнул на мостовую. Увидев его, мальчишка отступил на два шага и потянул за собой девочку.
- Не хвилюйтесь, хлопчики! - сказал, подходя, Карпенко. - Мы ж люди свои... Чуете?
Старшина усадил обоих ребятишек на подножку, поставил между ними котелок:
- Заправляйтесь!
И, чтобы не смущать их своим присутствием, отошел вместе с Карпенко за машину.
Когда старшина вернулся, ребята уже поели и с остатками хлеба в руках молча переглядывались, не зная, что делать дальше.
- Порядок? - весело поинтересовался Никандров, заглядывая в пустой котелок. - Молодцы! Теперь дуйте домой! Дом-то далеко? - Он горестно махнул рукой. - Все равно не понимаете...
Вдруг словно что-то вспомнив, старшина полез в свою полевую сумку, достал оттуда несколько кусочков пиленого сахара, разделил его между обоими ребятами:
- Это вам вроде как доппаек.
Девочка склонила головку и, сделав движение, похожее на книксен, сказала:
- Кессенем.
Это растрогало Никандрова окончательно:
- Ах, ты! От горшка два вершка, а тоже - балерина!..
Ребятишки ушли, а он еще долго сидел на подножке машины, задумчиво глядя куда-то в пустоту, и очнулся только тогда, когда перед ним возникла мешковатая фигура Карпенко.
- Товарищ гвардии старшина...
- Чего?
- Гражданин тут какой-то... Не пойму никак, чего он хочет.
За его спиной, молча глядя на старшину унылыми глазами, стоял заросший человек в драпом пальто, в мохнатой кепке и в обшитых кожей валенках. Взгляд его говорил коротко и откровенно: "Хочу есть! "
- Может, накормить ого? - нерешительно спросил Карпенко.
- Дай что-нибудь, если осталось.
Человек в драпом пальто вдруг тронул повара за рукав и, что-то промычав, показал на кучу сваленных возле кухни дров. Потом высунул язык, ткнул в него грязным пальцем и замотал головой.
- А, глухонемой значит! - понял Карпенко и жестом спросил: "Есть хочешь? "
Человек кивнул. Карпенко протянул ему увесистую краюшку хлеба, но тот отвернулся, опять показал на дрова и на топор, прислоненный к колесу полуторки.
- Все ясно, -догадался наконец повар. -Хочет свой хлеб честным трудом заработать. Нехай, пусть поколет дровишек. Видно, сознательный. Трудовой пролетариат...
Человек в драном пальто колол дрова до самой темноты, закурил предложенную Карпенко сигарету и все время улыбался. "Ну ясно же, что рабочий человек! - решил повар. - Погибает в капиталистическом мире". Он до того растрогался от своей доброты, что разрешил глухонемому лечь спать в маленькой, жарко натопленной комнатке того единственного не разрушенного дома, где помещалось "хозяйство" старшины.
"Нехай отдохнёт, а завтра опять дровишек наколет".
Часов в одиннадцать, когда Никандров уже храпел, а Карпенко разувался, чтобы лечь спать, в комнатке кто-то резко и отрывисто произнес несколько слов по-немецки. Карпенко поднял голову, прислушался. Но все было тихо. За дверью и заколоченными окнами шумел ветер, изредка доносивший отдаленную нечастую перестрелку.
Карпенко растерянно огляделся, почесал затылок и только было хотел посмеяться над самим собой, как снова явственно и очень отчетливо услышал:
- Ich kann nicht...
- Ах ты, бисова душа! - одними губами прошептал повар. - Змею пригрел... - Он поднялся, взял свой автомат, осторожно ступая по полу-босыми ногами, подошел к спящему Никандрову, тихонько тронул его за плечо.
- Товарищ старшина...
- Да, - пожевал губами Никандров. - Да. Что такое?
- Заговорил...
- Кто заговорил?
- Гражданинчик тот.
- Какой гражданинчик?
- Да дрова колол... Фриц это!
Никандров, понявший наконец, в чем дело, сверкнул глазами:
- У-у! Благодетель!
- Тише, товарищ гвардии старшина... Откуда ж я знал? - голос Карпенко звучал виновато. - Связать его надо.
Они оба крадучись подошли к спящему "глухонемому" и сразу навалились на него. Повар на руки и на грудь, Никандров - на ноги.
- Ах ты сволочь! - связывая дико заоравшему "гражданинчику" руки, хрипло ругался Карпенко. - Купить нас хотел! На солдатской доброте думал отыграться, паразит! Ни хрена! Не вышло!.. Ни хрена!
На человеке, которого они связывали, под пальто и разодранной фуфайкой был падет заселенный серо-зеленый немецкий офицерский мундир.
9
Свою последнюю ночь в Будапеште генерал-полковник войск СС Пфеффер-Вильденбрух провел в гулких и почти пустых подземельях королевского дворца. В подчинении командующего обороной города оставался теперь только его малочисленный штаб. Войск у Вильденбруха больше не было.
Он понял это, как только услышал стремительно развернувшуюся вширь перестрелку на северо-западе Буды, именно там, где должны были прорываться к своим остатки изголодавшихся и оборванных немецких частей. А когда не только там, но и здесь, на Замковой горе, вокруг королевского дворца, начали рваться снаряды русской артиллерии, стало ясно, что все кончено.
Вильденбрух просидел до рассвета в тяжелом каменном оцепенении. Над головой гудело, в соседнем отсеке подземелья кто-то из штабных офицеров пустил себе в лоб пулю. Ульрих фон Дамерау с холодной официальностью доложил, что у выхода из подвала обнаружен труп бригаденфюрера Румора, командира 8-й кавалерийской дивизии СС. Но командующего это уже не удивляло и не тревожило. Он пытался и не смог до конца понять, что произошло: трагическая ошибка Гитлера или историческая закономерность? Сорок пять дней кровопролитных боев, десятки тысяч убитых немецких солдат и офицеров, город, превращенный в развалины... Во имя чего?
Наступило утро тринадцатого февраля.