- Положение наших войск стало критическим, - сказал он. - Продукты питания, включая все резервы, подходят к концу. Солдат получает пятьдесят граммов хлеба в сутки, Боеприпасов нет. Мне доложено, что на каждый автомат осталось по пятьдесят-шестьдесят патронов. Танки и автомашины но могут двигаться, нет горючего. Полтора месяца мы ждали помощи извне и не дождались ее. Теперь она маловероятна" Русские полностью владеют всеми переправами на Дунае и, надо полагать, перебросили на правый берег значительные силы..
Пфеффер-Вильденбрух замолчал, оглядев сидевших перед ним генералов и офицеров. Желтые худые лица, засаленные мундиры, давно не мытые лоснящиеся волосы, руки с грязными ногтями. Сейчас это не удивило и не возмутило его. Таков был и он сам.
Жестом приказав всем сидеть, он все-таки поднялся, подошел к карте, занимавшей половину стены за его креслом.
- Данные, которыми я располагаю, позволяют мне судить, что части 6-й армии, наиболее близко стоящие к Будапешту, расположены вот здесь, в излучине Дуная, юго-восточнее Эстергома и северо-западнее по отношению к нам. До них здесь - двадцать-двадцать два километра. Я принял решение всеми имеющимися в моем распоряжении силами сегодня ночью прорываться в этом направлении.
По кабинету прокатился шорох. Вильденбрух обернулся:
- Это предпочтительнее капитуляции, господа. И предпочтительнее ожидания. Выход основных наших сил рассчитан на два перехода, каждый ночью. Днем - круговая оборона и отдых. Всех раненых оставляем здесь на милосердие бога и... дружественного нам населения венгерской столицы. Личный состав необходимо разбить на небольшие отряды, во главе которых поставить фельдфебелей и опытных унтер-офицеров. Отдайте приказ: если кто отстанет от своей группы, пусть примыкает к другой или спасается, как сумеет. На большее мы надеяться не можем...
К восьми часам вечера о решении прорываться стало известно во всех частях. На улицах и крохотных площадях в районе королевского дворца спешно комплектовались отряды по двадцать пять - тридцать человек. Каждые шестнадцать солдат получали маленькую буханку черствого хлеба и тут же делили её на пятидесятиграммовые куски. Офицерские команды вылавливали тех, кто пытался укрыться и потом сдаться в плен. Под дулами парабеллумов неудачливых дезертиров рассовывали по отрядам. Раненых бросали в темных бункерах и уходили, не оборачиваясь на их крики и проклятья. У автомашин с пустыми бензобаками распарывали штыками скаты, корёжили все, что можно сломать в моторах. Взрывать их или сжигать было категорически запрещено, что бы не привлечь внимания противника...
В двадцать один час тридцать минут первый отряд немецких войск двинулся с Мариенплаца на северо-запад. Над Будой висела глухая беззвездная тишина, и многим, кто в это время крадучись шел в разрозненной колонне, понукаемой негромкими хриплыми командами, она казалась страшнее того свиста, воя и грохота, которые вот уже сорок четыре дня бушевали над гранитными набережными Дуная, метались по склонам древних холмов, по улицам и площадям этого огромного города..,
Обойдя танки роты, разбросанные по трем параллельным улицам, Виктор Мазников вернулся к своей "тридцатьчетверке" в начале десятого. Моросил мелкий мокрый снежок, за темными размытыми силуэтами зданий мутно желтело сияние осветительных ракет. Зарева почти не было, стрельба временами затихала совсем. Чёрный израненный город глядел в небо сквозными проемами выбитых окон, наполовину обрушенными стенами многоэтажных домов. Притихший и словно чего-то ждущий, он, казалось, жадно вслушивался в собственное безмолвие, в каждый случайный выстрел, в каждый редкий и потому неожиданный разрыв снаряда.
Спустившись в башню, Виктор захлопнул крышку люка. Так было теплей. Усталость, томительной ноющей болью растекшаяся по всему телу, мешала даже думать. Хотелось вытянуть ноги и, пригревшись, спать, спать и спать. "Спать! Хоть бы подремать часок-другой удалось, и то спасибо! Отсыпаться придется после войны".
Перед глазами вдруг поплыло и исчезло горестное, растерянное лицо Ниночки Никитиной, белый стол в операционной медсанбата и на нем - мертвый отец. Их сменила газета с маленьким портретом Андрея Овчарова...
- Товарищ гвардии капитан! - сквозь тяжелую дрему услышал Мазников голос "начальника артиллерии" Арзуманяна. - Товарищ гвардии капитан! Немцы!
Виктор вскинулся, подобрал ноги, открыл глаза и, еще ничего не понимая, поглядел перед собой во тьму.
- Немцы! - повторил командир орудия.
Крышка башенного люка была приподнята, и на сером фоне неба Мазников различил неподвижный силуэт Арзуманяна.
- Ползут, товарищ гвардии капитан...
- Где ползут?
- Глядите.
Поднявшись, Виктор выглянул наружу. Редкий мокрый снежок, сыпавший час назад, теперь перестал, и все вокруг, казалось, посветлело.
- Видите? - тихо спросил Арзуманян.
- Где?
- Прямо, вон по той улице...
Мазников пригляделся. Далеко слева, за развалинами домов, взлетела в небо осветительная ракета, и, когда она почти догорела, он наконец заметил, что мостовая кривой улочки, спускавшейся от королевского дворца к площади, словно шевелится.
Немцы ползли тихо, без выстрелов, прижимаясь к мокрому булыжнику и замирая при каждой вспышке ракет.
- Теперь вижу, - кивнул Виктор.
"Неужели решили прорываться? "
Он сел, сказал по ТПУ радисту:
- Каневский, доложи в штаб: противник предпринял попытку прорыва. Всем экипажам - к бою!
Арзуманян закрыл люк и включил внутреннее освещение.
- Осколочным! - скомандовал Мазников.
Неподалеку от "тридцатьчетверки", захлебываясь, заработал станковый пулемет. "Пехота начала", - понял Виктор, прилаживаясь к прицелу.
Улица, по которой ползли немцы, была уже озарена светом ракет, и па ее середине, вспыхивая, скрещивались трассы пулеметных очередей.
- Готов! - доложил Арзуманян.
- Огонь!
.... До самого рассвета в северо-западной части Буды, за Розовой горой, не смолкая, перекатывалась ружейно-автоматная и пулеметная стрельба. Огонь артиллерийских и минометных батарей, стоявших в будайских предместьях Обуда, Пипотмезе и Зуглигет, расшвырял обе немецкие колонны, пытавшиеся вырваться из города в леса дунайской излучины и пробиться к войскам 6-й немецкой армии. Остатки 9-го горнострелкового корпуса СС, немецких и венгерско-салашистских полков и дивизий стали уходить в подземелья Буды, закрепляться в районе королевского дворца, зданий государственного архива и бывшего министерства внутренних дел. Целые роты сдавались в плен и, прибывая под конвоем на сборные пункты, часами толпились около полевых кухонь.
К утру двенадцатого февраля батальон Бельского занял несколько новых кварталов и во второй половине дня получил маленькую передышку. Всех раненых отвезли в санчасть, пополнились боеприпасами, а часам к пяти приехал со своей кухней Никандров.
Взвод Авдошина занял небольшой двухэтажный особнячок. Как раз на стыке со вторым батальоном бригады. В доме не осталось ни одного целого стекла, и по комнатам вдоль и поперек гулял сырой сквозняк.
- А что, товарищ гвардии сержант, может, сегодня за Будапешт приказ будет? - сказал Бухалов, сидевший на полу спиной к стене и по-турецки поджав ноги. - Дело-то вроде к концу подходит. Как вы думаете?
- Похоже, что к концу.
- Дадут нам "Будапештских"?
- Должны.
- Это здорово будет! - Бухалов мечтательно ухмыльнулся, - Приеду я с войны обратно в свой Воронеж, спросят: где служил, Леонид Васильевич? В Н-ском гвардейском Будапештском механизированном корпусе! Это я понимаю!..
- Товарищ гвардии сержант! - позвал вдруг стоявший возле окна солдат. - Противник!..
- Где?
- Вон... перебегают.
Солдат приложился было к автомату.
- Погоди! - остановил его Авдошин, подходя к окну.
Действительно, в самом конце улицы мостовую один за другим перебежало несколько немецких солдат.
- В тыл, что ли, к нам хотят? - раздумывая, сам у себя спросил Авдошин. Потом обернулся к двери. - Гелашвили!
Отар Гелашвили, командовавший теперь бывшим авдошинским отделением, стремительно влетел в комнату:
- Я!
- Трех человек и - со мной!
- Есть!
Минут пять спустя Авдошин, Гелашвили, Бухалов и еще два солдата, пригибаясь и держа наготове автоматы, пробрались по пустынному садику наперерез обнаруженной группе противника.
Немцы по двое шли вдоль низенького садового заборчика, растянувшись в длинную унылую колонну. Их было человек сорок. Авдошин упал на снег и коротким жестом приказал остальным: "Ложись! "
- Покосим, а? Товарищ гвардии сержант! - прошептал подползший к нему Бухалов. - В один момент покосим.
- Отставить! Передай по цепи: как я поднимусь, дать очередь. Только повыше. Надо живьем взять.
- Есть!
Подождав немного, Авдошин оглянулся. Гелашвили рукой показал, что все в порядке, приказ понят.
Немецкие солдаты, ничего не подозревая, продолжали спокойно идти вдоль заборчика.
"Пора! " - сказал себе Авдошин, когда до них осталось метров сто. Он вскочил, и в ту же секунду за его спиной полоснули очередями четыре автомата. Немцы заметались, падая в мокрый снег.
- Хенде хох! - заорал помкомвзвода.
Он стоял между деревьев, как сказочный богатырь, широко расставив ноги и не сводя с немцев автомата. Один из немецких солдат, бросив винтовку, встал с поднятыми руками и отрывисто, задыхаясь, выкрикнул:
- Мы... идем... русска плен!..
На его почерневшем заросшем лице скользнуло что-то наподобие улыбки. Он оскалил желтые зубы и повторил:
- Мы идем русска плен... Кушать... Гитлер капут!
- Что, приспичило? - весело спросил Авдошин. - Поумнели?