Снова нас Одесса встретит, как хозяев,
Звезды Черноморья будут нам сиять,
Славную Каховку, город Николаев -
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать...
Намоконов сел к костру, сунул пустую трубку в рот и стал медленно шевелить губами, словно дул в неведомую музыкальную дудочку:
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь
Когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя
За то, что дал мне закурить.
Подходили пехотинцы из окопов, прислушивались, тоже подхватывали песню, и тихая, приглушенная, - рядом фронт! - она плыла, эта песня о далеком, туманном, но обязательном счастье.
МИРНЫЕ СЛОВА
Седьмые сутки льет дождь. Окопы и землянки сильно затоплены, солдаты сидят на нарах, поджав ноги, и проклинают все и всех на свете. И бога, и войну, и завхозов.
Почему завхозов? А так, когда плохо - всегда ругают завхозов.
- Злыдни, - говорит Горкин беззлобно. - Махорку - и ту мокрую возят. Как ее жидкую курить? А?
Варакушкин деликатно советует:
- Вы ее, сержант, на шею вешайте. Под рубаху. Высохнет.
Горкин всматривается в солдата - "Не шутит ли?" - и ворчит:
- А хлеб и портянки - туда же?
Варакушкин смущается:
- Нет, зачем же?..
- Молодежь нынче балованная пошла, - зевая говорит Кунах. - Мы, когда от немцев текли, - что курили? Немыслимые табаки.
Шота Мгеладзе, любитель острого слова, полагая, что Кунах собирается рассказать байку, подстрекает приятеля:
- Какие же это вы табаки курили, Макар?
- На всякий вкус, парень. Запиши рецепты. Может, когда и пригодится.
Волжанин выдерживает паузу и загибает один палец.
- Возьмем, к примеру, "Сказки Н-ского леса". Что это? А всего-навсего листья. Рвешь, сушишь, крошишь, набиваешь в козью ножку - и дыми, пока не стошнит.
- Тьфу, гадость какая!
- Не по нутру, значит? Тогда другой сорт есть - "Трассирующий". За добрый вкус не поручусь, а треску и огня от него вдоволь. Почему, говоришь? Потому как состав в нем сильно сложный. На щепоть табака - полфунта хлебной крошки, соли да пыли. Все, что в солдатском кармане есть. И это негоже? Ну и народ! Вот вам - иной табак: "Легковой, шоферский". Полведра воды и пачка махорки. Замешал, взболтал - и лей на древесную стружку. А то еще "Кавалерийский" - из кизяка. Ничего, курили...
Все молчат, прислушиваются к хныканью дождя, дымят самокрутками.
Молоденький боец Морозков прикладывает ладонь к уху, глаза его напряжены.
- Ты чего? - интересуется Мгеладзе.
- Самолет, вроде бы...
- Ха, самолет!.. - усмехается грузин. - Радар ему живо отходную споет.
Солдаты вслушиваются в незнакомое слово, поворачиваются к Смолину.
- Что за машина такая, Александр Романович?
- Умница.
- Работает-то как?
- В конечном счете, ничего сверхъестественного. В пространство запускаются ультракороткие волны, а затем радар ловит их отражение от предметов. Вот так и действует, как летучая мышь...
- Что? - удивляется Мгеладзе. - Причем тут мышь?
Солдаты придвигаются к взводному. Кажется, будет над чем посмеяться.
- Нет, я вполне серьезно, ребята.
- Растолкуйте, - просит Кунах.
- Ну, что ж, можно и растолковать, - соглашается Смолин. - Представьте себе теплый летний вечер. Сумерки. Небыстро летит майский жучишко, трещит крылышками, ищет пропитание. И вдруг - черная тень. Мелькнула - и нет ее. Нет и жука.
- Летучая мышь съела? - догадывается кто-то.
- Она.
- Глазища у нее, надо полагать, острые...
- Нет, никудышные. Маленькие. Слепенькие.
Варакушкин пожимает плечами.
- Ночь темная, и жук темный. Как мышь видит?
- Она и не видит почти. Слышит.
Смолин набивает трубку махоркой, удобнее устраивается на жестких нарах.
- Человеку кажется: и волк и паук, и рыба - все живое - и видит, и слышит жизнь, как мы, люди. Нет. У них свой, не наш мир.
Иван Максимович Катенев, старый солдат, егерь мирного времени, согласно кивает головой.
- Верно подмечено.
- Возьмем звуки, - продолжает рассказ Смолин. - В жизни их великое множество, да мы-то знаем не все. Есть особые свистки для собак. Дуешь, а ничего не слышно. Но пес мчится к тебе во все ноги.. Выходит, ухватил сигнал.
- Слыхивал. Ультразвуковые свистки, - подтверждает Катенев.
- Они самые.
С блиндажного потолка на головы солдат сыплется песок. Смолин замолкает, прислушивается.
Варакушкин ворчит:
- И чего ему не сидится, немцу? Такой дождина, а он из пушек палит, дьявол. От страха, что ли?.. Продолжайте, Александр Романович.
- Не скучно? - осведомляется Смолин.
Кунах отрицательно крутит головой.
- На войне мирные слова - первое удовольствие.
- Ну, коли так - ладно. Комара знаете?
Все ухмыляются: еще бы не знать эту пакость!
Смолин тоже усмехается, почесывая шею, до сих пор не отошедшую от укусов.
- А ведь тоже - жизнь, своя, особая. Слух не наш, совсем иной. И свидания комары по-своему назначают, весьма толково.
- Депеши шлют, - иронизирует Мгеладзе. - По радио в любви клянутся.
Смолин смеется.
- Почти угадал, Шота. Комарихи на лету посылают вперед волнишки. Мужчина-комар имеет антенну и принимает сигналы дам.
Все ухмыляются, покачивают головами.
- Мне теперь легче будет, когда они меня жрать станут, - сообщает грузин.
Варакушкин напоминает:
- Вы о летучей мыши хотели...
- Вот теперь можно и о ней. Все знают - мышь летает быстро и точно, даже в июне, с мышатами.
- С мышатами?
- С мышатами. Прилепятся они к соска́м, вкогтятся в мамкин мех и полетывают в теплоте и в темноте.
- Как же так? - сомневается Варакушкин. - Глазишки у мыши, вы говорите, совсем слабенькие. Отчего ж не стукается в ночи о трубы, ветки, провода?
- Оттого и не бьется, что радар есть. Летит - и через малые доли секунды отправляет вперед ультразвуковые волны. А в перерывы между сигналами ловит их отражения от предметов, "слышит" препятствия и успевает обойти их.
Горкин вздыхает.
- В жизни столько тайн и загадок, так много неведомых красок и звуков! Господи, хоть бы дожить до победы, покопаться в природе... Кто знает, доживем ли? Я вот о чем иногда, думаю. Убьют меня или помру я после войны - и минут многие тысячи лет. И снова приду я в этот мир, может, птицей, может, деревом, а на земле - новые люди, иные поколения. Но все равно - над ними синь неба и тьма неба ночью. И тоже будут целовать девчонок, и станет сиять им на севере яркая Полярная Звезда.
Смолин весело глядит на своего отделенного и заслоняет губы ладонью, чтоб не обидеть товарища усмешкой.
Но Горкин все-таки замечает ее.
- Что такое, старшина?
- Ты полагаешь, Андрей, эту звезду к небу навек привинтили?
Сержант пожимает плечами.
- Не пойму, о чем речь...
- Полярная Звезда честно служит нам службу, показывая север. Но ведь она медленно и неприметно передвигается. Полторы тысячи лет поработает еще за компас - и уйдет. А в десятитысячном году вместо нее будет показывать север звезда Денеб, главная в созвездии Лебедя. И опять не навечно. Через тринадцать тысяч шестьсот лет после нас станет полярной одна из самых ярких звезд нашего неба - Вега. Впрочем, ей это не в новинку. За тринадцать тысяч лет до нас она уже была на этом месте.
- Нам теперь не о звездах думать надо бы, а о "мессерах", - ворчит Кунах. - Летают стервы, как молнии.
Смолину не хочется возвращаться к войне, к ее моторам и грохоту, к ее смертям и ранам. И он старается отклонить разговор в прежнее, мирное русло.
- Где же - как молнии? Ворона - и та быстрее по воздуху носится.
- Хм-м, - вступает в разговор Намоконов. - Не лучшая шутка, однако.
- И не шутка вовсе. Конечно, не о прямой скорости речь. Птице никак не угнаться за истребителем. Но если расстояние, что пролетают "мессер", пернатые и насекомые за одно время, сравнить с длиной их тел, вот тогда можно очень удивиться. Стриж, допустим, мчится впятеро быстрей истребителя. Маленькая пичуга успевает за час одолеть расстояние почти в девять тысяч раз большее, чем длина ее тельца. Еще резвее движется шмель.
- Как же у них получается? - недоумевает Горкин. - Летят-то, вроде бы, тихо.
- Как? Тельце легкое, крылья большие. И машут ими непостижимо быстро. Тот же комар четыреста, а то и пятьсот, даже шестьсот раз в секунду крылышками действует. А пропеллер лишь тридцать раз оборачивается за тот миг.
- Хорошо вы все это знаете, товарищ старшина, - искренне хвалит Варакушкин. - Не иначе до войны учителем были.
- Нет, Алеша. Я книги любил читать. И про птиц, и про звезды, и про рыб.
- Ушицы бы теперь похлебать! - мечтает Горкин. - Превосходная рыбка у нас в Донце водится!
- В Донце! - сдерживает улыбку старшина. - Кончим войну - поедем на юг Урала. Там - рыбка!
Волжанин Кунах не может скрыть иронии:
- Какая-такая там, в ваших лужах, рыбка?
- Лужи! Скажет тоже! Только во сне могут присниться озера, подобные нашим! Ах, господи! Залезешь, бывало, на скалу да поглядишь вниз: то оно синее, то голубое, а то зеленое. А спустись к воде - и увидишь все до дна, и сидят на донном песке валуны из мрамора и гранита. А по закоулкам озерным бродят длинномордые щуки, - красота необыкновенная. Метр длины, пуд веса.
Кунах откровенно смеется.